В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Николай Лейкин, 1889

Мастер сатиры XIX столетия Н.А. Лейкин выводит яркие людские типажи – самые узнаваемые и по сей день – в своем смешном, драматичном и нравоучительном романе из петербургской жизни. Купеческий сын Костя Бережков без ума от хорошенькой кафешантанной актрисы Надежды Ларионовны и готов для нее на любые подвиги. Дама сердца требует подношений в качестве доказательств его любви: шубу, лошадей с кучером, бриллиантовую брошку, постоянные угощения в ресторанах. Вот только денег-то у незадачливого влюбленного и нет. Но ведь его богатый дядя тяжело болен и со дня на день умрет, а значит, можно набрать долгов…

Глава XV

Написав расписку в сто тридцать рублей и передав ее Шлимовичу, Костя Бережков начал прощаться с ним.

— Не пущу, не пущу без обеда, — сказал Шлимович. — У меня пообедаете. Ведь вы еще не обедали сегодня.

— Да… Но я уж как-нибудь… Поеду домой. Я уже говорил вам, что с дядей худо и он даже присылал за мной в лавку. Неизвестно, что там такое… Надо посмотреть, — откланивался Костя.

— Однако ведь обедать-то вы должны где-нибудь, так пообедайте у нас. Мы в четверть часа отобедаем. Ну, что вам значит четверть часа? Четверть часа больше, четверть часа меньше.

— Нет, уж позвольте… Вдруг умер старик? Там при нем эта самая его старая любовь Настасья Ильинишна с дочерью… Растащить могут. У старика деньги и под тюфяком, и под подушкой — во всех углах распиханы. Отпустите.

— Не отпустим. Все готово, все на стол подано. Давайте вашу шапку, — заговорила Лизавета Николавна и вырвала у Кости шапку. — Идемте и садитесь за стол. Мне с вами об Наде поговорить надо.

Она подхватила его под руку и потащила в столовую.

— Пока вы торговались, мы бы уж с супом покончили, — продолжала она. — Вы рассудите только одно: если старик умер, то уж все равно те деньги, которые у него под подушкой, слизнули. Садитесь… — посадила она его к столу.

— А что вы хотели со мной об Наде поговорить? — заинтересовался Костя.

— А вот сейчас… Выпейте водочки перед супом и закусите солененьким. Давайте и я с вами выпью. Вот так…

— Вы о Надюше-то, о Надюше-то… — нетерпеливо говорил Костя.

— Послушайте, так нельзя держать девочку. Ведь вы ее держите почти в черном теле, — начала Лизавета Николаевна. — А между тем посмотрите, какой она успех в театре имеет. Ведь она теперь артистка, совсем артистка.

— Но что же я должен делать, Лизавета Николаевна? Ведь вот я уже купил ей ротонду. Брошку она просит — на днях бриллиантовую брошку ей куплю. Пятьсот рублей я уже ассигновал. Вот только Адольф Васильич поможет мне продать эти проклятые контрабасы и скрипки. Ротонда у ней будет сегодня; брошка — в конце недели.

— Что ротонда! Что брошка! У бедной девочки совсем обстановка не та. Ну, как она живет! Три клетушки, мебель дрянная…

— Недавно я ей в будуар мебель купил, — оправдывался Костя.

— На Апраксином рынке-то… за полтораста рублей… какую-то ситцевую мебель. Полноте… Да разве ей то нужно по ее красоте и таланту? Я и не актриса, но посмотрите, в какой обстановке держит меня Адольф Васильич. Бедная девочка пришла сегодня ко мне, взглянула на нашу обстановку и заплакала.

— Ах, она сегодня была у вас? — быстро спросил Костя.

— Была. Она ужасно огорчена. Уж я ее утешала, утешала…

Костя был в замешательстве.

— Лизавета Николаевна… Но я уж не знаю, право, как… Ведь у меня теперь денег нет, — пробормотал он. — Вот достал две тысячи сегодня, да и то товаром. Товар нужно еще продать.

— Знаете, что… Молоденькие женщины об этом не рассуждают. Это вот мы, старушки, можем рассуждать и быть с понятиями, а ей двадцать лет. Я все-таки пожила уже, лет на восемь старше ее, видала виды и понимаю, а ведь она еще совсем дурочка.

— Что же она говорила? — тревожно спросил Костя и перестал есть.

— Хорошенькую квартирку хочет, лошадей…

— Но где же я это все возьму? Вот умрет дядя и оставит мне что-нибудь, тогда…

— Не рассуждают, говорю, об этом молоденькие женщины. Я говорила ей, успокаивала ее, но она рвет и мечет. «А вдруг, — говорит, — его дядя еще три года проживет?»

Костя теребил салфетку и чуть не плакал.

— Мебель, пожалуй, я берусь вам достать в долг, — проговорил до сих пор молчавший Шлимович.

— Достаньте, Адольф Васильич, будьте другом. А что она, Лизавета Николавна, вам еще говорила?

— «Не может быть, — говорит, — чтобы он, будучи при таком большом дядином деле, не мог денег доставать».

— Ах, это она и мне поминутно говорит! Но, во-первых, у нас дело совсем небольшое, дядины деньги в домах и в капитале, а во-вторых, делом не я один заправляю, а ко мне цепной пес приставлен — старший приказчик. У него касса, а не у меня. Вот умрет дядя… Жалко, что вы ей не сказали, Лизавета Николаевна, что я ей уже ротонду купил. Прелестная ротонда, крытая бархатом, на черно-буром лисьем меху. Она спит и видит ротонду, и это ее утешило бы. Сегодня вечером, впрочем, я ей преподнесу ротонду… Одно вот только — как мне из дома урваться, если с дядей что-нибудь случилось?

Костя задумался и поник головой.

— Кушайте макароны-то, Константин Павлыч, кушайте, — сказала Лизавета Николаевна.

— Ах, Лизавета Николаевна, мне и кусок в горло не идет! Что она еще говорила? Дорезывайте уже, говорите.

— Многое говорила. У ней был сегодня какой-то антрепренер. Из Харькова или из Киева. Так она рассказывает. Дает ей пятьсот рублей в месяц и зовет ехать с собой. В оперетку зовет. Надя затем и приходила ко мне, чтоб посоветоваться. «Что я, — говорит, — тут в Петербурге получаю?

Семьдесят пять рублей в месяц. Положим, — говорит, — с будущего месяца за мой успех мне здешний антрепренер обещал сто двадцать пять, но ведь это все не то, что пятьсот». Разумеется, я ее уговаривала остаться в Петербурге, но она хочет ехать.

Костя вспыхнул и ударил кулаком по столу.

— Никуда я ее не пущу! Ни за что не пущу! — крикнул он.

Шлимович улыбнулся и молча покачал головой, но Лизавета Николаевна отвечала:

— А как вы ее не пустите? Разве у вас с ней контракт? Вздурит девчонка да и уедет. Она вон какие речи говорит:

«Что мне, — говорит, — Петербург? В провинции-то люди еще богаче. Там я себе такого медведя найду, что и…»

— Не уйдет она, никуда не уйдет! — горячился Костя.

— Конечно же, если можете ее удержать, то лучше удержать. Ведь вы к ней все-таки привыкли.

— Я без нее жить не могу, — проговорил Костя и слезливо заморгал глазами.

— Но ведь надо все ее прихоти исполнять, — продолжала Лизавета Николаевна. — Я, разумеется, говорила ей, что с милым рай и в шалаше, но она не внимает. Только и толкует, что, мол, пока молода, по тех пор и пожить. У ней такой расчет, кроме того, что здесь она за сто двадцать пять рублей служит, а там будет служить за пятьсот, здесь она в «Увеселительном зале», а ведь это все-таки не настоящий театр, а там она будет в настоящем большом театре.

— Конечно, там более на виду, — проговорил Шлимович. — Настоящая актриса, пятьсот рублей жалованья…

Карьера… Там ей цена вдвое будет.

— Неустойку даже хочет заплатить здешнему антрепренеру и ехать, — доколачивала Костю Лизавета Николаевна. — Ведь у ней контракт с антрепренером и при этом неустойка.

— Никуда она не поедет, — бормотал Костя дрожащим голосом.

— Ну, то-то… Примите меры. Скажем так, что, может быть, насчет пятисотенного жалованья она, может быть, и привирает, актрисы любят приврать насчет этого, но все-таки она мне говорила, что хочет ехать. Главное, ей интересно, что в настоящий театр.

— Рублей триста в месяц ей можно дать. Я удивляюсь, как антрепренеры до сих пор зевали, — проговорил Шлимович.

Костя молчал и кусал губы.

— Кушайте же жаркое-то. Что ж вы не кушаете? — угощала его Лизавета Николаевна.

— Не могу, Лизавета Николаевна, не могу.

— Ведь больше ничего нет.

— Кусок в горло не лезет. Мерси… И отпустите меня, бога ради, поскорей домой.

— Ну, идите… Бог с вами. Какой вы непоседа!

Встали из-за стола.

— И при дяде надо быть… и при Наде надо существовать… Просто беда… — чуть не плакал Костя.

Шлимович и Лизавета Николаевна вышли его провожать в прихожую.

— Устройте мне, пожалуйста, Адольф Васильич, чтобы поскорее продать остальные-то музыкальные инструменты, — просил Шлимовича Костя.

— Хорошо, хорошо, похлопочу. Ведь надо покупателя найти. Предупреждаю вас, что это нелегко.

— Уж похлопочите как-нибудь. Главное, чтобы поскорее.

— А вот в скорости-то и будет препятствие. Ведь там остались контрабасы и скрипки. Струнные инструменты труднее пристроить, чем рояли. Да и рояли-то, так случилось, что я вспомнил, что портному Кургузу нужен был рояль…

— Хоть уступки побольше, но только бы скорей продать. Деньги нужны ужасно.

— Не скрою от вас, что потерять придется довольно, но все-таки нужно время, чтобы продать.

— Ну, я в надежде. Прощайте.

Костя надел пальто и хотел уходить. Шлимович остановил его.

— Постойте. На пару слов… Если вы хотите, чтобы скоро реализировать товар в деньги, то мой совет вот какой… Я уже раньше говорил вам об этом… Заложите эти инструменты у того же Тугендберга, у которого вы их купили. Тут и без хлопот, и все можно завтра устроить. Это я берусь сделать. Там на тысячу рублей товару осталось? Шестьсот, семьсот рублей он даст с удовольствием и возьмет пустые проценты.

Костя подумал и махнул рукой.

— Закладывайте! — сказал он. — Завтра утром я буду у вас.

Он наскоро поклонился Шлимовичу и Лизавете Николаевне и выскочил за дверь.