Обойдённые

Через три дня все было готово и на завтра назначен выезд. Вечером пили чай в комнате Даши. О чтении никто не думал, но все молчали, как это часто бывает перед разлукою у людей, которые на прощанье много-много чего-то хотели бы сказать друг другу и не могут; мысли рассыпаются, разговор не вяжется. Они или не говорят вовсе, стараясь насмотреться друг на друга, или говорят о пустяках, о вздорах, об изломанной ножке у кресла, словом обо всем, кроме того, о чем бы им хотелось и следовало говорить. Только опытное, искушенное жизнью ухо сумеет иногда подслушать в небрежно оброненном слове таких разговоров целую идею, целую цепь идей, толпящихся в голове человека, обронившего это слово. В комнате у Даши пробовали было шутить, пробовали говорить серьезно, но все это не удавалось.

— Пишите чаще, — говорила Анна Михайловна, положив свою хорошенькую голову на одну руку, а другой мешая давно остывший стакан чаю.

— Будем писать, — отвечал Долинский.

— Не ленитесь, пожалуйста.

— Я буду писать аккуратно всякую неделю.

— Ты наблюдай за ним, Даша.

— За Дорушкой за самой нужно наблюдать, — отвечал, смеясь, Долинский.

— Ну, и наблюдайте друг за другом, а главное дело, Нестор Игнатьич… то, что это я хотела сказать?.. Да, берегите, бога ради, Дору. Старайтесь, чтоб она не скучала, развлекайте ее…

Разговор опять прервался. Рано разошлись по своим комнатам. Завтра, в восемь часов, нужно было ехать, и Дашу раньше уложили в постель, чтоб она выспалась хорошенько, чтоб в силах была провести целый день в дороге.

Долинский тоже лег в постель, но как было еще довольно рано, то он не спал и просматривал новую книжку. Прошел час или два. Вдруг дверь из коридора очень тихо скрипнула и отворилась. Долинский опустил книгу на одеяло и внимательно посмотрел из-под ладони.

В его первой комнате быстро мелькнула белая фигура. Долинский приподнялся на локоть. Что это такое? Спрашивал он себя, не зная, что подумать. На пороге его спальни показалась Анна Михайловна. Она была в белом ночном пеньюаре, но голова ее еще не была убрана по ночному. При первом взгляде на ее лицо видно было, что она находится в сильнейшем волнении, с которым никак не может справиться.

— Что вы? Что с вами? — спрашивал, пораженный ее посещением и ее расстроенным видом Долинский.

— Ах, боже мой! — ответила Анна Михайловна, отчаянно заломив руки.

— Да что же такое? Что? — допрашивался Долинский.

— Ах, не знаю, не знаю… я сама не знаю, — проговорила со слезами на глазах Анна Михайловна. — Я… ничего… не знаю, зачем это я хожу… Зачем я сюда пришла? — добавила она со страданием на лице и в голосе, и, опустившись, села в ногах Долинского и заплакала.

— О чем? О чем вы плачете? — упрашивал ее Долинский, дрожа сам и целуя с участием ее руки.

— Не знаю сама; я сама не знаю, о чем я плачу, — тихо отвечала Анна Михайловна и, спустя одну короткую секунду, вдруг вздрогнула — страстно его обняла, и Долинский почувствовал на своих устах и влажное, и горячее прикосновение какого-то жгучего яда.

— Слушай! — заговорила страстным шепотом Анна Михайловна. — Я не могу… Ты никого не люби, кроме меня… потому что я очень… я ужасно люблю тебя.

Долинский дрожащею рукой обнял ее за талию.

— Тебя одну, всегда, весь век, — прошептал он сохнущим языком.

— Мой милый! Я буду ждать тебя… ждать буду, — лепетала Анна Михайловна, страстно целуя его в глаза, щеки и губы. — Я буду еще больше любить тебя! — добавила она с истерической дрожью в голосе и, как мокрый вьюн, выскользнула из рук Долинского и пропала в черной темноте ночи.