Неточные совпадения
Затем, приступая к пересказу моего прошлого, я считаю нелишним предупредить читателя,
что в настоящем труде он не найдет сплошного изложения всехсобытий моего жития, а только ряд эпизодов, имеющих между собою связь, но в то
же время представляющих и отдельное целое.
То
же самое происходило и с лакомством. Зимой нам давали полакомиться очень редко, но летом ягод и фруктов было такое изобилие,
что и детей ежедневно оделяли ими. Обыкновенно, для вида, всех вообще оделяли поровну, но любимчикам клали особо в потаенное место двойную порцию фруктов и ягод, и, конечно, посвежее,
чем постылым. Происходило шушуканье между матушкой и любимчиками, и постылые легко догадывались,
что их настигла обида…
— Но вы описываете не действительность, а какой-то вымышленный ад! — могут сказать мне.
Что описываемое мной похоже на ад — об этом я не спорю, но в то
же время утверждаю,
что этот ад не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» — и ничего больше, и, воспроизводя ее, я могу, положа руку на сердце, подписаться: с подлинным верно.
Мы ничего не понимали в них, но видели,
что сила на стороне матушки и
что в то
же время она чем-то кровно обидела отца.
Нынче всякий так называемый «господин» отлично понимает,
что гневается ли он или нет, результат все один и тот
же: «наплевать!»; но при крепостном праве выражение это было обильно и содержанием, и практическими последствиями.
Показывай ученикам своим славу твою, яко
же можаху, — спорили о том,
что такое «жеможаха»? сияние,
что ли, особенное?
И когда отец заметил ей: «Как
же вы, сударыня, Богу молитесь, а не понимаете,
что тут не одно, а три слова:
же, за, ны… „за нас“ то есть», — то она очень развязно отвечала...
Об отцовском имении мы не поминали, потому
что оно, сравнительно, представляло небольшую часть общего достояния и притом всецело предназначалось старшему брату Порфирию (я в детстве его почти не знал, потому
что он в это время воспитывался в московском университетском пансионе, а оттуда прямо поступил на службу); прочие
же дети должны были ждать награды от матушки.
Знаю я и сам,
что фабула этой были действительно поросла быльем; но почему
же, однако, она и до сих пор так ярко выступает перед глазами от времени до времени?
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот
что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня
же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное
что?
А
что вы думаете, ведь и из людей такие
же подлецы бывают!
Наташка делает то
же,
что и Аришка.
Бьет семь часов. Детей оделили лакомством; Василию Порфирычу тоже поставили на чайный стол давешний персик и немножко малины на блюдечке. В столовой кипит самовар; начинается чаепитие тем
же порядком, как и утром, с тою разницей,
что при этом присутствуют и барин с барыней. Анна Павловна осведомляется, хорошо ли учились дети.
Несомненно,
что предметы преподавания были у них разные, но как ухитрялись согласовать эту разноголосицу за одним и тем
же классным столом — решительно не понимаю.
К счастью, у него были отличные способности, так
что когда матушка наконец решилась везти его в Москву, то он выдержал экзамен в четвертый класс того
же пансиона.
Но матушка задумалась. Она мечтала,
что приставит ко мне Павла, даст книгу в руки, и ученье пойдет само собой, — и вдруг, на первом
же шагу, расчеты ее рушились…
—
Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он
же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
По наружности, я делал все,
что хотел, но в действительности надо мной тяготела та
же невидимая сила, которая тяготела над всеми домочадцами и которой я, в свою очередь, подчинялся безусловно.
То «свое», которое внезапно заговорило во мне, напоминало мне,
что и другиеобладают таким
же, равносильным «своим».
Жизнь их течет, свободная и спокойная, в одних и тех
же рамках, сегодня как вчера, но самое однообразие этих рамок не утомляет, потому
что содержанием для них служит непрерывное душевное ликование.
Притом
же, слава славой, а
что, ежели убьют?
Сереже становится горько. Потребность творить суд и расправу так широко развилась в обществе,
что начинает подтачивать и его существование. Помилуйте! какой
же он офицер! и здоровье у него далеко не офицерское, да и совсем он не так храбр, чтобы лететь навстречу смерти ради стяжания лавров. Нет, надо как-нибудь это дело поправить! И вот он больше и больше избегает собеседований с мамашей и чаще и чаще совещается с папашей…
В согласность ее требованиям, они ломают природу ребенка, погружают его душу в мрак, и ежели не всегда с полною откровенностью ратуют в пользу полного водворения невежества, то потому только,
что у них есть подходящее средство обойти эту слишком крайнюю меру общественного спасения и заменить ее другою, не столь резко возмущающею человеческую совесть, но столь
же действительною.
Возражения против изложенного выше, впрочем, очень возможны. Мне скажут, например,
что я обличаю такие явления, на которых лежит обязательная печать фатализма. Нельзя
же, в самом деле, вооружить ведением детей, коль скоро их возраст самою природою осужден на неведение. Нельзя возложить на них заботу об устройстве будущих их судеб, коль скоро они не обладают необходимым для этого умственным развитием.
— И, братец! сытехоньки! У Рождества кормили — так на постоялом людских щец похлебали! — отвечает Ольга Порфирьевна, которая тоже отлично понимает (церемония эта, в одном и том
же виде, повторяется каждый год),
что если бы она и приняла братнино предложение, то из этого ничего бы не вышло.
Матушка волнуется, потому
что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает, пришел ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и тот
же ответ,
что староста «не годится». А между тем овсы еще наполовину не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже не весь убран…
Вечером матушка сидит, запершись в своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти, зная,
что не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные на праздник девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас
же убирают по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье сердце!
Тетеньки, однако ж, серьезно обиделись, и на другой
же день в «Уголок» был послан нарочный с приказанием приготовить
что нужно для принятия хозяек. А через неделю их уже не стало в нашем доме.
Она самолично простаивала целые дни при молотьбе и веянии и заставляла при себе мерять вывеянное зерно и при себе
же мерою ссыпать в амбары. Кроме того, завела книгу, в которую записывала приход и расход, и раза два в год проверяла наличность. Она уже не говорила,
что у нее сусеки наполнены верхом, а прямо заявляла,
что умолот дал столько-то четвертей, из которых, по ее соображениям, столько-то должно поступить в продажу.
В особенности
же сетовал он на то,
что матушка сменила прежних старосту и ключницу.
Участь тетенек-сестриц была решена. Условлено было,
что сейчас после Покрова, когда по первым умолотам уже можно будет судить об общем урожае озимого и ярового, семья переедет в Заболотье. Часть дворовых переведут туда
же, а часть разместится в Малиновце по флигелям, и затем господский дом заколотят.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле,
чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком… Ну, да и молодец
же ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка,
что хоть ненароком да вспомнила.
Действительность, представившаяся моим глазам, была поистине ужасна. Я с детства привык к грубым формам помещичьего произвола, который выражался в нашем доме в форме сквернословия, пощечин, зуботычин и т. д., привык до того,
что они почти не трогали меня. Но до истязания у нас не доходило. Тут
же я увидал картину такого возмутительного свойства,
что на минуту остановился как вкопанный, не веря глазам своим.
— Какова халда! За одним столом с холопом обедать меня усадила! Да еще
что!.. Вот, говорит, кабы и тебе такого
же Фомушку… Нет уж, Анфиса Порфирьевна, покорно прошу извинить! калачом меня к себе вперед не заманите…
К тому
же до Савельцева дошло,
что жена его еще в девушках имела любовную историю и даже будто бы родила сына.
Наконец старик умер, и время Николая Савельцева пришло. Улита сейчас
же послала гонца по месту квартирования полка, в одну из дальних замосковных губерний; но замечено было,
что она наказала гонцу, проездом через Москву, немедленно прислать в Щучью-Заводь ее старшего сына, которому было в то время уже лет осьмнадцать.
Чай Николай Абрамыч пил с ромом, по особой, как он выражался, савельцевской, системе. Сначала нальет три четверти стакана чаю, а остальное дольет ромом; затем, отпивая глоток за глотком, он подливал такое
же количество рому, так
что под конец оказывался уже голый ямайский напиток. Напившись такого чаю, Савельцев обыкновенно впадал в полное бешенство.
— А?
что? — крикнул на него Савельцев, — или и тебе того
же хочется? У меня расправа короткая! Будет и тебе… всем будет! Кто там еще закричал?.. запорю! И в ответе не буду! У меня, брат, собственная казна есть! Хребтом в полку наживал… Сыпну денежками — всем рты замажу!
Наскоро велел он запрячь бричку и покатил в город, чтоб отрекомендоваться властям, просить о вводе во владение и в то
же время понюхать,
чем пахнет вчерашняя кровавая расправа.
Там он узнал,
что бежавшие дворовые уже предупредили его и донесли. Исправник принял его, однако
же, радушно и только полушутя прибавил...
Все тут, от председателя до последнего писца, ели и пили, требуя, кто
чего хотел, а после обеда написали протокол, в котором значилось,
что раба божия Иулита умерла от апоплексии, хотя
же и была перед тем наказана на теле, но слегка, отечески.
С женою он совсем примирился, так как понял,
что она не менее злонравна, нежели он, но в то
же время гораздо умнее его и умеет хоронить концы.
Тут
же, совсем кстати, умер старый дворовый Потап Матвеев, так
что и в пустом гробе надобности не оказалось. Потапа похоронили в барском гробе, пригласили благочинного, нескольких соседних попов и дали знать под рукою исправнику, так
что когда последний приехал в Овсецово, то застал уже похороны. Хоронили болярина Николая с почестями и церемониями, подобающими родовитому дворянину.
На другой
же день Анфиса Порфирьевна облекла его в синий затрапез, оставшийся после Потапа, отвела угол в казарме и велела нарядить на барщину, наряду с прочими дворовыми. Когда
же ей доложили,
что барин стоит на крыльце и просит доложить о себе, она резко ответила...
— Нет, вы вот об
чем подумайте! Теперича эта история разошлась везде, по всем уголкам… Всякий мужичонко намотал ее себе на ус… Какого
же ждать повиновения! — прибавляли другие.
Правда,
что подобные разделы большею частью происходили в оброчных имениях, в которых для помещика было безразлично, как и где устроилась та или другая платежная единица; но случалось,
что такая
же путаница допускалась и в имениях издельных, в особенности при выделе седьмых и четырнадцатых частей.
Так
что когда мы в первое время, в свободные часы, гуляли по улицам Заболотья, — надо
же было познакомиться с купленным имением, — то за нами обыкновенно следовала толпа мальчишек и кричала: «Затрапезные! затрапезные!» — делая таким образом из родовитой дворянской фамилии каламбур.
Но этого мало: даже собственные крестьяне некоторое время не допускали ее лично до распоряжений по торговой площади. До перехода в ее владение они точно так
же, как и крестьяне других частей, ежегодно посылали выборных, которые сообща и установляли на весь год площадный обиход. Сохранения этого порядка они домогались и теперь, так
что матушке немалых усилий стоило, чтобы одержать победу над крестьянской вольницей и осуществить свое помещичье право.
В околотке существовало семь таких торговых пунктов, по числу дней в неделе, и торговцы ежедневно переезжали из одного в другое. Торговали преимущественно холстами и кожами, но в лавках можно было найти всякий крестьянский товар. В особенности
же бойко шел трактирный торг, так
что, например, в Заболотье существовало не меньше десяти трактиров.
Несмотря, однако ж, на все старания поравнять приходы, случалось,
что один богатей давал за славление четвертак, а соответствующий, в приходе другого попа, за то
же самое давал двугривенный.