В тине адвокатуры

Деятельной директрисы театра, несмотря на довольно ранний час утра, Николай Леопольдович уже не застал дома.

— Барыня с полчаса как уехала в театр на репетицию! — объяснил ему отворивший дверь лакей в изящном фраке и белоснежной жилетке.

Не желая откладывать исполнение поручения Гариновой, Гиршфельд приказал кучеру ехать на Тверскую. На этой улице, в доме жида-подрядчика Моисея Соломоновича Шмуль, разбогатевшего исключительно на поставке для армии подошв, — тех исторических подошв, которые никак не могли долго удержаться на сапогах русского солдата и принудили нашу победоносную армию сделать русско-турецкую компанию почти босиком, — помещался театр кружка под управлением Анны Аркадьевны Львенко. Театр этот с год как был устроен специально для кружка, на общие средства Шмуль и Львенко. Злые языки даже уверяли, что Моисей Соломонович решился на передачу части своего громадного дома под театр pour les yeux de madame. Была ли в этом доля правды — неизвестно, но Моисей Соломонович до прекрасного пола, к большому горю его жены, Ревеки Самуиловны, был на самом деле очень падок.

Дежурный капельдинер попросил Николая Леопольдовича подождать в фойе и побежал с его визитной карточкой к директрисе.

Гиршфельд стал прогуливаться по зале, украшенной по стенам портретами и бюстами знаменитых русских и иностранных писателей. Его внимание в особенности привлек великолепный, исполненный масляными красками поясной портрет М. Ю. Лермонтова, в роскошной золоченой раме. До слуха Николая Леопольдовича доносился со сцены смешанный гул голосов, прерываемый резким хохотом и визгливыми звуками скрипки. Репетиция была в полном разгаре.

Он ждал и рассчитывал в уме, какую сумму придется ему выложить сегодня для исполнения каприза Александры Яковлевны.

Анна Аркадьевна, между тем, сидела в уютной, роскошно отделанной конторе театра, и вела деловой разговор с главными воротилами дела — актерами Матвеем Ивановичем Писателевым и Андреем Николаевичем Васильевым-Рыбаком.

Первый был драматический резонер, громадного роста, видный мужчина, говоривший глубоким басом. Он начал свою артистическую карьеру еще студентом московского университета, участвуя на любительских спектаклях в доме известной московской артистки Г. Н. Федотовой. Последняя открыла в нем задатки актерското таланта, и молодой человек, увлекшись сценой, бросил университет, не окончив курса. Началось скитание по провинциям, но оно не сгубило, как многих других, Матвея Ивановича, несмотря на то, что он с самого начала обладал только «глоткой» и очень небольшим дарованием, у него был другой талант, и талант громадный: уметь жить с людьми и пользоваться ими. Он вскоре женился на некрасивой, но талантливейшей провинциальной актрисе Полине Андреевне Стрешневой, и за жениным хвостом всеми правдами и неправдами вылез в премьеры. Лучше других удавались ему так называемые «рубашечные» роли в русских бытовых пьесах, а также роли героев в старинных трагедиях, где его внушительная глотка была как раз на месте. Безусловно хорош он был в роли Несчастливцева в комедии А. Н. Островского «Лес», где он играл самого себя. На его театральной судьбе, впрочем, не оправдалось замечание другого героя этой пьесы, Аркадия Счастливцева: «Нынче оралы-то не в моде»!.. Писателев имел успех и был в моде.

Васильев-Рыбак был актер другого типа. Его амплуа были комические и характерные роли. Сложилось мнение, что комики вообще народ добродушный. Он был то, что русский народ метко называет «рубаха-парень». Некрасивый лицом и фигурой, но замечательно талантливый, он был готов отдать последнее не только нуждающемуся товарищу, но даже первому встречному, и несмотря на громадность получаемого жалованья, всегда был без копейки и вечно забирал вперед у антрепренеров. Пристрастие к богу Бахусу — характерная черта русских гениев — было развито в нем довольно сильно. Любимым напитком, который он буквально тянул с утра до вечера, был лимонад с коньяком. Чуждый какой-либо интриги, он за последнее лишь время поддался влиянию Писателева, считая его своим искренним другом. Эта дружба вполне оправдывала французское правило, что крайности сходятся.

Таковы были главные воротилы дела театра кружка и помощники директрисы, Анны Аркадьевны Левенберг, по театру Львенко.

С ними-то, в момент приезда Николая Леопольдовича, и вела она серьезную беседу на тему ожидавшегося, обычного впрочем, за последнее время, финансового кризиса. Говорил, впрочем, только один Писателев; Васильев-Рыбак молча прихлебывал из стакана лимонад с коньяком.

— Так, Анна Аркадьевна, нельзя! Так может все дело рухнуть, а если нет, то наверно выскользнуть из наших рук; на него в Москве многие зубы точат. Надо прежде всего достать денег, а затем сократить труппу для уменьшения расходов, — басил Матвей Иванович.

— Как! Сократить труппу?! — воззрилась на него Анна Аркадьевна.

— Так, на треть! У нас набрана чертова пропасть совершенно ненужных людей.

— Не могу же я им отказать от места среди сезона и пустить по миру! У них, наконец, контракты!..

— У большинства давно нарушены ими самими. Они своевольничают, а их не только не выгоняют, но даже не штрафуют. Так нельзя!

— О штрафах я уже распорядилась, но сокращать, выгонять…

Анны Аркадьевна задумалась.

— Это не честно, — добавила она.

— Такая фраза неуместна при коммерческом предприятии; тут нужно думать о своей собственной шкуре, — язвительно заметил Писателев.

— Я не торговка, — отпарировала Львенко.

— А надо быть ею, чтобы вести такое дело! С одной идеей о служении чистому искусству — далеко не уедешь.

— Тогда лучше пусть гибнет дело…

— Без денег оно и так погибнет, а между тем деньги вам предлагали на днях — хорошие: десять тысяч вносила эта барыня (вы сами рассказывали) за одно лишь право поступить на сцену кружка, а вы…

— Но ведь она кокотка… — вспыхнула Львенко.

— Так что же? Все они кокотки… — хладнокровно решил Матвей Иванович.

В это время вошел капельдинер с карточкой Гиршфельда.

— Вот, — воскликнула Львенко, — может быть сам Бог его посылает, чтобы спасти меня. Через него и даже у него можно достать деньги.

— Да, если вы ему нужны… — ставил Писатслев.

— Значит нужна, коли приехал!.. Проси!.. — кинула она капельдинеру.

Тот вышел.

— Меня всегда оправдывала надежда на Провидение: в последнюю минуту, но помощь явится…

— На Бога надейся, да сам не плошай, так-то, барынька, — фамильярно потрепал ее по плечу Андрей Николаевич, допив свой стакан и удаляясь из конторы вместе с Писателевым.

На пороге они столкнулись и поздоровались с входившим Николаем Леопольдовичем.

— Каким вас ветром занесло, дорогой мой? — встретила его Анны Аркадьевна. — Я вас не видела ни у себя, ни в театре, кажется, целую вечность.

— Напротив, я усердный посетитель этого храма искусства, но отнимать у его главной жрицы драгоценное для нее и для общества время было бы, с моей стороны, преступлением, — заметил он, садясь в кресло.

— Знаю я вас: всегда вывернется! Нет, кроме шуток: по субботам я дома, муж будет тоже рад вас видеть.

— Не премину воспользоваться, если позволят дела… Все дела, да дела! — вздохнул Гиршфельд. — Я и сейчас к вам по делу…

Анна Аркадьевна молчала, вопросительно глядя на него.

— Начну без обиняков. Я слышал, что дело-то у вас, несмотря на успех, очень и очень швах…

Она открыла было рот для возражения.

— Главное, скажите откровенно! От этого зависит дальнейшая наша беседа и, может быть, крупная поддержка дела…

— Если предложение компании, то я на это не пойду, начала одна и погибну одна.

— Погибну… Значит швах!.. Успокойтесь: не компании… Отвечайте же, — очень швах?

Она наклонила голову в знак согласия.

— Сколько надо?

«Сказать больше, — мелькнуло в ее голове, — лучше будет».

— Тысяч двадцать, — произнесла она вслух.

— Двадцать? Не много ли?

— Minimum, minimum! — заторопилась Анна Аркадьевна.

— Двадцать, — повторил Гиршфельд, — а обеспечение?

— Вексель и закладная на театральное имущество, декорации…

— Оно таких денег не стоит, — ну, да все равно.

— Как не стоит? Оно стоит в пять раз больше! — вспыхнула Львенко.

— Стоило, дорогая; но товар не ходкий: куда с ним денешься, если продавать?..

— Я до этого не допущу…

Гиршфельд усмехнулся.

— Это все ищущие денег говорили, говорят и будут говорить. Ну, да я сказал — все равно… Двадцать тысяч будут у вас хоть сегодня, но…

Он остановился.

— Что же но? — уставилась на него она.

— С условием…

— С каким?

В коротких словах передал Николай Леопольдович желание Александры Яковлевны Гариновой.

— Это невозможно! — категорически заявила Анны Аркадьевна, внимательно выслушав Гиршфельда.

— В таком случае, прощайте! — вставая, сказал он.

«Без денег оно и так погибнет, — пронеслась в ее уме фраза Писателева, — а двадцать тысяч спасут все дело. Надо решиться».

— Подождите, — остановила она его. — Ну, хорошо, я приму ее, положу ей триста рублей месячного жалованья. Я слышала от Марина, что она хорошая актриса на молодые роли; но зачем же я поеду сама просить ее? Это унижение! Этого не делается…

— Я не могу изменить ни на йоту этого каприза взбалмошной женщины: я только передаю вам условия. За исполнение их я доставляю вам двадцать тысяч. Поверьте, что в другом месте вы под залог вашего театрального имущества не достанете и пяти. Решайте!

В уме Львенко происходила борьба.

— Хорошо, я согласна, я пойду! — нервно хрустнула она суставами пальцев.

— В день подписания с нею контракта мы пишем вексель, совершаем закладную, и вы получите деньги. Значит, по рукам?..

— По рукам! — подала ему руку Анны Аркадьевна. — Я поеду завтра…

— Чем скорее, тем лучше. Деньги готовы. Только, конечно, это условие умрет между нами. Александра Яковлевна менее всех должна об этом догадаться.

— Понимаю!

Николай Леопольдович простился и уехал. В тот же день он сообщил Гариновой о предстоящем визите к ней г-жи Львенко.