В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Николай Лейкин, 1889

Мастер сатиры XIX столетия Н.А. Лейкин выводит яркие людские типажи – самые узнаваемые и по сей день – в своем смешном, драматичном и нравоучительном романе из петербургской жизни. Купеческий сын Костя Бережков без ума от хорошенькой кафешантанной актрисы Надежды Ларионовны и готов для нее на любые подвиги. Дама сердца требует подношений в качестве доказательств его любви: шубу, лошадей с кучером, бриллиантовую брошку, постоянные угощения в ресторанах. Вот только денег-то у незадачливого влюбленного и нет. Но ведь его богатый дядя тяжело болен и со дня на день умрет, а значит, можно набрать долгов…

Глава IV

Часов десять вечера. В квартире вдового старика-купца Евграфа Дмитриевича Бережкова везде затеплены лампады. Пахнет ладаном. Клубы легкого дыма от ладана еще до сих пор носятся по комнатам. Сейчас только отслужили всенощную и молебен. Старик Бережков болен. Отец протоиерей и дьякон остались выпить чайку и беседуют со стариком в спальне. Везде старинная, тяжелая мебель красного дерева двадцатых годов, потемневшая от времени. На стенах картины библейского содержания, тоже в потемневших золоченых рамах, портрет самого Евграфа Дмитриевича Бережкова в молодых годах, с медалью на шее и со счетами в руке, и такой же портрет его покойной супруги с головой, туго повязанной косынкой, в длинных бриллиантовых серьгах, в ковровой шали на плечах и с носовым платком, свернутым в трубочку в выставленной из-под шали руке, сплошь унизанной кольцами. В гостиной с потолка висит старинная бронзовая люстра со стрелами и с хрусталиками; в углу часы, тоже старинные, английские, в высоком деревянном чехле будкой. В квартире все говорят полушепотом, ходят на цыпочках. Даже дьякон, разговаривающий в спальне с больным стариком Бережковым, старается умерять свой голос и говорит октавой. Спальня освещена лампой под зеленым абажуром. Бережков сидит в покойном кресле.

Он в сером халате. Опухшие ноги его окутаны одеялом, вздутый водянкой живот при тяжелом дыхании колеблется. Бережков — старик лет семидесяти, с редкими, как бы прилипшими к голове полуседыми волосами и совсем уже белой, тоже реденькой бородкой клином на изборожденном морщинами и исхудалом, землистого цвета лице. Против старика у стола помещается отец протоиерей, в фиолетовой рясе и с наперсным крестом. Он мешает ложечкой чай в стакане и говорит:

— Прежде всего, уважаемый Евграф Митрич, не надо отчаиваться. И не такие, как вы, больные, да поправлялись. Теперь вас кто пользует?

— Три доктора, да что!.. — проговорил с одышкой старик Бережков и махнул рукой. — Только один перевод денежный, а толку никакого.

— Чем они вас пользуют-то?

— Да разное тут… Вон на окне сколько стклянок наставлено.

— Действительный статский советник Семистадов есть, так того какой-то фельдшер из богадельни травяным настоем вылечил, — октавит рослый дьякон, помещающийся со стаканом чая поодаль. — Шестьдесят шесть трав входят в этот состав. Тоже всех докторов перепробовал и никакого толку, а вот простой фельдшер вылечил.

Старик молчит, угрюмо смотрит в одну точку и тяжело дышит. Протоиерей, побарабанив пальцами по столу, опять начинает:

— В настоящее время от водянки тараканов дают.

— Живых? Глотать? — восклицает чернобровая женщина лет сорока, в темном шерстяном платье, сидевшая в уголке спальной и до сих пор молчавшая.

— Нет, не живых. Я думаю, даже поджаривают, — спокойно отвечал протоиерей. — Поджаривают и в лекарство мешают. Я слышал, что многие исцелялись. Средство это даже господин профессор Боткин употреблял.

Старик опять промолчал. Чернобровая женщина поправила фальборки на своем платье и робко произнесла:

— А что же, Евграф Митрич? Вот бы вам попробовать. Противно-то противно, но что ж такое? Лишь бы помогло. Старик молча махнул рукой и отвернулся. Разговор не клеился. Священник и дьякон допили чай и стали уходить.

— Ну, да благословит вас Бог… Поправляйтесь… — сказал протоиерей, наклонился и облобызал старика.

— Извините уж, батюшка, не провожаю… Не могу… — проговорил старик.

— Ничего, ничего… Какие тут проводы.

— Племянник уж вас проводит. Костя! — попробовал крикнуть старик и закашлялся.

— Я здесь, дяденька… Я провожу, — откликнулся из другой комнаты голос, и на пороге появился Костя Бережков, племянник старика.

Священника и дьякона пошла провожать и чернобровая женщина. Она так и лебезила около протоиерея и, когда они вышли в прихожую, шепнула ему:

— Батюшка! Вы бы уговорили Евграфа Митрича составить духовную. Ведь сродственники есть. Потом есть люди, которым он на словах обещал кое-что, а умрет без духовной, так что же из всего этого выйдет!

— Я говорил ему тут как-то насчет духовной, но он сказал мне, что уже составлена духовная.

— Врет он. Извините, пожалуйста, но врет… Ничего у него нет.

Священник только развел руками.

— Вы попросите, по крайности, чтобы он вам ее показал. Мне кажется, что это он просто нарочно насчет духовной…

— Да будет вам, Настасья Ильинишна! — оттолкнул от священника чернобровую женщину Костя и принялся подавать ему шубу.

В прихожую выглядывали из дверей какая-то старуха и молоденькая миловидная девушка лет шестнадцати, почти ребенок. Она бросилась к священнику под благословенье, когда тот, надев шубу, начал уходить.

— И не стыдно это вам, Настасья Ильинишна, — сказал Костя чернобровой женщине. — Ну чего к батюшке с духовной-то пристали! Все корысть, везде корысть… Вот женщина-то! Бесстыдница.

— Ругайтесь, ругайтесь… А посидел бы ты в моей шкуре! — огрызнулась чернобровая женщина. — Корысть! Хороша корысть! Восемнадцать лет около вашего дяденьки, как свечка перед образом верой и правдой горю, а не могу вон дочке хорошего теплого пальтишка сшить, — кивнула она на девушку. — А ведь мы с ней тоже, сами знаете, не сбоку припека, не с улицы, а, может быть, даже поближе кого другого старику-то приходимся. Да-с.

— Ну уж, довольно, довольно… Слышали… — процедил сквозь зубы Костя.

— Господи, спаси нас, грешных, и помилуй! — вздохнула в дверях старуха и покачала на спорящих закутанной в черный платок головой. — Поди ж ты, что корысть-то делает!

Чернобровая женщина, заслыша эти слова, тотчас же сцепилась со старухой. Перебранка, однако, происходила полушепотом и уже продолжалась в другой комнате, куда чернобровая женщина и старуха удалились.

— Тише вы! — строго цыкнул Костя, заглянув из прихожей в комнату, погрозил пальцем и направился к дяде в спальную.

Евграф Дмитриевич Бережков по-прежнему сидел и тяжело дышал. Костя подошел к нему, почтительно наклонился и спросил:

— Ну, как вы себя теперь чувствуете, дяденька?

— Казачка сейчас плясать хочу — вот как себя чувствую! — раздраженно отвечал дядя. — Поди и призови сейчас Гаврилку, приказчика, с гармонией. Пусть наяривает. Не видишь нешто, что человек совсем болен!

Костя опешил.

— Я понимаю, дяденька, что вы очень больны, но я думал, что, может быть, вам теперь хоть чуточку полегче… — отвечал он. — А что я спросил, так это из участия!

— Из участия! Знаем мы это ваше участие-то! Только и ждете смерти. А вот назло вам ничего не останется. Все на монастыри да богадельни…

— Ах, дяденька! Совсем вы меня не так понимаете!

— Ну, молчи! Довольно.

Старик закашлялся. Племянник, не зная, что делать, молча бродил по спальной, переложил с места на место какие-то книги, вынул из стоявшего на столе стакана ложку и положил ее на блюдечко. Вообще, его так и подмывало уйти, но он не смел.

— Вам ничего не нужно, дяденька? — спросил он наконец.

— Принеси мне стакан воды, — отвечал старик.

— Слушаю-с, дяденька.

Через минуту Костя подал дяде стакан с водой.

Опять переминание с ноги на ногу.

— Да что ты передо мной, как маятник, маешься! Приткнись ты хоть к месту-то! — крикнул на него старик.

— Не сердитесь, дяденька, вам вредно.

— Упрашивай, упрашивай! А сам рад! Только бы раздражить. Авось, мол, дядю сразу пристукнет.

— Экие вы какие, дяденька! — вздохнул Костя и сел.

Тихо. Слышно тяжелое дыхание старика с каким-то всхлипыванием в груди, слышно, как тикает в гостиной маятник больших английских часов, слышно, как в соседних комнатах шушукаются, перебраниваясь, женские голоса. Костя сидит и тихо передвигает костяшки счетов, лежащих на столе. Мысли его далеко. Мысли его около Надежды Ларионовны. Вот она видится ему на сцене в трико, в коротенькой юбочке с блестками, с полуобнаженной грудью. Она поет куплеты и улыбается.

«Если бы старик уснул сейчас, то можно бы и в театр удрать», — мелькает у него в голове.

Часы звонко бьют одиннадцать.

«Нет, теперь уж не удрать… Поздно… Когда он еще уснет!» — говорит себе Костя мысленно.

Старик молчит, но не спит. Костя решается заговорить. — Я не нужен вам, дяденька?.. — робко задает он вопрос.

— Возьми псалтырь и почитай мне… — отвечает старик.

Костя морщится, но открывает лежащую на столе книгу в кожаном переплете и начинает читать.

— «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…» — слышится его мерное чтение.

А Надежда Ларионовна так и стоит перед ним.

«А вдруг она теперь с тем полковником ужинает, который обещался ей ротонду подарить?» — мелькает у него в голове, и вся кровь быстро приливает к сердцу.