Неточные совпадения
— Человек всю жизнь должен какое-нибудь дело делать — всю жизнь!.. Дурак
тот, кто этого не
понимает. Как можно зря жить, ничего не делая? Никакого смыслу нет в человеке, который к делу своему не привержен…
Так мечталось ему, когда никто не обижал его грубым обращением, ибо с
той поры, как он
понял себя самостоятельным человеком, он стал чуток и обидчив.
— Ну
те к чёрту! Зачитался ты, сам ничего не
понимаешь…
— Да я же про
то и говорю, что ничего не
понимаю! — с удивлением восклицал Яков.
— Так прямо и говори: не
понимаю! А
то лопочешь, как сумасшедший… А я его — слушай!
И Эпикур ещё…
тот — «бога во правду глаголаша быти, но ничто же никому подающа, ничто же добро деюща, ни о чем же попечения имуща…» Значит — бог-то хоть и есть, но до людей ему нет дела, так я
понимаю!
А когда проснулся поутру,
то по освещённой стене против окна
понял, что день ясный, морозный.
Илья долго смотрел на эту картину, желая
понять, что это значит, и ему даже захотелось спросить об этом, но как раз в
ту минуту следователь шумно захлопнул книгу.
Снова посыпались какие-то маленькие, незначительные вопросы, надоедавшие Лунёву, как осенние мухи. Он уставал от них, чувствуя, что они притупляют его внимание, что его осторожность усыпляется пустой, однообразной трескотней, и злился на следователя,
понимая, что
тот нарочно утомляет его.
— Стало быть, должен он знать — откуда явился и как? Душа, сказано, бессмертна — она всегда была… ага? Не
то надо знать, как ты родился, а как
понял, что живёшь? Родился ты живой, — ну, а когда жив стал? В утробе матерней? Хорошо! А почему ты не помнишь не только
того, как до родов жил, и опосля, лет до пяти, ничего не знаешь? И если душа, —
то где она в тебя входит? Ну-ка?
— Смотрю я на тебя — и чего-то не
того — не нравится мне… Мыслей я твоих не
понимаю… вижу… начал ты с некоторой поры гордиться чем-то, что ли… Ровно ты праведник какой…
— Есть речи и ещё тяжелее читанного. Стих третий, двадцать второй главы, говорит тебе прямо: «Что за удовольствие вседержителю, что ты праведен? И будет ли ему выгода от
того, что ты держишь пути твои в непорочности?»… И нужно долго
понимать, чтобы не ошибиться в этих речах…
Но слова песни невольно лезли в уши, он повторял их про себя и с удивлением
понял, что эти весёлые люди распевают о
том, как хоронили гулящую женщину.
Домой идти ему не хотелось, — на душе было тяжко, немощная скука давила его. Он шёл медленно, не глядя ни на кого, ничем не интересуясь, не думая. Прошёл одну улицу, механически свернул за угол, прошёл ещё немного,
понял, что находится неподалёку от трактира Петрухи Филимонова, и вспомнил о Якове. А когда поравнялся с воротами дома Петрухи,
то ему показалось, что зайти сюда нужно, хотя и нет желания заходить. Поднимаясь по лестнице чёрного крыльца, он услыхал голос Перфишки...
— Голубые сны вижу я…
Понимаешь — всё будто голубое… Не только небо, а и земля, и деревья, и цветы, и травы — всё! Тишина такая… Как будто и нет ничего, до
того всё недвижимо… и всё голубое. Идёшь будто куда-то, без усталости идёшь, далеко, без конца… И невозможно
понять — есть ты или нет? Очень легко… Голубые сны — это перед смертью.
— Ну вот… Три копейки, которые берёте вы, принадлежат не вам, а
тому, кто ленту работал.
Понимаете?
Кирик громко захохотал. Публика разделилась на две группы: одни слушали рассказ телеграфиста об убийстве мальчика, другие — скучное сообщение Травкина о человеке, совершившем двадцать три кражи. Илья наблюдал за хозяйкой, чувствуя, что в нём тихо разгорается какой-то огонёк, — он ещё ничего не освещает, но уже настойчиво жжёт сердце. С
той минуты, когда Лунёв
понял, что Автономовы опасаются, как бы он не сконфузил их пред гостями, его мысли становились стройнее.
Самгину хотелось поговорить с Калитиным и вообще ближе познакомиться с этими людьми, узнать — в какой мере они
понимают то, что делают. Он чувствовал, что студенты почему-то относятся к нему недоброжелательно, даже, кажется, иронически, а все остальные люди той части отряда, которая пользовалась кухней и заботами Анфимьевны, как будто не замечают его. Теперь Клим понял, что, если б его не смущало отношение студентов, он давно бы стоял ближе к рабочим.
Неточные совпадения
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было…
понимаешь? не
то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
— Да чем же ситцы красные // Тут провинились, матушка? // Ума не приложу! — // «А ситцы
те французские — // Собачьей кровью крашены! // Ну…
поняла теперь?..»
Гласит //
Та грамота: «Татарину // Оболту Оболдуеву // Дано суконце доброе, // Ценою в два рубля: // Волками и лисицами // Он тешил государыню, // В день царских именин // Спускал медведя дикого // С своим, и Оболдуева // Медведь
тот ободрал…» // Ну,
поняли, любезные?» // — Как не
понять!
А если и действительно // Свой долг мы ложно
поняли // И наше назначение // Не в
том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут
понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? //
То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги прочитать…