Неточные совпадения
За «Бедную невесту», «Не в свои сани не садись», «Бедность не порок» и «Не так живи, как хочется» Островскому приходилось со всех сторон выслушивать замечания,
что он пожертвовал выполнением пьесы для своей основной задачи, и за те
же произведения привелось автору слышать советы вроде того, чтобы он не довольствовался рабской подражательностью природе, а постарался расширить свой умственный горизонт.
Тот
же критик решил (очень энергически),
что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше,
чем самая мысль, чувство и свободная воля человека».
Тот
же критик весьма остроумно сообразил,
что «в сценах «Праздничный сон до обеда» осмеяно суеверие во сны»…
Затем критика разбирает, возможно ли и действительно ли такое лицо; нашедши
же,
что оно верно действительности, она переходит к своим собственным соображениям о причинах, породивших его, и т. д.
Он, без сомнения, сочувствовал тем прекрасным вещам, которые говорит Жадов; но в то
же время он умел почувствовать,
что заставить Жадова делать все эти прекрасные вещи — значило бы исказить настоящую русскую действительность.
По нашему
же мнению, для художественного произведения годятся всякие сюжеты, как бы они ни были случайны, и в таких сюжетах нужно для естественности жертвовать даже отвлеченною логичностью, в полной уверенности,
что жизнь, как и природа, имеет свою логику и
что эта логика, может быть, окажется гораздо лучше той, какую мы ей часто навязываем…
Ведь у них самих отняли все,
что они имели, свою волю и свою мысль; как
же им рассуждать о том,
что честно и
что бесчестно? как не захотеть надуть другого для своей личной выгоды?
Мы знаем общую причину такого настроения, указанную нам очень ясно самим
же Островским, и видим,
что Марья Антиповна составляет не исключительное, а самое обыкновенное, почти всегдашнее явление в этом роде.
Уж и любить-то есть кого; не то
что стрикулист чахлый…» Впрочем, в этом он, может быть, и прав: недаром
же у нас рисуются карикатуры пышных камелий во фраках, господ, живущих на счет чужих жен!..
И если Матрена Савишна потихоньку от мужа ездит к молодым людям в Останкино, так это, конечно, означает частию и то,
что ее развитие направилось несколько в другую сторону, частию
же и то,
что ей уж очень тошно приходится от самодурства мужа.
И те, кого он обдувает, держатся того
же мнения: Савва Саввич посердился на то,
что допустил оплести себя, но потом, когда оскорбленное самолюбие угомонилось, он опять стал приятелем с Антипом Антипычем.
Ширялова
же, у которого плутовство переходит всякие границы, он не одобряет больше потому,
что уж тот ни войны, ни мира не разбирает, — то во время перемирия стрелять начнет, то даже по своим ударит.
То
же самое и с Рисположенским, пьяным приказным, занимающимся кляузами и делающим кое-что по делам Большова: Самсон Силыч подсмеивается над тем, как его из суда выгнали, и очень сурово решает,
что его надобно бы в Камчатку сослать.
Это странное явление (столь частое, однако
же, в нашем обществе), происходит оттого,
что Большов не понимает истинных начал общественного союза, не признает круговой поруки прав и обязанностей человека в отношении и другим и, подобно Пузатову, смотрит на общество, как на вражеский стан.
Приложите то
же самое к помещику, к чиновнику «темного царства», к кому хотите, — выйдет все то
же: все в военном положении, и никого совесть не мучит за обман и присвоение чужого оттого именно,
что ни у кого нет нравственных убеждений, а все живут сообразно с обстоятельствами.
Мудрено ли
же,
что он так легко решается на преступление, которого существеннейшая-то мерзость ему и непонятна!
Он видит только,
что «другие
же делают».
Можно сказать даже,
что и все самодурство Большова происходит от непривычки к самобытной и сознательной деятельности, к которой, однако
же, он имеет стремление, при несомненной силе природной сметливости.
В одной из критик уверяли,
что и Островский хотел своего Большова возвысить до подобного
же трагизма и, собственно, для этого вывел Самсона Силыча из ямы, в четвертом акте, и заставил его упрашивать дочь и зятя об уплате за него 25 копеек кредиторам.
Он гадок для нас именно тем,
что в нем видно почти полное отсутствие человеческих элементов; и в то
же время он пошл и смешон искажением и тех зачатков человечности, какие были в его натуре.
Но Липочка почерпает для себя силы душевные в сознании того,
что она образованная, и потому мало обращает внимания на мать и в распрях с ней всегда остается победительницей: начнет ее попрекать,
что она не так воспитана, да расплачется, мать-то и струсит и примется сама
же ублажать обиженную дочку.
Она говорит матери: «Я вижу,
что я других образованнее;
что ж мне, потакать вашим глупостям? как
же!
Он не очертя голову бросается в обман, он обдумывает свои предприятия, и вот мы видим,
что сейчас
же в нем уж является и отвращение от обмана в нагом его виде, и старание замазать свое мошенничество разными софизмами, и желание приискать для своего плутовства какие-нибудь нравственные основания и в самом обмане соблюсти видимую, юридическую добросовестность.
Он, как и все прочие, сбит с толку военным положением всего «темного царства»; обман свой он обдумывает не как обман, а как ловкую и, в сущности, справедливую, хотя юридически и незаконную штуку; прямой
же неправды он не любит: свахе он обещал две тысячи и дает ей сто целковых, упираясь на то,
что ей не за
что давать более.
Притом
же в этом случае он имеет видимое основание для своего поведения: он помнит,
что сам Большов говорил ему и ссылается на его
же собственные слова.
И Подхалюзин, вынося сам всякие истязания и находя, наконец,
что это в порядке вещей, глубоко затаивает свои личные, живые стремления в надежде,
что будет
же когда-нибудь и на его улице праздник.
Иногда художник может и вовсе не дойти до смысла того,
что он сам
же изображает, но критика и существует затем, чтобы разъяснить смысл, скрытый в созданиях художника, и, разбирая представленные поэтом изображения, она вовсе не уполномочена привязываться к теоретическим его воззрениям.
Но на первой
же станции гусар узнает,
что отец не даст ни гроша денег за убежавшей дочерью, и тотчас
же, конечно, прогоняет от себя бедную девушку.
Попробуем указать несколько черт из отношений Русакова к дочери и к окружающим; мы увидим,
что здесь основанием всей истории является опять-таки то
же самодурство, на котором утверждаются все семейные и общественные отношения этого «темного царства».
Дошел он до них грубо эмпирически, сопоставляя факты, но ничем их не осмысливая, потому
что мысль его связана в то
же время самым упорным, фаталистическим понятием о судьбе, распоряжающейся человеческими делами.
Какая
же необходимость была воспитывать ее в таком блаженном неведении,
что всякий ее может обмануть?..» Если б они задали себе этот вопрос, то из ответа и оказалось бы,
что всему злу корень опять-так не
что иное, как их собственное самодурство.
Самая лучшая похвала ей из уст самого отца — какая
же? — та,
что «в глазах у нее только любовь да кротость: она будет любить всякого мужа, надо найти ей такого, чтобы ее-то любил».
На другое
же ни на
что он не годен, и от него можно ожидать ровно столько
же пакостей, сколько и хороших поступков: все будет зависеть от того, в какие руки он попадется.
В Авдотье Максимовне не развито настоящее понятие о том,
что хорошо и
что дурно, не развито уважение к побуждениям собственного сердца, а в то
же время и понятие о нравственном долге развито лишь до той степени, чтобы признать его, как внешнюю принудительную силу.
К довершению горя оказывается,
что она еще и Бородкина-то любит,
что она с ним, бывало, встретится, так не наговорится: у калиточки, его поджидает, осенние темные вечера с ним просиживает, — да и теперь его жалеет, но в то
же время не может никак оторваться от мысли о необычайной красоте Вихорева.
Но Авдотья Максимовна, твердя о том,
что отец ее любит, знает, однако
же, какого рода сцена может быть следствием подобной откровенности с отцом, и ее добрая, забитая натура заранее трепещет и страдает.
Настоящий
же смысл пьесы вот в
чем.
Он никак не предполагает,
что первый шаг к образованности делается подчинением своего произвола требованиям рассудка и уважением тех
же требований в других.
Кончается
же оппозиция том,
что на суровый отказ отца невеста отвечает: «Воля твоя, батюшка», — кланяется и отходит к матери, а Коршунов велит девушкам петь свадебную песню…
Митя, с наивностию загнанного юноши, очень доверчиво и очень плохо понимающего истинный смысл всего,
что вокруг него происходит, даже обращается к Торцову с следующей речью: «Зачем
же назло, Гордей Карпыч?
Любим говорит ему то
же,
что и Коршунов: «Да ты поклонись в ноги Любиму Торцову,
что он тебя оконфузил-то», — и Пелагея Егоровна прибавляет: «Именно, Любимушка, надо тебе в ноги поклониться»…
Ты молчи, не смей разговаривать!..» И расписка отдана, и тут
же разорвана Ивановым, а через несколько минут Брусков находит,
что «деньги и все это — тлен» и
что, следовательно, сын его может жениться на дочери Иванова, хоть она и бедна…
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого идет вся, эта история и который сам, по его
же выражению, «как угорелый ходит по земле» и только сокрушается о том»
что у них в доме «все не так, как у людей» и
что его «уродом сделали, а не человеком».
Ведь бывали
же на Руси примеры,
что мальчики, одержимые страстью к науке, бросали все и шли учиться, не заботясь ни о мнении родных, ни о какой поддержке в жизни…
Ведь их
же больше, они сильнее,
чем Гордей Карпыч…
Дело в том,
что Петр Ильич пьянствует, тиранит жену, бросает ее, заводит любовницу, а когда она, узнав об этом обстоятельстве, хочет уйти от него к своим родителям, общий суд добрых стариков признает ее
же виновною…
Эти бесчеловечные слова внушены просто тем,
что старик совершенно не в состоянии понять: как
же это так — от мужа уйти! В его голове никак не помещается такая мысль. Это для него такая нелепость, против которой он даже не знает, как и возражать, — все равно, как бы нам сказали,
что человек должен ходить на руках, а есть ногами:
что бы мы стали возражать?.. Он только и может,
что повторять беспрестанно: «Да как
же это так?.. Да ты пойми,
что это такое… Как
же от мужа идти! Как
же это!..»
Заметьте, как добр и чувствителен этот старик и как он в то
же время жестокосерд единственно потому,
что не имеет никакого сознания о нравственном значении личности и все привык подчинять только внешним законам, установленным самодурством.
Но родовые черты самодурства остаются те
же во всех сферах; и
чем сфера обширнее, тем самодурство ужаснее и вреднее.
А теперь у ней другие мысли; она подавлена самодурством, да и впереди ничего не видит, кроме того
же самодурства: «Как подумаешь, — говорит она, —
что станет этот безобразный человек издеваться над тобой, да ломаться, да свою власть показывать, загубит он твой век ни за
что!..