Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать,
что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Ни с
чем нельзя сравнить презрения, которое ощутил я к нему в ту
же минуту.
Стародум. К
чему так суетиться, сударыня? По милости Божией, я ваш не родитель; по милости
же Божией, я вам и незнаком.
Г-жа Простакова. Так верь
же и тому,
что я холопям потакать не намерена. Поди, сударь, и теперь
же накажи…
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко мне о том
же, о
чем в Москве сделал предложение. Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика считает его честным и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Г-жа Простакова. Батюшка мой! Да
что за радость и выучиться? Мы это видим своими глазами в нашем краю. Кто посмышленее, того свои
же братья тотчас выберут еще в какую-нибудь должность.
Софья. Сегодня, однако
же, в первый раз здешняя хозяйка переменила со мною свой поступок. Услышав,
что дядюшка мой делает меня наследницею, вдруг из грубой и бранчивой сделалась ласковою до самой низкости, и я по всем ее обинякам вижу,
что прочит меня в невесты своему сыну.
2) Ферапонтов, Фотий Петрович, бригадир. Бывый брадобрей оного
же герцога Курляндского. Многократно делал походы против недоимщиков и столь был охоч до зрелищ,
что никому без себя сечь не доверял. В 1738 году, быв в лесу, растерзан собаками.
Ибо желать следует только того,
что к достижению возможно; ежели
же будешь желать недостижимого, как, например, укрощения стихий, прекращения течения времени и подобного, то сим градоначальническую власть не токмо не возвысишь, а наипаче сконфузишь.
В то время существовало мнение,
что градоначальник есть хозяин города, обыватели
же суть как бы его гости. Разница между"хозяином"в общепринятом значении этого слова и"хозяином города"полагалась лишь в том,
что последний имел право сечь своих гостей,
что относительно хозяина обыкновенного приличиями не допускалось. Грустилов вспомнил об этом праве и задумался еще слаще.
Только когда уж совсем рассвело, увидели,
что бьются свои с своими
же и
что сцена этого недоразумения происходит у самой околицы Навозной слободы.
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та
же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба,
что и сказать невозможно.
Он не без основания утверждал,
что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого
же градоначальника и
что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
Дело в том,
что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности
же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
Но происшествие это было важно в том отношении,
что если прежде у Грустилова еще были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того
же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище. Сам
же усердно принялся за сочинение трактата:"О восхищениях благочестивой души".
Утвердившись таким образом в самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет за собой и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев,
что градоначальники: а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, — будет единомысленно
же и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от такого единомыслия некуда будет им деваться. Не будет, следственно, ни свары, ни розни, а будут распоряжения и пальба повсеместная.
Волею-неволей Бородавкин должен был согласиться,
что поступлено правильно, но тут
же вспомнил про свой проект"о нестеснении градоначальников законами"и горько заплакал.
При первом столкновении с этой действительностью человек не может вытерпеть боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то
же время еще надеется,
что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или
же некоторое время молчать и выжидать,
что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то
же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Так, например, заседатель Толковников рассказал,
что однажды он вошел врасплох в градоначальнический кабинет по весьма нужному делу и застал градоначальника играющим своею собственною головою, которую он, впрочем, тотчас
же поспешил пристроить к надлежащему месту.
Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас
же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую,
что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить,
что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь
же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит,
что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Только на осьмой день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил,
что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал сказать:"Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким
же приветствием.
Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились,
что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда
же записал на бумажку.
Таким образом, употребив первоначально меру кротости, градоначальник должен прилежно смотреть, оказала ли она надлежащий плод, и когда убедится,
что оказала, то может уйти домой; когда
же увидит,
что плода нет, то обязан, нимало не медля, приступить к мерам последующим.
[Ныне доказано,
что тела всех вообще начальников подчиняются тем
же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует забывать,
что в 1762 году наука была в младенчестве.
— И тех из вас, которым ни до
чего дела нет, я буду миловать; прочих
же всех — казнить.
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии
же оказалась сестрою Марата [Марат в то время не был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить тем,
что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
Она решила,
что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое
же вышлет после, и очень сердилась на Левина за то,
что он никак не мог серьезно ответить ей, согласен ли он на это или нет.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил,
что ему хорошо, нигде не больно и
что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него,
что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том
же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
— Отчего
же? поедем, — улыбаясь сказал Сергей Иванович. —
Что с тобой нынче?
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать,
что она поняла шутку.) Но тотчас
же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому,
что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то
же,
что я была,
что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам,
что я не могу ничего переменить.
Когда
же появился Вронский, она еще более была рада, утвердившись в своем мнении,
что Кити должна сделать не просто хорошую, но блестящую партию.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем,
что он вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное
же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
Когда доктор уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние слова: «твоя Катя», по взгляду
же, с которым он посмотрел на нее, Левин понял,
что он хвалил ее.
— Да нет, Маша, Константин Дмитрич говорит,
что он не может верить, — сказала Кити, краснея за Левина, и Левин понял это и, еще более раздражившись, хотел отвечать, но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас
же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.
Он говорил то самое,
что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого
же, хотя и более приличного озлобления с другой стороны. Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так
что губернский предводитель должен был просить о порядке.
— Отчего
же вы не любите мужа? Он такой замечательный человек, — сказала жена посланника. — Муж говорит,
что таких государственных людей мало в Европе.
Точно так
же я должен буду решать,
что должен делать с ней.
— Только я не знаю, — вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, — какое
же твое прошедшее могло его беспокоить?
Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с каждою девушкой.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас
же подумал об этом, но, несмотря на это, решил,
что такие виды на него Свияжского есть только его ни на
чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя
же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое,
что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал,
что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том,
что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь
же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность,
что дело его необходимо, видел,
что оно спорится гораздо лучше,
чем прежде, и
что оно всё становится больше и больше.
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая,
что он понимает так
же, как и барин, значение этого приезда, то есть
что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
— Да расскажи мне,
что делается в Покровском?
Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри
же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то
же,
что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите,
что не простит,
что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие
же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
― Ну, как
же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну
что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас
же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «
Что такое?
Алексей Александрович был однако так расстроен,
что не сразу понял разумность прелюбодеяния по взаимному соглашению и выразил это недоумение в своем взгляде; но адвокат тотчас
же помог ему...
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он
же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое,
что делают никуда негодившиеся люди.