Неточные совпадения
Тот встал. Александра Григорьевна любезно расцеловалась
с хозяйкой; дала поцеловать свою руку Ардальону Васильичу и старшему его сыну и — пошла. Захаревские,
с почтительно наклоненными головами, проводили ее до экипажа, и когда возвратились в комнаты, то весь их наружный
вид совершенно изменился: у Маремьяны Архиповны пропала вся ее суетливость и она тяжело опустилась на тот диван, на котором сидела Александра Григорьевна, а Ардальон Васильевич просто сделался гневен до ярости.
— Поумаялись, видно,
с дороги-то, — отнеслась она
с веселым
видом к полковнику.
На нем он предположил изобразить,
с имеющихся у него
видов Москвы, большой Петровский театр.
— И вообразите, кузина, — продолжал Павел, —
с месяц тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в прошлый раз читали madame Фатеевой вслух роман, то я был такой подлец, что делал
вид, будто бы понимаю, тогда как звука не уразумел из того, что вы прочли.
Воздвиженское действительно представляло какой-то разоренный
вид; крыльцо у дома было почти полуразвалившееся,
с полинялой краской; передняя — грязная.
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном
виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая выйти замуж за другого и в то же время, как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая
с ним.
— Точно так. Отец мой тридцать лет казначеем! — проговорила она
с какою-то гордостью, обращаясь к Павлу, и затем, поведя как-то носом по воздуху, прибавила: — Какой
вид тут у вас прекрасный — премиленький!
Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять
с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из
виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил...
— Нет-с, хуже потому что те сразу выдают себя, что они пошляки; а эти господа сохраняют
вид, что как будто бы что-то в себе и таят, тогда как внутри у них ничего нет.
— Так втюрился, — продолжал Добров, — что мать-то испугалась, чтоб и не женился; ну, а ведь хитрая, лукавая, проницательная старуха: сделала
вид, что как будто бы ей ничего, позволила этой девушке в горницах даже жить, а потом, как он стал сбираться в Питер, — он так ладил, чтоб и в Питер ее взять
с собой, — она сейчас ему и говорит: «Друг мой, это нехорошо!
— А у меня хоть и есть кому, но дожидаться не будут! — произнес ветреный Кергель и по просьбе Вихрова пошел распорядиться, чтобы лошадей его отложили. Возвратясь обратно, он вошел
с каким-то более солидным и даже отчасти важным
видом.
Походивши таким образом, она села, как бы утомившись от бальных танцев, и распустила зачем-то свой корсет, и в этом распущенном
виде продолжала сидеть перед зеркалом и любоваться на себя; но негу таковую, впрочем, она не долго себе позволила: деятельная натура сейчас же заставила ее снова одеться, позвать свою горничную и приняться вместе
с ней устраивать бальный наряд.
— Имеются в
виду вышедшие в январе 1847 года «Выбранные места из переписки
с друзьями» Гоголя, которые вызвали протест у большинства писателей и читающей публики.
Далее, конечно, не стоило бы и описывать бального ужина, который походил на все праздничные ужины, если бы в продолжение его не случилось одно весьма неприятное происшествие: Кергель, по своей ветрености и необдуманности, вдруг вздумал, забыв все, как он поступил
с Катишь Прыхиной, кидать в нее хлебными шариками. Она сначала делала
вид, что этого не замечает, а в то же время сама краснела и волновалась. Наконец, терпение лопнуло; она ему громко и на весь стол сказала...
— Ну-с, так вы нам сегодня устроите рандеву, — обратился он
с развязным
видом к Кергелю.
Мари поняла наконец, что слишком далеко зашла, отняла руку, утерла слезы, и старалась принять более спокойный
вид, и взяла только
с Вихрова слово, чтоб он обедал у них и провел
с нею весь день. Павел согласился. Когда самому Эйсмонду за обедом сказали, какой проступок учинил Вихров и какое ему последовало за это наказание, он пожал плечами, сделал двусмысленную мину и только, кажется, из боязни жены не заметил, что так и следовало.
Хозяин, хоть и
с грустным немножко
видом, но сам принялся разливать чай и подносить его своим безвременным гостям.
Виссарион Захаревский, по окончательном расчете
с подрядчиками, положив, говорят, тысяч двадцать в карман,
с совершенно торжествующим
видом катал в своем щегольском экипаже по городу. Раз он заехал к брату.
Перед наступлением первой репетиции он беспрестанно ездил ко всем участвующим и долго им толковал, что если уж играть что-либо на благородных спектаклях, так непременно надо что-нибудь большое и умное, так что все невольно прибодрились и начали думать, что они в самом деле делают что-то умное и большое; даже председатель казенной палаты не
с таким грустным
видом сидел и учил роль короля Клавдия; молодежь же стала меньше насмешничать.
— Имеется в
виду произведение И.
С.Аксакова (1823—1886) «Присутственный день в уголовной палате», опубликованное в России лишь в 1871 году.
Вскоре после того приехал доктор. Оказалось, что это был маленький Цапкин, который переменился только тем, что отпустил подлиннее свои бакенбарды…
С Вихровым он сделал
вид, что как будто бы и знаком не был, но тот не удержался и напомнил ему.
— Да, — отвечал ему доктор
с важным
видом: как большая часть малорослых людей, он, видимо, хотел этим нравственным раздуваньем себя несколько пополнить недостаток своего тела.
Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы и увидел, что гроб уж был вынут, и мужики несли его. Он пошел за ними. Маленький доктор, все время стоявший
с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными
видами, тоже последовал за ними.
Он был без сюртука,
с засученными рукавами рубашки, в кожаном переднике,
с пилой и
с ножом в руках; несмотря на свой маленький рост, он в этом
виде сделался даже немного страшен.
Это звонили на моленье, и звонили в последний раз; Вихрову при этой мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и увидел, что со всех сторон села идут мужики в черных кафтанах и черных поярковых шляпах, а женщины тоже в каких-то черных кафтанчиках
с сборками назади и все почти повязанные черными платками
с белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных церквей, какие прежде строились в селах, и только колокольни не было, а вместо ее стояла на крыше на четырех столбах вышка
с одним колоколом, в который и звонили теперь; крыша была деревянная, но дерево на ней было вырезано в
виде черепицы; по карнизу тоже шла деревянная резьба; окна были
с железными решетками.
Вихров пошел. В передней их встретил заспанный лакей; затем они прошли темную залу и темную гостиную — и только уже в наугольной, имеющей
вид кабинета, увидели хозяина, фигура которого показалась Вихрову великолепнейшею. Петр Петрович,
с одутловатым несколько лицом,
с небольшими усиками и
с эспаньолкой,
с огромным животом, в ермолке, в плисовом малиновом халате нараспашку,
с ногами, обутыми в мягкие сапоги и, сверх того еще, лежавшими на подушке, сидел перед маленьким столиком и раскладывал гран-пасьянс.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные свечи. Войдя в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была в белом кисейном платье и
с цветами на голове. Сама
с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости.
Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что в зале никого не было, он подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.
Катишь все время сохраняла свой печальный, но торжественный
вид. Усевшись
с Вихровым в коляску, она
с важностью кивнула всем прочим знакомым головою, и затем они поехали за гробом.
— Сочту это за приятнейшую и непременнейшую для себя обязанность, — отвечала Катишь, модно раскланиваясь перед Мари, и затем
с тем же несколько торжественным
видом пошла и к Вихрову.
В один из предпоследних дней отъезда Мари, к ней в комнату вошла
с каким-то особенно таинственным
видом ее горничная.
Мужики и Иван остановились на крыльце; наконец,
с лестницы сбежал голый человек. «Не приняли! Не приняли!» — кричал он, прихлопывая себя, и в таком
виде хотел было даже выбежать на улицу, но тот же солдат его опять остановил.
— Ваше превосходительство, в ком же нам и защиты искать! — возражала старушка. — Я вон тоже
с покойным моим мужем неудовольствия имела (пил он очень и буен в этом
виде был), сколько раз к Ивану Алексеичу обращалась; он его иногда по неделе, по две в частном доме держал.
Евгений Петрович сейчас же обратился к Вихрову, и обратился
с каким-то таинственным
видом...
Он (и это особенно стало проявляться в нем в последнее время) как-то сухо начал встречаться
с Мари, односложно отвечал на ее вопросы; сидя
с ней рядом, он глядел все больше в сторону и явно делал
вид, что занят чем-то другим, но никак уж не ею.
— О, господи! Про какие вы ветхие времена говорите!.. Ныне не то-с! Надобно являть в себе человека, сочувствующего всем предстоящим переменам, понимающего их, но в то же время не выпускающего из
виду и другие государственные цели, — каков и есть господин Плавин.
Но вдруг в одной петербургской газетке вижу, что я описан в самом карикатурном
виде, со всеми моими привычками,
с моим семейством,
с моими кучерами, лакеями!..