В тине адвокатуры

Александра Яковлевна Пальм-Швейцарская ошибалась, полагая, что в семье князей Гариных царит возмущавшее ее мстительный ум спокойствие.

За судьбу своих дочерей княгиня действительно была покойна.

Княгиня Анна Шестова имела свое более чем независимое состояние и, не смотря на положение соломенной вдовы, сумела занять почетное место среди петербургского большого света, тем более, что все симпатии были далеко не на стороне ее мужа, не забытого в высшем кругу только по имени, но считавшегося потерянным из общества навсегда. Она по-прежнему царила на балах, ее маленький сын Борис был поручен попечениям опытной бонны и гувернантки. Репутация княгини Анны, впрочем, была безупречна, что часто зависит не от действительных нравственных качеств, а от уменья вести свои дела.

Незаметнее в свете, но быть может счастливее, чем ее сестра, была другая дочь княгини Зои — Софья Васильевна Путилова. Искренно привязавшаяся к своему мужу, который платил ей нежным уважением, она неохотно покидала детскую, где у ней подрастали так называемые «красные» дети — мальчик и девочка, и лишь по обязанности поддерживала светские знакомства и отношения. Покойный князь Василий, вскоре после возвращения Софьи с мужем из свадебного заграничного путешествия, пользуясь своим огромным влиянием в высших сферах, успел доставить Сергею Николаевичу несколько почетных должностей, не мешавших ему помогать отцу в его торговых оборотах, и даже звание камер-юнкера. Положение Путилова и его жены в высшем петербургском свете было таким образом упрочено. Через год с небольшим после свадьбы сына старик Путилов умер и миллионное его состояние и дело с колоссальными оборотами перешло всецело в руки Сергея Николаевича. Его мать Домна Семеновна сошла в могилу ранее своего мужа месяца на три. Миллионы Путилова сделали то, что петербургская аристократия не только принимала его с распростертыми объятиями, но даже заискивала в этом сыне народа.

Это не вскружило, однако, головы серьезного не по летам Путилова и он весь погрузился в наследственное дело, занявшись, впрочем, исключительно заграничным хлебным экспортом. Предоставив всецело своей жене выслушивать комплименты и любезности, рассыпаемые щедрою рукою представителями и представительницами высшего петербургского света по адресу его миллионов, он большую часть года находился за границей, где, как и дома, свободное от дела время отдавал своей громадной библиотеке, пополняемой периодически выходящими в свет выдающимися произведениями как по всем отраслям знания, так и по литературе.

Княгиня, повторяем, была бы счастлива, если бы на этом ясном горизонте ее жизни не висела бы мрачная, грозная, все возрастающая туча. Такой тучей была судьба ее любимца — князя Виктора. Устроив предсмертное примирение сына с отцом, она надеялась, что Виктор, под впечатлением беседы с умирающим, сделавшись, наконец, после смерти князя Василия главою рода, поступив на службу, которая, конечно, для князя Гарина была открыта по всем ведомствам, сделает блестящую карьеру и не менее блестящую партию. Детская шалость, как называла она совершенный сыном подлог, заставивший его покинуть военную службу — была забыта. Дипломатическая карьера сына была заветной мечтой княгини Зои.

Разборчивая невеста Раиса Григорьевна Ляхова все еще была в девушках, как бы ожидая князя Гарина и доказывая, — так, по крайней мере, думала княгиня, — верность русской пословицы, что суженого конем не объедешь.

M-me Ляхова за это время очень поблекла, но миллионы ее оставались все такими же свежими.

— Ты больше не поедешь в Москву, ты, конечно, останешься с нами? — с тревогой спросила княгиня Зоя сына после примирения с отцом.

— Куда я поеду, конечно останусь с вами! — отвечал он, с нежностью целуя ее руку.

Это ее обрадовало и укрепило ее надежды. Увы! Не на долго!..

Появление на похоронах князя ненавистной ей. Александрины открыло ей глаза. Она поняла, почему сын не намерен покидать Петербурга. Она — эта женщина, несколько лет уже составлявшая кошмар княгини, была здесь — в одном с ней городе. Поведение сына в церкви, о котором она узнала из светских толков, доказывало, что он далеко не излечился, как она надеялась, от своей пагубной страсти. Княгиня же была бессильна против этой женщины, отнимающей у нее ее любимца.

«О, если бы был жив Basile!» — первую минуту подумала она.

«Что же мог, впрочем, поделать и Basile, — с отчаянием говорила она себе в последствии. — Не мог же он запретить жить в Петербурге талантливой артистке Пальм-Швейцарской, женщине с громадным, хоть Бог весть какими путями добытым состоянием».

Княгиня все это узнала стороной. Дальнейшие наблюдения над сыном к ужасу подтвердили ее предположения. Князь Виктор продолжал безумно любить Александрину. Это было серьезно, непоправимо. Несколько раз, видя его мрачным и растерянным, она хотела первая заговорить с ним, решалась даже дать косвенное согласие на их брак, с тем, чтобы она уехали навсегда за границу, но сердце княгини Гариной одерживало после сильной борьбы победу над сердцем матери. Она делала вид, что не замечает расстряенного, болезненного вида сына и молчала. Сколько это ей стоило — знало ее сердце.

Князь Виктор тоже, как мы видели, не решался на серьезную беседу с матерью поэтому вовросу. Полученное им известие о смерти Князева окончательно потрясло и без того разбитую переносимыми им в течении нескольких лет нравственными пытками его нервную систему. Он не ожидал, что осуществление плана, нашептанного ему Гиршфельдом окончится так трагически. К сердечным мукам прибавились муки угрызения совести. Князь решил покончить, по крайней мере, с первыми.

Когда он вошел в кабинет Зои Александровны с целью серьезно переговорить с ней о своей будущности, она положительно испугалась выражения его исхудалого за последнее время лица. Он имел вид сумасшедшего, с растрепанной прической, с воспаленными от видимо проведенной без сна ночи, горевшими лихорадочным огнем, бегающими глазами.

— Что случилось? — невольно сорвалось с ее языка. Она даже привстала в кресле.

— А вы только теперь заметили, что со мной что-то случилось? — с мрачной иронией задал он вопрос вместо ответа, останавливаясь перед ней.

Она скорее упала, нежели опустилась в кресло, и смущенно потупила глаза.

— Я тебя не понимаю! — уклончиво отвечала она.

— Не понимаете, — с горькой усмешкой на пересохших от волнения губах продолжал он. — Где же чуткое материнское сердце? Неужели вы видите, что ваш сын чахнет и гаснет на ваших глазах?

— Я видела это, мучилась за тебя, но не знала и не знаю причины! — чуть слышно произнесла она.

–, Зачем притворство? Вы очень хорошо знаете эту причину, — возвысил он голос. — Она все та же, из-за которой уже много лет тому назад вы из этого самого дома изгнали опозоренную мною и обездоленную вами несчастную девушку. Я до сих пор люблю ее безумно, страстно…

— Ты сошел с ума, чего ты кричишь, — выпрямилась в кресле княгиня Зоя. — Разве я мешаю тебе, ты кажется с ней видишься, пользуешься ее взаимностью, ее настоящее положение таково…

Она не успела договорить.

— Ни слова более! — крикнул Виктор. — Так вот вы чем отвечаете на искреннее признание сына? Новым оскорблением, новой клеветой на боготворимую им девушку. Так знайте же, княгиня, что если вы не исполните теперь моей просьбы, то выйдете отсюда не иначе, как перешагнув через труп вашего единственного сына.

Он быстро вынул из кармана револьвер. На лице Зои Александровны выразился смертельный испуг, она побледнела и готова была лишиться чувств.

— Чего же ты хочешь? — простонала она. — Ну, женись на ней, я согласна, т. е. я даю тебе лично это согласие, но чтобы свет не знал этого, чтобы не было огласки, пусть думают, что ты женился помимо моей воли. Уезжайте после свадьбы за границу, я там могу даже гостить у вас…

— Свет! — снова горько усмехнулся он. — Что для меня мнение света? Я бы давно женился на ней без вашего согласия и умчал бы ее на край света, но, увы, она не согласна.

— Чего же она хочет? Занять место в нашем обществе — это для нее, как для актрисы, невозможно!

— Она и не думает об этом, она презирает это «ваше общество». Она желает только возмездия за нанесенное ей вами оскорбление, и я ее понимаю.

Виктор остановился. Княгиня глядела на сына недоумевающе вопросительным взглядом.

— Она желает, — продолжал он, — чтобы вы лично приехали к ней просить ее руки для меня.

— Я! — с болезненным стоном крикнула княгиня.

— Да, вы!

— Это невозможно!

— Тогда прощайте!

Он поднес дуло револьвера к виску. Зоя Александровна прочла на его лице непоколебимую решимость.

— Остановись, несчастный! — вскочила она стремительно с кресла и схватила его за руку. — Хорошо, я согласна, я пойду…

Последние слова она произнесла совсем уже ослабевшим голосом, шатаясь отступила к креслу и буквально упала в него. Князь Виктор сунул в карман револьвер, быстро опустился перед ней на колени и стал целовать ее похолодевшие руки, обливая их горячими слезами.

— Maman, благодарю вас, вы буквально спасли мне жизнь! — сквозь слезы лепетал он.

Княгиня немного оправилась.

— Но только, чтобы это было тайной между нами, возьми с нее слово, никому не говорить о моем к ней визите.

Князь продолжал целовать ее руки.

В этот же вечер он сообщил Александре Яковлевне о предстоящем завтра посещении ее его матерью, умолчав, конечно, о поставленном княгиней условии.

Он понимал, что оно оскорбительно для его кумира.

— Могу я приехать с ней? — спросил он при прощании.

— Нет, я желаю говорить с ней одной! — ответила Пальм-Швейцарская.

Князь уехал. В его душе царил давно уже не испытанный им сладкий покой. Будущее представлялось ему в радужном цвете. Грезы, одна другой заманчивее, всю ночь витали над его головой. Он спал сном счастливого человека.

Княгиня Зоя, между тем, не спала. Предстоящее унижение перед Александриной леденило ей кровь и лишь восставшее в ее памяти виденное сегодня утром лицо бесповоротно решившегося на самоубийство сына придавало ей силы.