Неточные совпадения
— Прощай, мой ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай я тебя перекрещу,
как перекрестила бы тебя родная мать; не меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем будет большой, обратится к тебе (по службе ли,
с денежной ли нуждой), не смей
ни минуты ему отказывать и сделай все, что будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя мать.
При этом ему невольно припомнилось,
как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, —
ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы
с песком, и
как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и
как он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет;
как потом, проходя по лазарету, он видел этого солдата
с впалыми глазами,
с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка,
как ни тяжело ей было, слова не смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях
с нею или
с какою бы то
ни было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он
как бы хотел уверить целый мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая
с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае:
с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и
как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце
ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
— Мне жид-с один советовал, — продолжал полковник, — «никогда, барин, не покупайте старого платья
ни у попа,
ни у мужика; оно у них все сопрело; а покупайте у господского человека: господин сошьет ему новый кафтан;
как задел за гвоздь, не попятится уж назад, а так и раздерет до подола. «Э, барин новый сошьет!» Свежехонько еще, а уж носить нельзя!»
Ванька молчал. Дело в том, что он имел довольно хороший слух, так что некоторые песни
с голосу играл на балалайке. Точно так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали,
какой это склад, он начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более же этого он ничего не мог
ни припомнить,
ни сообразить.
Все гимназисты
с любопытством последовали за ним. Они знали много случаев,
как Дрозденко умел распоряжаться
с негодяями-мальчишками:
ни сострадания,
ни снисхождения у него уж в этом случае не было.
— И вообразите, кузина, — продолжал Павел, —
с месяц тому назад я
ни йоты,
ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в прошлый раз читали madame Фатеевой вслух роман, то я был такой подлец, что делал вид, будто бы понимаю, тогда
как звука не уразумел из того, что вы прочли.
Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж не будет расставаться
с ней; но,
как бы то
ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.
— Нет-с! — отвечал Ванька решительно, хотя, перед тем
как переехать Павлу к Крестовникову, к нему собрались все семиклассники и перепились до неистовства; и даже сам Ванька, проводив господ, в сенях шлепнулся и проспал там всю ночь. — Наш барин, — продолжал он, — все более в книжку читал… Что
ни есть и я, Михайло Поликарпыч, так грамоте теперь умею; в
какую только должность прикажете, пойду!
— Да
с Симоновым-с, — отвечал Ванька, не найдя
ни на кого удобнее своротить,
как на врага своего, —
с ним барин-с все разговаривал: «В Ярославль, говорит, я не хочу, а в Москву!»
— Ну да,
как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты
ни заехал — в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а я одними мнениями измучусь, думая, что ты один-одинехонек,
с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут,
как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать
как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз сын ваш бывает в деревне и
ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю дорогу
ни слова не сказал
с сыном и только, уж
как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона
какое Воздвиженское стало!..
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и все в новых
с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел,
как будто ему
ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Целую неделю Вихров горел
как на угольях. Профессора он видел в университете, но тот
ни слова не говорил
с ним об его произведении.
Барышня между тем, посаженная рядом
с ним, проговорила вслух,
как бы
ни к кому собственно не относясь, но в то же время явно желая, чтобы Павел это слышал...
В
какой мундир или роброн [Роброн — женское платье
с очень широкой круглой юбкою; мода аристократии XVIII столетня.]
ни наряди их, а все сейчас видно, что — мужик или баба.
— Не в Москву тебе, кажется, надобно, шельмец ты этакий! — сказал ему полковник и погрозил пальцем. Старик, кажется, догадывался о волновавших сына чувствованиях и,
как ни тяжело было
с ним расстаться, однако не останавливал его.
—
Как, Жорж Занд позаимствовалась от умных людей?! — опять воскликнул Павел. — Я совершенно начинаю не понимать вас; мы никогда еще
с вами и
ни в чем до такой степени не расходились во взглядах наших! Жорж Занд дала миру новое евангелие или, лучше сказать, прежнее растолковала настоящим образом…
На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого не мог найти. Кого он из знакомых дам
ни приглашал, но
как они услышат, что этот театр не то, чтобы в доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, — так и откажутся. Павел, делать нечего,
с глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.
— Да сам-то я, поймите вы меня, — произнес уже
с досадою Неведомов, —
ни для
какой другой жизни не гожусь.
— Никогда
ни на
какой картине мужик не может быть интересен! Никогда! — воскликнула почти
с ужасом m-lle Прыхина.
Так случилось и
с Вихровым, — и таких слабых мест он встретил в романе своем очень много, и им овладело нестерпимое желание исправить все это, и он чувствовал, что поправит все это отлично, а потому,
как Клеопатра Петровна
ни упрашивала его остаться у ней на несколько дней, он объявил, что это решительно невозможно, и, не пояснив даже причину тому, уехал домой, велев себя везти
как можно скорее.
— Что ж мудреного! — подхватил доктор. — Главное дело тут, впрочем, не в том! — продолжал он, вставая
с своего места и начиная самым развязным образом ходить по комнате. — Я вот ей самой сейчас говорил, что ей надобно,
как это
ни печально обыкновенно для супругов бывает, надобно отказаться во всю жизнь иметь детей!
«Во-первых, моя ненаглядная кузина, из опытов жизни моей я убедился, что я очень живучее животное — совершенно кошка какая-то:
с какой высоты
ни сбросьте меня, в
какую грязь
ни шлепните, всегда встану на лапки, и хоть косточки поламывает, однако вскоре же отряхнусь, побегу и добуду себе какой-нибудь клубочек для развлечения.
«Да, все это — дребедень порядочная!» — думал он
с грустью про себя и вовсе не подозревая, что не произведение его было очень слабо, а что в нем-то самом совершился художественный рост и он перерос прежнего самого себя; но,
как бы то
ни было, литература была окончательно отложена в сторону, и Вихров был от души даже рад, когда к нему пришла бумага от губернатора, в которой тот писал...
— Да-с. Все смеялась она: «Жена у тебя дура, да ты ее очень любишь!» Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного
какого дала мне. Так пришло, что женщины видеть почесть не мог: что
ни сделает она, все мне было не по нраву!
— «Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю, на нас, разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы живем по старой вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом,
ни один
с этого не сойдет… И
как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а где он есть — православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!
Он был средних лет,
с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по
какой бы цене
ни играл и сколько бы
ни проигрывал — никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и смотрел на видневшуюся из них дорогу,
как бы ожидая кого-то.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть,
как конвойные,
с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже
как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и
ни на кого не смотрел.
Юлия по крайней мере
с полчаса просидела на своем месте, не шевелясь и
ни с кем не говоря
ни слова; она была,
как я уже и прежде заметил, девушка самолюбивая и
с твердым характером.
В вашем доме этот господин губернатор… когда вы разговаривали
с ним о разных ваших упущениях при постройке дома, он
как бы больше шутил
с вами, находя все это, вероятно, вздором, пустяками, — и в то же время меня, человека неповинного
ни в чем и только исполнившего честно свой долг, предает суду;
с таким бесстыдством поступать в общественной деятельности можно только в азиатских государствах!
— Это, брат, еще темна вода во облацех, что тебе министры скажут, — подхватил Кнопов, — а вот гораздо лучше по-нашему, по-офицерски, поступить;
как к некоторым полковым командирам офицеры являлись: «Ваше превосходительство, или берите другой полк, или выходите в отставку, а мы
с вами служить не желаем; не делайте
ни себя,
ни нас несчастными, потому что в противном случае кто-нибудь из нас, по жребию, должен будет вам дать в публичном месте оплеуху!» — и всегда ведь выходили;
ни один не оставался.
— И это справедливо, — подтвердил Вихров, — злое начало,
как его
ни заковывай, непременно в жизни человеческой начнет проявляться — и все больше и больше, пока снова не произнесутся слова любви и освобождения: тогда оно опять пропадает… Но кто ж тебе все это рассказывал? — прибавил он, обращая
с радушием свое лицо к Груне.
— Ни-ни-ни! — воскликнул Живин. — И не думай отговариваться! А так
как свадьба моя в воскресенье, так не угодно ли вам пожаловать ко мне в субботу — и вместе поедем на девичник. Надеюсь, что ты не потяготишься разделить со мной это, может быть, первое еще счастливое для меня дело в жизни?! — заключил Живин
с чувством.
С самого начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался худ и бледен самому себе, а на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но,
как бы то
ни было, на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть,
как его встретит и
как отнесется к нему Юлия.
— Бог
с ней,
какое бы об ней
ни было мое мнение, но она умирает теперь.
— Я только того и желаю-с! — отвечал ему Вихров. — Потому что,
как бы эти люди там
ни действовали, — умно ли, глупо ли, но они действовали (никто у них не смеет отнять этого!)… действовали храбро и своими головами спасли наши потроха, а потому, когда они возвратились к нам, еще пахнувшие порохом и
с незасохшей кровью ран, в Москве прекрасно это поняли; там поклонялись им в ноги, а здесь, кажется, это не так!
«Ну, из этой гадости, конечно, уж ты сама — первая!» — подумал про себя Вихров, и
как ни мало он был щепетилен, но ему все-таки сделалось не совсем ловко стоять среди белого дня на Невском
с этими чересчур уж провинциальными людьми, которые, видимо, обращали на себя внимание проходящих, и особенно m-me Живина, мимо которой самые скромные мужчины, проходя, невольно делали удивленные физиономии и потупляли глаза.
— Нет, не глупости! — воскликнул, в свою очередь, Живин. — Прежде, когда вот ты, а потом и я, женившись, держали ее на пушкинском идеале, она была женщина совсем хорошая; а тут,
как ваши петербургские поэты стали воспевать только что не публичных женщин, а критика — ругать всю Россию наповал, она и спятила, сбилась
с панталыку: сначала объявила мне, что любит другого; ну, ты знаешь,
как я всегда смотрел на эти вещи. «Очень жаль, говорю, но, во всяком случае,
ни стеснять,
ни мешать вам не буду!»
— Нет-с, не пройдет, потому что все так уж к тому и подстроено; скажите на милость, где это видано: какому-то господину в его единственном лице вдруг предоставлено право судить меня и присудить, если он только пожелает того,
ни много
ни мало,
как на три месяца в тюрьму.
Замин обыкновенно, кроме мужиков,
ни в
каких других сословиях никаких достоинств не признавал: барин, по его словам, был глуп, чиновник — плут, а купец — кулак. Покончив
с Абреевым, он принялся спорить
с Иларионом Захаревским, доказывая, что наш народный самосуд есть высочайший и справедливейший суд.