Неточные совпадения
Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той
же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А
что, малый, коса-то не больно того?» Те
же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою только разницей,
что тут бабы вмешиваются в дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их
же пользы, поколотить их.
Он перебирал все по порядку: «
Что, у них это там есть так
же, как у нас, аль иначе?..
Вечером мы с охотником Ермолаем отправились на «тягу»… Но, может быть, не все мои читатели знают,
что такое тяга. Слушайте
же, господа.
Аксинье поручили надзор за тирольской коровой, купленной в Москве за большие деньги, но, к сожалению, лишенной всякой способности воспроизведения и потому со времени приобретения не дававшей молока; ей
же на руки отдали хохлатого дымчатого селезня, единственную «господскую» птицу; детям, по причине малолетства, не определили никаких должностей,
что, впрочем, нисколько не помешало им совершенно облениться.
Надо
же несчастье такое,
что меня Трифоном зовут.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как
же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А
что ж преферанс?
Однажды, скитаясь с Ермолаем по полям за куропатками, завидел я в стороне заброшенный сад и отправился туда. Только
что я вошел в опушку, вальдшнеп со стуком поднялся из куста; я выстрелил, и в то
же мгновенье, в нескольких шагах от меня, раздался крик: испуганное лицо молодой девушки выглянуло из-за деревьев и тотчас скрылось. Ермолай подбежал ко мне. «
Что вы здесь стреляете: здесь живет помещик».
Правда, вы в то
же самое время чувствовали,
что подружиться, действительно сблизиться он ни с кем не мог, и не мог не оттого,
что вообще не нуждался в других людях, а оттого,
что вся жизнь его ушла на время внутрь.
А теперь я от себя прибавлю только то,
что на другой
же день мы с Ермолаем
чем свет отправились на охоту, а с охоты домой,
что чрез неделю я опять зашел к Радилову, но не застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели узнал,
что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из
чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой
же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой не будет! да и вы сами не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь не увижу,
чего в молодости насмотрелся.
Только вот
что мне удивительно: всем наукам они научились, говорят так складно,
что душа умиляется, а дела-то настоящего не смыслят, даже собственной пользы не чувствуют: их
же крепостной человек, приказчик, гнет их, куда хочет, словно дугу.
— Как
же это, Лука Петрович? Я думал,
что вы придерживаетесь старины?
— Нет, уж вот от этого увольте, — поспешно проговорил он, — право… и сказал бы вам… да
что! (Овсяников рукой махнул.) Станемте лучше чай кушать… Мужики, как есть мужики; а впрочем, правду сказать, как
же и быть-то нам?
— А вы не знаете? Вот меня возьмут и нарядят; я так и хожу наряженный, или стою, или сижу, как там придется. Говорят: вот
что говори, — я и говорю. Раз слепого представлял… Под каждую веку мне по горошине положили… Как
же!
— А я, батюшка, не жалуюсь. И слава Богу,
что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого
же, как я, старика — Андрея Пупыря — в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.
— Нет, батюшка, не был. Татьяна Васильевна покойница — царство ей небесное! — никому не позволяла жениться. Сохрани Бог! Бывало, говорит: «Ведь живу
же я так, в девках,
что за баловство!
чего им надо?»
Я добрался наконец до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «
Что за притча?.. Да где
же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как
же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и стал ее спрашивать: «
Чего ты, лесное зелье, плачешь?» А русалка-то как взговорит ему: «Не креститься бы тебе, говорит, человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого,
что ты крестился; да не я одна убиваться буду: убивайся
же и ты до конца дней».
— Да, понравился! — подхватил Ильюша. — Как
же! Защекотать она его хотела, вот
что она хотела. Это ихнее дело, этих русалок-то.
— Ну, молодец
же после этого Трофимыч… Ну, и
что ж тот?
— А ты не знаешь? — с жаром подхватил Ильюша, — ну, брат, откентелева
же ты,
что Тришки не знаешь?
Захотят его, например, взять хрестьяне: выйдут на него с дубьем, оцепят его, но а он им глаза отведет — так отведет им глаза,
что они
же сами друг друга побьют.
Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою
же дворную собаку так запужала,
что та с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет».
Я, к сожалению, должен прибавить,
что в том
же году Павла не стало. Он не утонул: он убился, упав с лошади. Жаль, славный был парень!
Я хотел было заметить Ерофею,
что до сих пор Касьян мне казался весьма рассудительным человеком, но кучер мой тотчас продолжал тем
же голосом...
— Соловьев ловишь?.. А как
же ты говорил,
что всякую лесную, и полевую, и прочую там тварь не надо трогать?
— Нет, дойдет, — возразил он тем
же равнодушно-ленивым голосом. —
Что ей… Дойдет и так… Ступай.
Видя,
что все мои усилия заставить его опять разговориться оставались тщетными, я отправился на ссечки. Притом
же и жара немного спала; но неудача, или, как говорят у нас, незадача моя, продолжалась, и я с одним коростелем и с новой осью вернулся в выселки. Уже подъезжая ко двору, Касьян вдруг обернулся ко мне.
Сам
же, в случае так называемой печальной необходимости, резких и порывистых движений избегает и голоса возвышать не любит, но более тычет рукою прямо, спокойно приговаривая: «Ведь я тебя просил, любезный мой», или: «
Что с тобою, друг мой, опомнись», — причем только слегка стискивает зубы и кривит рот.
Аркадий Павлыч, засыпая, еще потолковал немного об отличных качествах русского мужика и тут
же заметил мне,
что со времени управления Софрона за шипиловскими крестьянами не водится ни гроша недоимки…
Г-н Пеночкин придерживался насчет лесоводства русских понятий и тут
же рассказал мне презабавный, по его словам, случай, как один шутник-помещик вразумил своего лесника, выдрав у него около половины бороды, в доказательство того,
что от подрубки лес гуще не вырастает…
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат
же, бестия! Да вот
чем плох — дерется. Зверь — не человек; сказано: собака, пес, как есть пес.
Я подошел к шалашу, заглянул под соломенный намет и увидал старика до того дряхлого,
что мне тотчас
же вспомнился тот умирающий козел, которого Робинзон нашел в одной из пещер своего острова.
— Ну, так как
же, Николай Еремеич? — начал опять купец, — надо дельце-то покончить… Так уж и быть, Николай Еремеич, так уж и быть, — продолжал он, беспрерывно моргая, — две сереньких и беленькую вашей милости, а там (он кивнул головой на барский двор) шесть с полтиною. По рукам,
что ли?
— Полно
же, говорят… Говорят, пошутил. Ну, возьми свои три с половиной,
что с тобой будешь делать.
—
Что ж вы мне не изволите отвечать? — продолжал Павел. — Впрочем, нет… нет, — прибавил он, — этак не дело; криком да бранью ничего не возьмешь. Нет, вы мне лучше добром скажите, Николай Еремеич, за
что вы меня преследуете? за
что вы меня погубить хотите? Ну, говорите
же, говорите.
В тот
же день я вернулся домой. Неделю спустя я узнал,
что госпожа Лоснякова оставила и Павла и Николая у себя в услужении, а девку Татьяну сослала: видно, не понадобилась.
С людьми
же, стоящими на низших ступенях общества, он обходится еще страннее: вовсе на них не глядит и, прежде
чем объяснит им свое желание или отдаст приказ, несколько раз сряду, с озабоченным и мечтательным видом, повторит: «Как тебя зовут?.. как тебя зовут?», ударяя необыкновенно резко на первом слове «как», а остальные произнося очень быстро,
что придает всей поговорке довольно близкое сходство с криком самца-перепела.
Вячеслав Илларионович ужасный охотник до прекрасного пола и, как только увидит у себя в уездном городе на бульваре хорошенькую особу, немедленно пустится за нею вслед, но тотчас
же и захромает, — вот
что замечательное обстоятельство.
Особенность поручика Хлопакова состоит в том,
что он в продолжение года, иногда двух, употребляет постоянно одно и то
же выражение, кстати и некстати, выражение нисколько не забавное, но которое, бог знает почему, всех смешит.
Бывало, сядет она против гостя, обопрется тихонько на локоть и с таким участием смотрит ему в глаза, так дружелюбно улыбается,
что гостю невольно в голову придет мысль: «Какая
же ты славная женщина, Татьяна Борисовна!
На деле
же оказалось,
что способностей его чуть-чуть хватало на сносные портретики.
В этом кабаке вино продается, вероятно, не дешевле положенной цены, но посещается он гораздо прилежнее,
чем все окрестные заведения такого
же рода.
— Ведь я
же говорил,
что тебе, — воскликнул Обалдуй, — я ведь говорил.
Никто не знал, откуда он свалился к нам в уезд; поговаривали,
что происходил он от однодворцев и состоял будто где-то прежде на службе, но ничего положительного об этом не знали; да и от кого было и узнавать, — не от него
же самого: не было человека более молчаливого и угрюмого.
— Да пусти
же его; пусти, неотвязная… — с досадой заговорил Моргач, — дай ему присесть на лавку-то; вишь, он устал… Экой ты фофан, братец, право фофан!
Что пристал, словно банный лист?
Теперь
же дело прошлое, лгать не для
чего.
Что вам угодно?» Я заметил ей тут
же,
что мне с хозяйкой-то и нужно переговорить.
— «Так отчего
же вы мне ее уступить не хотите?» — «Оттого,
что мне не угодно; не угодно, да и все тут.
Что ж вы думаете? ведь узнала барыня Матрену и меня узнала, старая, да жалобу на меня и подай: беглая, дескать, моя девка у дворянина Каратаева проживает; да тут
же и благодарность, как следует, предъявила.