Неточные совпадения
В эту
же минуту он и сам сознавал,
что мысли его порою мешаются и
что он очень слаб: второй день, как уж он почти совсем ничего не ел.
Кроме тех двух пьяных,
что попались на лестнице, вслед за ними
же вышла еще разом целая ватага, человек в пять, с одною девкой и с гармонией.
Ведь он знает
же,
что я не отдам.
Знайте
же,
что супруга моя в благородном губернском дворянском институте воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при губернаторе и при прочих лицах, за
что золотую медаль и похвальный лист получила.
Проживаем
же теперь в угле, у хозяйки Амалии Федоровны Липпевехзель, а
чем живем и
чем платим, не ведаю.
Лежал я тогда… ну, да уж
что! лежал пьяненькой-с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «
Что ж, Катерина Ивановна, неужели
же мне на такое дело пойти?» А уж Дарья Францовна, женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой
же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул,
что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Прощаются
же и теперь грехи твои мнози, за то,
что возлюбила много…» И простит мою Соню, простит, я уж знаю,
что простит…
Раскольникову давно уже хотелось уйти; помочь
же ему он и сам думал. Мармеладов оказался гораздо слабее ногами,
чем в речах, и крепко оперся на молодого человека. Идти было шагов двести — триста. Смущение и страх все более и более овладевали пьяницей по мере приближения к дому.
Но, верно, ей тотчас
же представилось,
что он идет в другие комнаты, так как ихняя была проходная.
— Дура-то она дура, такая
же, как и я, а ты
что, умник, лежишь, как мешок, ничего от тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а теперь пошто ничего не делаешь?
Путь
же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою,
чем очень удивлял прохожих.
И не могли
же вы не знать,
что мать под свой пенсион на дорогу вперед занимает?
Что ж она, на кого
же надеется: на сто двадцать рублей пенсиона, с вычетом на долг Афанасию Ивановичу?
Скорби-то сколько, грусти, проклятий, слез-то, скрываемых ото всех, сколько, потому
что не Марфа
же вы Петровна?
Ясно,
что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями, о том,
что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас
же, и поскорее.
Но в идущей женщине было что-то такое странное и с первого
же взгляда бросающееся в глаза,
что мало-помалу внимание его начало к ней приковываться, — сначала нехотя и как бы с досадой, а потом все крепче и крепче.
Вглядевшись в нее, он тотчас
же догадался,
что она совсем была пьяна.
С Разумихиным
же он почему-то сошелся, то есть не то
что сошелся, а был с ним сообщительнее, откровеннее.
Когда
же опять, вздрагивая, поднимал голову и оглядывался кругом, то тотчас
же забывал, о
чем сейчас думал и даже где проходил.
Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями,
что их и не выдумать наяву этому
же самому сновидцу, будь он такой
же художник, как Пушкин или Тургенев.
Время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая
же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась,
чем представлялась теперь во сне.
Старуха
же уже сделала свое завещание,
что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги
же все назначались в один монастырь в Н—й губернии, на вечный помин души.
Главное
же,
чему удивлялся и смеялся студент, было то,
что Лизавета поминутно была беременна…
— Позволь, я тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для
чего живет, и которая завтра
же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
Но почему именно теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в собственной голове его только
что зародились… такие
же точно мысли?
Запустив
же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а так как пальто было очень широкое, настоящий мешок, то и не могло быть приметно снаружи,
что он что-то рукой, через карман, придерживает.
Железная
же пластинка прибавлена была для весу, чтобы старуха хоть в первую минуту не догадалась,
что «вещь» деревянная.
Они имели одно странное свойство:
чем окончательнее они становились, тем безобразнее, нелепее тотчас
же становились и в его глазах.
По убеждению его выходило,
что это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в том
же виде в самый момент преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так
же как проходит всякая болезнь.
Но каково
же было его изумление, когда он вдруг увидал,
что Настасья не только на этот раз дома, у себя в кухне, но еще занимается делом: вынимает из корзины белье и развешивает на веревках!
Заглянув случайно, одним глазом, в лавочку, он увидел,
что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться, и в то
же время сделать крюк: подойти к дому в обход, с другой стороны…
Видя
же,
что она стоит в дверях поперек и не дает ему пройти, он пошел прямо на нее.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас
же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал,
что теряется,
что ему почти страшно, до того страшно,
что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Вдруг он припомнил и сообразил,
что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут
же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (как и в прошлый раз ему на ум пришло), а от какой-нибудь укладки, и
что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано.
Он бросил комод и тотчас
же полез под кровать, зная,
что укладки обыкновенно ставятся у старух под кроватями.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел
же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться,
что ведь вошла
же она откуда-нибудь! Не сквозь стену
же.
Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил,
что с первого
же звука, тогда
же стал подозревать почему-то,
что это непременно сюда, в четвертый этаж, к старухе.
Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому
же тут сильно народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили,
что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
Теперь
же вдруг ударил такой озноб,
что чуть зубы не выпрыгнули, и все в нем так и заходило.
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал,
что будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь
чему я рад? — думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас
же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон и бред опять разом охватили его. Он забылся.
Но только
что он надел, тотчас
же и сдернул его с отвращением и ужасом.
Ведь кончил
же тем,
что надел!» Смех, впрочем, тотчас
же сменился отчаянием.
Даже бумага выпала из рук Раскольникова, и он дико смотрел на пышную даму, которую так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако
же, сообразил, в
чем дело, и тотчас
же вся эта история начала ему очень даже нравиться. Он слушал с удовольствием, так даже,
что хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его так и прыгали.
— Но позвольте, позвольте
же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я
же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески…
что она совершенно во мне уверена и все… но
что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего
что она считала за мной долгу.
— Но позвольте, как
же у них такое противоречие вышло: сами уверяют,
что стучались и
что дверь была заперта, а через три минуты, когда с дворником пришли, выходит,
что дверь отперта?
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал,
что весь изломан, но сознание было при нем. Боялся он погони, боялся,
что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало быть, во
что бы ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение… Куда
же идти?
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким
же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь,
что тебе досталось, из-за
чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как
же?»
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. —
Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та
же история, как тогда… А очень, однако
же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня…
что к нему после того на другой день пойду, ну
что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
— Неужели уж так плохо? Да ты, брат, нашего брата перещеголял, — прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. — Да садись
же, устал небось! — и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг,
что гость его болен.