В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Николай Лейкин, 1889

Мастер сатиры XIX столетия Н.А. Лейкин выводит яркие людские типажи – самые узнаваемые и по сей день – в своем смешном, драматичном и нравоучительном романе из петербургской жизни. Купеческий сын Костя Бережков без ума от хорошенькой кафешантанной актрисы Надежды Ларионовны и готов для нее на любые подвиги. Дама сердца требует подношений в качестве доказательств его любви: шубу, лошадей с кучером, бриллиантовую брошку, постоянные угощения в ресторанах. Вот только денег-то у незадачливого влюбленного и нет. Но ведь его богатый дядя тяжело болен и со дня на день умрет, а значит, можно набрать долгов…

Глава III

Было пять часов. Тетка Надежды Ларионовны все еще не возвращалась домой. Надежда Ларионовна посердилась на ее медленность и велела подавать себе обедать. В эту минуту раздался звонок. В комнату влетел Костя Бережков и со всех ног бросился к Надежде Ларионовне.

— Милочка! Надюша! Как я рад, что ты меня простила! — заговорил он.

— Тише, тише… Пожалуйста, не приближайтесь. Вовсе я вас не прощала, и вы все еще под штрафом, — отстранила его Надежда Ларионовна.

— То есть как это?.. — недоумевал Костя, опустя руки.

— Очень просто: под штрафом. И до тех пор будете под штрафом, пока не явятся у меня черно-бурая ротонда и лошади. Не подходите близко, не подходите. Стойте там.

— Но ведь сейчас же у меня в лавке была твоя тетка Пелагея Никитишна и сказала, чтобы я приехал. Я прилетел на крыльях любви.

— Тетке было приказано передать вам, чтобы вы явились в театр, на сцену, но вовсе не сюда. Здесь я вас без ротонды и лошадей не желаю видеть.

— Будут лошади, будет ротонда. Пусть только все останется по-старому. Прости.

Костя сложил на груди руки и умильно взглянул на Надежду Ларионовну.

— Когда все будет, тогда и прощу, — отвечала она и спросила: — Говорила вам тетенька насчет ростовщика?

— Говорила, но Лизавета Николаевна не может привезти его сегодня к вам в театр, потому что они уже едут сегодня в балет. У них и билеты взяты. Лизавета Николаевна завтра привезет его. Вот оттого-то я сейчас к тебе и приехал. Прости. Я согласен. На все согласен. Прости.

— Все это вы могли бы сказать вечером в театре. Ведь вам приказано явиться в театр, а вовсе не ко мне на квартиру.

— Ангел! В театре я сегодня не могу быть. Да и зачем быть, ежели Лизавета Николаевна не привезет? Впрочем, что я!.. В театр я также прилетел бы на любовных крыльях, чтобы насладиться лицезрением твоих божественных глазок, но…

— Пожалуйста, пожалуйста, не заводите рацеи… — перебила Костю Надежда Ларионовна.

Тот умерил восторженный тон.

— В театр прискакал бы я на всех парах, но мне сегодня вечером непременно нужно быть дома, — сказал он.

— Что такое у вас стряслось?

— Дядя очень болен.

— Да ведь он и раньше был болен.

— Сегодня днем ему сделалось хуже, и вечером он поднимает к нам на дом чудотворную икону. Принесут ее из церкви и будут у нас служить дома всенощную и молебен.

Ну а при таком случае мне непременно нужно быть дома.

Надо быть на виду. Дядя поминутно может хватиться меня.

Завтра же я во что бы то ни стало буду в театре.

— Ага! Не хочется умирать старому.

— Он не поправится. Положительно не поправится. Все доктора говорили нам в один голос… То есть не ему, а нам только. Ему и до весны не дотянуть. Он даже, пожалуй, и сам знает и вот оттого-то сегодня решил поднять икону. Человек старый, богомольный, так уж само собой…

Костя не договорил.

— Странное дело, что у вас на все есть отговорки… — произнесла Надежда Ларионовна и прибавила: — Садитесь. — Простила? Ты меня простила, Надюша? Вот за это мерси! — встрепенулся Костя и снова бросился к Надежде Ларионовне.

— Не подходите, не подходите… — заговорила та. — А то я убегу в спальню и запрусь там. Сказать «садитесь» — еще не значит простить. Я уже сказала, что прощены вы будете тогда только, когда у меня явятся лошади и ротонда, — Все будет, ангел мой, помоги только денег достать.

— Вот это можно. Для этого нарочно сегодня я к Лизавете Николаевне и тетку посылала. Видите, я об вас больше забочусь, чем вы о себе.

— Мерси, душка…

— Да что «мерси»! За это вы должны бы мне еще что-нибудь подарить, ну, да уж бог с вами, только бы ротонда была хорошая.

— Поедешь со мной и сама выберешь, как денег добудем.

— Добудем! Вы даже сами и добыть-то не умеете. Ужасная вы рохля, страсть какой неспособный, неимущий, все о вас заботиться надо. Ну, садитесь же, — сказала Надежда Ларионовна.

— С тобой рядом сесть можно? — заискивающе взглянул на нее Костя.

— Нет, нет. Садитесь вон на тот стул.

Костя сел.

— Закурить папироску можно? — спросил он.

— Курите уж… Ну вас… Так вот… Денег на ротонду вы можете занять у Лизина обожателя Шлимовича. Он дает деньги. Разумеется, только дает деньги под вексель и за хорошие проценты.

— Это я понимаю.

— Ничего вы не понимаете. Вы совсем дурак.

Костя обиделся.

— Ну зачем же, Надюша, так? Ну какой же я дурак, если я при дяденькином деле? А дело у нас большое, — сказал он.

— При большом деле, а какой-нибудь тысячи рублей занять не можете!

— Да ведь кто же даст-то? То есть дадут, ежели на дядюшкино имя, все дадут. Но сейчас сомнение — что, почему? — и будет колебание фирмы. Никогда не занимали и вдруг…

— Вы можете все-таки уплачивать-то по векселю?

— Я могу… но только не сразу, а по частям. Ежели я сразу возьму из лавки деньги, то будет заметно, а ежели понемножку…

— Да уж слышали, слышали, — с гримаской перебила Костю Надежда Ларионовна. — Только уж вы так с Шлимовичем завтра сговаривайтесь, чтобы по частям платить.

Шлимович — это обожатель Лизин.

— Да знаю, знаю я Шлимовича, только рожа-то у него какая-то эфиопская…

— Ну, вот еще! Рожу разбирать! Что вам за дело до рожи! Вам хоть бы песок да солил. Да вот еще что… Я так думаю: ежели вы с Шлимовичем сойдетесь и он будет согласен дать вам денег, то берите уж сразу больше. Ну, что такое тысяча рублей? Берите две.

— Это зачем же?

— Деньги-то зачем! Совсем полоумный! — всплеснула руками Надежда Ларионовна. — Деньги на меня же вам понадобятся. Вы уж наперед знайте, что я не желаю больше так жить, как я до сих пор жила. Я хочу, чтобы у меня все было хорошее, как у Полины. Пока я у нас в театре на бессловесных ролях была, я могла так жить, а теперь, когда я с словесными ролями, — нет, оставьте. Мне просто стыдно. Вы просите у Шлимовича сразу две тысячи. Чего вам!..

— Так-то оно так, да ведь потом отдавать надо, — замялся Костя.

— Отдадите. Да может быть, к тому времени и старик ваш умрет.

Костя почесал затылок и произнес:

— Разве вот, что старик-то…

— Так две тысячи, — сказала Надежда Ларионовна.

— Хорошо, хорошо!

— Ну, а теперь уходите. С Богом.

Костя поднялся со стула.

— На прощанье можно ручку поцеловать? — спросил он.

— Нет, нет. Когда ротонда и лошади будут — все можно, а до тех пор ничего. Идите.

— Эх! — вздохнул Костя и поплелся в прихожую.

— Так приходите же завтра в театр, — сказала ему вслед Надежда Ларионовна и крикнула кухарке: — Дарья! Запри за ним дверь.