Неточные совпадения
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких
других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными
людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
Вы знаете, вся жизнь моя была усыпана тернием, и самым колючим из них для меня была лживость и лесть окружавших меня
людей (в сущности, Александра Григорьевна только и дышала одной лестью!..); но на склоне дней моих, — продолжала она писать, — я встретила
человека, который не только сам не в состоянии раскрыть уст своих для лжи, но гневом и ужасом исполняется, когда слышит ее и в словах
других.
По фигурам своим, супруг и супруга скорее походили на огромные тумбы, чем на живых
людей; жизнь их обоих вначале шла сурово и трудно, и только решительное отсутствие внутри всего того, что иногда
другим мешает жить и преуспевать в жизни, помогло им достигнуть настоящего, почти блаженного состояния.
Гребли четыре
человека здоровых молодых ребят, а
человек шесть мужиков, на
другой лодке, стали заводить и закидывать невод.
— Для чего это какие-то дураки выйдут, болтают между собою разный вздор, а
другие дураки еще деньги им за то платят?.. — говорил он, в самом деле решительно не могший во всю жизнь свою понять — для чего это
люди выдумали театр и в чем тут находят удовольствие себе!
— Кто сей умный
человек, изготовивший все сие? — говорил Николай Силыч, подводя своего
друга прямо к подносу. — Умный
человек сей есть Плавин, а играл, брат, все-таки и Грицка — скверно! — прибавил он, обращаясь к нему.
— Существует он, — продолжал Николай Силыч, — я полагаю, затем, чтобы красить полы и парты в гимназии. Везде у добрых
людей красят краскою на масле, а он на квасу выкрасил, — выдумай-ка кто-нибудь
другой!.. Химик он, должно быть, и технолог. Долго ли у вас краска на полу держалась?
— Садитесь, пожалуйста! — сказал Салов, любезно усаживая Вихрова на диван и даже подкладывая ему за спину вышитую подушку. Сам он тоже развалился на
другом конце дивана; из его позы видно было, что он любил и умел понежиться и посибаритничать. [Посибаритничать — жить в праздности и роскоши. От названия древнегреческого города Сибарис, о жителях которого ходила молва как о
людях изнеженных.]
Весь этот разговор молодые
люди вели между собой как-то вполголоса и с явным уважением
друг к
другу. Марьеновский по преимуществу произвел на Павла впечатление ясностью и простотой своих мыслей.
Павел согласился и пришел, и первых, кого он увидел у Салова, это двух молодых
людей: одного — в щеголеватом штатском платье, а
другого — в новеньком с иголочки инженерном мундире.
— Я не знаю, как у
других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти
люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что
человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Юмор — слово английское, — отвечал Павел не совсем твердым голосом, — оно означает известное настроение духа, при котором
человеку кажется все в более смешном виде, чем
другим.
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до
людей, но зато и
люди, герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с одной стороны, простое, а с
другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один
человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
— Хорошо, я тебе буду отдавать, — сказал Павел, слышавший еще и прежде, что Макар Григорьев в этом отношении считался высокочестным
человеком и даже благодетелем, батькой мужицким слыл, и только на словах уж очень он бранчив был и на руку дерзок; иной раз
другого мужичка, ни за что ни про что, возьмет да и прибьет.
Ты знаешь,
друг мой, самолюбивый мой характер и поймешь, чего мне это стоило, а мать между тем заставляла, чтобы я была весела и любезна со всеми бывшими у нас в доме молодыми
людьми.
«Ах, там,
друг сердечный, благодетель великий, заставь за себя вечно богу молить, — возьмем подряд вместе!» А подряд ему расхвалит, расскажет ему турусы на колесах и ладит так, чтобы выбрать какого-нибудь
человека со слабостью, чтобы хмелем пошибче зашибался; ну, а ведь из нас, подрядчиков, как в силу-то мы войдем, редкий, который бы не запойный пьяница был, и сидит это он в трактире, ломается, куражится перед своим младшим пайщиком…
— Но человек-то все-таки поумней лошади, — привыкнет и к
другому, — возразил ему Вихров.
Отсюда выражение «двуликий Янус», применяемое к
людям, меняющим по обстоятельствам свое нравственное или идейное лицо.], два лица: одно очень доброе и любящее, а
другое построже и посердитей.
— Ах, пожалуйста, будь осторожен! — подхватила Мари. — И не вздумай откровенничать ни с каким самой приличной наружности молодым
человеком и ни с самым почтенным старцем: оба они могут на тебя донести, один из выгоды по службе, а
другой — по убеждению.
Когда инженер ушел, молодые
люди, оставшись вдвоем, заметно конфузились
друг друга. Герой мой и прежде еще замечал, что Юлия была благосклонна к нему, но как и чем было ей отвечать на то — не ведал.
Тем же днем Вихров начал и следствие. Прежние понятые, чтобы их не спросили
другой раз, разбежались. Он позвал
других и пригласил священника для привода их к присяге. Священник пришел в ужасно измятой, но новой рясе и с головой, для франтовства намоченной квасом. Он был очень широколиц и с какой-то необыкновенно добродушной физиогномией. Мужиков сошлось
человек двенадцать.
Те подползли и поднялись на ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось
человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между
другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
— Все-таки ничего не раскрыли, — подхватил Кнопов, — и то ведь, главное, досадно: будь там какой-нибудь
другой мужичонко, покрой они смерть его — прах бы их дери, а то ведь — человек-то незаменимый!.. Гений какой-то был для своего дела: стоит каналья у плиты-то, еле на ногах держится, а готовит превосходно.
История этой любви очень проста: он тогда только что возвратился с Кавказа, слава гремела об его храбрости, все товарищи его с удивлением и восторгом говорили об его мужестве и твердости, — голова моя закружилась — и я, забыв все
другие качества
человека, видела в нем только героя-храбреца.
— Я Живина предпочла
другим, потому что он все-таки
человек одинаких с вами убеждений, — проговорила она.
Она, конечно, сделала это с целью, чтобы оставить Вихрова с Фатеевой наедине, и полагала, что эти два, некогда обожавшие
друг друга, существа непременно пожелают поцеловаться между собой, так как поцелуй m-lle Прыхина считала высшим блаженством, какое только существует для
человека на земле; но Вихров и m-me Фатеева и не думали целоваться.
— Пора, пора! Что это, молодой
человек, все валяетесь! — говорила Катишь, покачивая головой. — Вот
другие бы и дамы к вам приехали, — но нельзя, неприлично, все в халате лежите.
Вон Петр Петрович, как умный
человек, скорее попал на мою слабую сторону: я действительно слаб слишком, слишком мягок; а
другим я все-таки кажусь тираном: я требую, чтобы вносили недоимки — я тиран!
В это время к ним подошла Мари с двумя молодыми
людьми, из которых один был штатский, а
другой военный.
— О, господи! Про какие вы ветхие времена говорите!.. Ныне не то-с! Надобно являть в себе
человека, сочувствующего всем предстоящим переменам, понимающего их, но в то же время не выпускающего из виду и
другие государственные цели, — каков и есть господин Плавин.
— Ей-богу, затрудняюсь, как вам ответить. Может быть, за послабление, а вместе с тем и за строгость. Знаете что, — продолжал он уже серьезнее, — можно иметь какую угодно систему — самую строгую, тираническую, потом самую гуманную, широкую, — всегда найдутся
люди весьма честные, которые часто из своих убеждений будут выполнять ту или
другую; но когда вам сегодня говорят: «Крути!», завтра: «Послабляй!», послезавтра опять: «Крути!»…
Я сначала рассмеялся этому, думая, что всякому
человеку может выпасть на долю столкнуться с негодяем; но потом, когда я увидел, что этот пасквиль с восторгом читается в том обществе, для которого я служил, трудился, что те же самые
люди, которых я ласкал, в нуждах и огорчениях которых всегда участвовал, которых, наконец, кормил так, как они никогда не едали, у меня перед глазами передают
друг другу эту газетку, — это меня взорвало и огорчило!..
— Да-с, это только одно! — возразил Абреев. — Но тут есть еще
другое, гораздо поважней; вы знаете, что я всегда был с вами
человек одномыслящий.