В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Николай Лейкин, 1889

Мастер сатиры XIX столетия Н.А. Лейкин выводит яркие людские типажи – самые узнаваемые и по сей день – в своем смешном, драматичном и нравоучительном романе из петербургской жизни. Купеческий сын Костя Бережков без ума от хорошенькой кафешантанной актрисы Надежды Ларионовны и готов для нее на любые подвиги. Дама сердца требует подношений в качестве доказательств его любви: шубу, лошадей с кучером, бриллиантовую брошку, постоянные угощения в ресторанах. Вот только денег-то у незадачливого влюбленного и нет. Но ведь его богатый дядя тяжело болен и со дня на день умрет, а значит, можно набрать долгов…

Глава XIV

Веселый и торжествующий уходил Костя Бережков от портного Кургуза после того, как он сменял рояли на меховую ротонду. Он чуть не прыгал от радости, что наконец-то сегодня вечером он поднесет Надежде Ларионовне ротонду и та, утешившись подарком, переменит гнев на милость и будет к нему расположена по-прежнему.

— За ротондой я эдак часу в десятом вечера заеду, — сказал он, прощаясь с Кургузом.

— Хорошо, хорошо, — отвечал тот, улыбаясь. — Чем чаще вы будете навещать мой магазин, тем мне будет приятнее.

Шлимович сопровождал Костю. Когда они вышли на улицу, было уже темно. Горели уже фонари. Костя схватил Шлимовича за руку и с жаром проговорил:

— Очень и очень вам благодарен за ваши хлопоты, Адольф Васильич! Через ваши хлопоты я теперь совсем другим человеком стал. А то ведь, верите, ходил как кикимора, повеся нос. Надя пристает: «Купи ротонду», а в деньгах перемежка. Занять не знаешь где. Да и не умею я как-то в долг брать. Другие вон как умеют! А я не умею. Нигде никогда не занимал.

Шлимович взглянул на часы.

— Скоро шесть часов! Целый день я с вами сегодня провозился, — сказал он. — Были спешные дела, а я ни на биржу, никуда не успел.

— Отплачу, Адольф Васильич, отплачу. Ведь вот вам надо комиссионные.

— Да, я попросил бы вас сегодня. Ведь уж это так заведено.

— Извольте, извольте. В трактир зайдем, что ли? Хотите в «Малом Ярославце» пообедать? Впрочем, мне нужно на минутку показаться в лавку и узнать, что там делается. Заедем вместе и потом сейчас в трактир обедать.

— Зачем же в трактир? Меня Лизавета Николаевна дома ждет к обеду. Я уж и так опоздал. Она ведь также стоит вашей Надежды Ларионовны и сердитая-пресердитая. В лавку вашу заедем и потом ко мне. Там со мной и рассчитаетесь.

— Ох уж эти женщины! — вздохнул Костя. — Но мне, Адольф Васильич, хотелось вас угостить.

— Потом угостите. Разве в последний раз видимся? Поедемте ко мне.

— Ну, пожалуй, едемте. В лавку, а потом к вам.

Они заехали в лавку.

— С дяденькой вашим Евграфом Митричем худо, — сказали Косте приказчики. — Они даже присылали за вами Настасью Ильинишну, но мы сказали, что вы уехавши.

— Да ведь уж с ним сколько дней худо, — отвечал Костя, несколько опешивши, и поморщился. — Вы Настасье-то все-таки объявили, что я по делу уехал?

— Сказать-то сказали, но ведь вы знаете Настасью Ильинишну. Женщина язвительная… Наскажут и не ведь что.

Обеспокоят дяденьку. Они тут в лавке с полчаса вас дожидались, — прибавил старший приказчик.

— Странное дело… Но ведь я по поставкам ездил, в казенные места ездил. — Костя прошелся по лавке и сказал:

— Так я поеду сейчас к нему… В случае чего, так уж вы не дожидайтесь меня и запирайте лавку. Может быть, я и не вернусь.

Он вышел из лавки. Немножко поодаль, в санях его ждал Шлимович.

— С дядей плохо. Присылал за мной в лавку из дома, — объявил Костя Шлимовичу. — Я уж, Адольф Васильич, к вам на минуточку.

— Не задержу, не задержу. В полчаса пообедаем и все дело сделаем.

Они поехали.

— Очень болен ваш дядя? — спросил Шлимович Костю.

— Да как же, помилуйте!.. Не лежит, не ходит… Только сидит. У него водянка. А только болен, болен, да уж и привередлив! Весь дом смучил. Не знаю, что с ним такое теперь стряслось. Сегодня поутру ему было легче, а вот теперь присылает.

— Может быть, уже развязка.

— Не знаю. Но доктора сказывают, что он в таком положении может долго прожить.

— Духовное завещание есть?

— Кто ж его знает! То говорит, что есть, то говорит, что нет, а верного никто ничего не знает. Дама сердца у него есть, старинная, из горничных она, у нас же когда-то служила, и вот у ней есть дочь от него, так вот эта дама уж как его обхаживает насчет духовной, чтоб показал ей, но не показывает. «Будь, — говорит, — спокойна, обижена не будешь», а показывать не показывает. Та уж и дочь подсылала — никакого толку. Мне тоже толкует: «Береги лавку, свое бережешь». Старшему приказчику — тот же манер… А настоящего ничего не известно.

Они приехали к Шлимовичу. Шлимович занимал небольшую, но хорошо меблированную квартиру. Среди мебели была дорогая бронза, были недурные картины, хорошие вазы, даже старинное оружие. Шлимовича и Костю встретила в передней Лизавета Николаевна.

— Что это, как вы поздно, Адольф Васильич? Жду, жду к обеду и дождаться не могу, — сказала она, хмурясь, но, увидав Костю, ласково протянула ему руку.

— Да вот целый день по его делам провозился, — кивнул Шлимович на Костю.

— Ну, что же, достал ты ему денег?

— Всего, всего достал. Надежда Ларионовна будет сегодня с ротондой. Куплена уж ей ротонда. Вели поставить третий прибор на стол и пусть подают кушанье, а мне с Константином Павловичем нужно еще кой-какой расчет сделать. Константин Павлыч, пожалуйте в кабинет, — пригласил он Костю.

Кабинет был тоже хорошо меблирован. Мебель дорогая, солидная; книжный шкап и тяжелые кресла даже с графскими гербами, очевидно приобретенные по случаю. В уголке помещался диван, сделанный из чучела медведя. Костя и Шлимович подсели к письменному столу. Шлимович взял карандаш и придвинул к себе листик бумаги.

— Полтора процента в месяц я беру обыкновенно комиссионных, если достаю кому-нибудь деньги, но тут не деньги, а товар, к тому же мне не хочется вас обижать, а потому я возьму с вас только один процент в месяц, — сказал он. — Товар вы взяли на шесть месяцев — стало быть, шесть процентов. Товару вы купили на две тысячи… С процентами вами выдано векселей больше, чем на две тысячи — ну, да все равно, будем считать шесть процентов с двух тысяч…

Костю покоробило.

— Адольф Васильевич, да ведь это ужас что такое! — произнес он.

— Вовсе не ужас. Значит, вы не занимали никогда денег. Повторяю вам, что я беру по полтора и даже по два процента, а это уже с вас только, — спокойно отвечал Шлимович. — Заметьте, кроме того, что я устроил так, что Тугендберг взял с вас самый обыкновенный вексель…

— А то какой же еще берут?

— С двумя бланками — вот настоящий вексель, да еще требуют из предосторожности легкого подлога при подписи, чтобы быть гарантировану в верной уплате в срок. Разве вы не помните, что Тугендберг предлагал вам подписаться на векселе купцом, вместо купеческого племянника? А я устроил так, что вас от этого освободили.

Костя покраснел и тяжело вздохнул.

— Сколько же с меня комиссионных? — спросил он.

— За две тысячи сто двадцать рублей. Вы морщитесь? Ну, хорошо. Я не хочу вас обижать и возьму с вас только сто рублей. Давайте сто рублей. Пусть будет сто рублей, — махнул рукой Шлимович и продолжал: — Ну, да за продажу товара на девятьсот рублей.

— Как? Еще и за продажу? — широко открыл глаза Костя.

— Да как же без этого-то? Ведь вы торговый человек и хорошо должны знать, что комиссионные за все берутся. Мне не хочется вас обижать, но ведь я с вами провозился целый день. За продажу давайте… Ну, давайте хоть двадцать пять рублей. Всего сто двадцать пять.

Костя хотел отдавать, но спохватился.

— Я отдам, Адольф Васильич, но если я вам отдам сейчас, то останусь без денег, а деньги мне нужны до зарезу, — сказал он. — Не можете ли вы подождать эти деньги до продажи вами остальной партии купленного мной товара? — Ну, вот видите, даже и наличных денег не хотите заплатить, а между тем торгуетесь! Ну, давайте расписку без срока, но тогда уж надо будет причесть к ста двадцати пяти рублям проценты… Ну, хоть пять рублей, что ли, чтобы вас не обижать, — сказал Шлимович и прибавил: — Вы не сердитесь, голубчик… Тут дело торговое… Вы сами человек торговый и должны понимать, что деньги должны работать. — Хорошо, хорошо. Давайте, я напишу расписку, — согласился Костя.

— Адольф Васильич! Скоро вы? Ведь суп простынет, — торопила Лизавета Николаевна, заглянув в дверь.

— Сейчас, сейчас…

Костя принялся писать расписку.