Неточные совпадения
Размышления
же могут быть даже очень пошлы, потому
что то,
что сам ценишь, очень возможно, не имеет никакой цены на посторонний взгляд.
Упоминаю, однако
же, для обозначения впредь,
что он прожил в свою жизнь три состояния, и весьма даже крупные, всего тысяч на четыреста с лишком и, пожалуй, более.
Я выдумал это уже в шестом классе гимназии, и хоть вскорости несомненно убедился,
что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню,
что один из учителей — впрочем, он один и был — нашел,
что я «полон мстительной и гражданской идеи». Вообще
же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня задумчивостью. Наконец, один из товарищей, очень едкий малый и с которым я всего только в год раз разговаривал, с серьезным видом, но несколько смотря в сторону, сказал мне...
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный
же отец ее, чрезвычайно уважавший Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже, за четверть часа до последнего издыхания, так
что за нужду можно бы было принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как крепостной, подозвав Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на дочь: «Взрасти и возьми за себя».
Но я знаю, однако
же, наверно,
что иная женщина обольщает красотой своей, или там
чем знает, в тот
же миг; другую
же надо полгода разжевывать, прежде
чем понять,
что в ней есть; и чтобы рассмотреть такую и влюбиться, то мало смотреть и мало быть просто готовым на
что угодно, а надо быть, сверх того, чем-то еще одаренным.
Впрочем, он тогда
же стал уверять,
что мать моя полюбила его по «приниженности»: еще бы выдумал,
что по крепостному праву! Соврал для шику, соврал против совести, против чести и благородства!
Уж одни размеры, в которые развилась их любовь, составляют загадку, потому
что первое условие таких, как Версилов, — это тотчас
же бросить, если достигнута цель.
Прибавлю, однако,
что я кончил гимназический курс в последнем году плохо, тогда как до седьмого класса всегда был из первых, а случилось это вследствие той
же идеи, вследствие вывода, может быть ложного, который я из нее вывел.
Кончив гимназию, я тотчас
же вознамерился не только порвать со всеми радикально, но если надо, то со всем даже миром, несмотря на то
что мне был тогда всего только двадцатый год.
Но чуть увижу,
что этот шаг, хотя бы и условный и малый, все-таки отдалит меня от главного, то тотчас
же с ними порву, брошу все и уйду в свою скорлупу».
К тому
же Версилов мог думать (если только удостоивал обо мне думать),
что вот едет маленький мальчик, отставной гимназист, подросток, и удивляется на весь свет.
Об этом я узнал уж и в Москве, но все
же не предполагал того,
что увидел.
Именно таинственные потому,
что были накоплены из карманных денег моих, которых отпускалось мне по пяти рублей в месяц, в продолжение двух лет; копление
же началось с первого дня моей «идеи», а потому Версилов не должен был знать об этих деньгах ни слова.
Я сказал уже,
что он остался в мечтах моих в каком-то сиянии, а потому я не мог вообразить, как можно было так постареть и истереться всего только в девять каких-нибудь лет с тех пор: мне тотчас
же стало грустно, жалко, стыдно.
Впрочем, он был еще вовсе не старик, ему было всего сорок пять лет; вглядываясь
же дальше, я нашел в красоте его даже что-то более поражающее,
чем то,
что уцелело в моем воспоминании.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он особенно умел во всю жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и —
что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда
же слишком гласно, именно от одного из князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
К тому
же у него были какие-то удивительные и неотразимые приемы, с которыми я не знал
что делать.
Но протестовать тогда
же — значило бы порвать с ними сразу,
что хоть вовсе не пугало меня, но вредило моим существенным целям, а потому я принял место покамест молча, молчаньем защитив мое достоинство.
Мы с нею с первого слова поссорились, потому
что она тотчас
же вздумала, как прежде, шесть лет тому, шипеть на меня; с тех пор продолжали ссориться каждый день; но это не мешало нам иногда разговаривать, и, признаюсь, к концу месяца она мне начала нравиться; я думаю, за независимость характера.
Я сейчас
же понял,
что меня определили на место к этому больному старику затем только, чтоб его «тешить», и
что в этом и вся служба.
Проснувшись в то утро и одеваясь у себя наверху в каморке, я почувствовал,
что у меня забилось сердце, и хоть я плевался, но, входя в дом князя, я снова почувствовал то
же волнение: в это утро должна была прибыть сюда та особа, женщина, от прибытия которой я ждал разъяснения всего,
что меня мучило!
Твердым я оставаться не мог: было ужасно досадно,
что с первого
же шагу я так малодушен и неловок; было ужасно любопытно, а главное, противно, — целых три впечатления.
О вероятном прибытии дочери мой князь еще не знал ничего и предполагал ее возвращение из Москвы разве через неделю. Я
же узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши письмо. Они хоть и шептались и говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не слушать, когда увидел,
что вдруг, при известии о приезде этой женщины, так взволновалась мать. Версилова дома не было.
Если
же захотят узнать, об
чем мы весь этот месяц с ним проговорили, то отвечу,
что, в сущности, обо всем на свете, но все о странных каких-то вещах.
Я рассчитывал,
что нас сегодня непременно прервут (недаром
же билось сердце), — и тогда, может, я и не решусь заговорить об деньгах.
А из того вышло,
что он еще больше увлекся на мою
же шею.
В мелочах
же, в каких-нибудь светских приемах, со мной Бог знает
что можно сделать, и я всегда проклинаю в себе эту черту.
Уходишь злой и клянешься,
что завтра это уже не повторится, но завтра опять то
же самое.
— Совершенно верно, великолепно! — вскричал я в восхищении. В другое время мы бы тотчас
же пустились в философские размышления на эту тему, на целый час, но вдруг меня как будто что-то укусило, и я весь покраснел. Мне представилось,
что я, похвалами его бонмо, подлещаюсь к нему перед деньгами и
что он непременно это подумает, когда я начну просить. Я нарочно упоминаю теперь об этом.
— Нисколько. Признаюсь, сначала, с первых разов, я был несколько обижен и хотел вам самим сказать ты, но увидал,
что глупо, потому
что не для того
же, чтоб унизить меня, вы мне ты говорите?
Мысль,
что Версилов даже и это пренебрег мне сообщить, чрезвычайно поразила меня. «Стало быть, не сказал и матери, может, никому, — представилось мне тотчас
же, — вот характер!»
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист:
что, дескать, едим, об
чем мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как
же ты не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но
что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то не слишком ли строго? Особенно меня любил Страшным судом пугать, меня из всех.
Положим,
что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому
же сущность моего возражения была так
же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости,
что ли (потому
что это еще труднее понять), — то где
же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это
же сводятся.
— Так объявляю
же вам,
что все это — ложь, сплетение гнусных козней и клевета врагов, то есть одного врага, одного главнейшего и бесчеловечного, потому
что у него один только враг и есть — это ваша дочь!
Я ждал,
что буду тотчас обижен каким-нибудь взглядом Версиловой или жестом, и приготовился; обидел
же меня ее брат в Москве, с первого
же нашего столкновения в жизни.
Все,
что предполагал или делал князь, во всей этой куче его родных и «ожидающих» тотчас
же возбуждало интерес и являлось событием, — тем более его внезапное пристрастие ко мне.
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней
же я провел в кабинете минуты три и ни на одну секунду не отрывал глаз от ее лица. Но если б я не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «Какая она?» — я бы ничего не ответил, потому
что все у меня заволоклось.
Заметьте, она уж и ехала с тем, чтоб меня поскорей оскорбить, еще никогда не видав: в глазах ее я был «подсыльный от Версилова», а она была убеждена и тогда, и долго спустя,
что Версилов держит в руках всю судьбу ее и имеет средства тотчас
же погубить ее, если захочет, посредством одного документа; подозревала по крайней мере это.
Я
же вот люблю моего врага: мне, например, ужасно нравится,
что она так прекрасна.
Осталось за мной. Я тотчас
же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только
что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Сам он не стоит описания, и, собственно, в дружеских отношениях я с ним не был; но в Петербурге его отыскал; он мог (по разным обстоятельствам, о которых говорить тоже не стоит) тотчас
же сообщить мне адрес одного Крафта, чрезвычайно нужного мне человека, только
что тот вернется из Вильно.
Зверева (ему тоже было лет девятнадцать) я застал на дворе дома его тетки, у которой он временно проживал. Он только
что пообедал и ходил по двору на ходулях; тотчас
же сообщил мне,
что Крафт приехал еще вчера и остановился на прежней квартире, тут
же на Петербургской, и
что он сам желает как можно скорее меня видеть, чтобы немедленно сообщить нечто нужное.
Так как видеть Крафта в настоящих обстоятельствах для меня было капитально важно, то я и попросил Ефима тотчас
же свести меня к нему на квартиру, которая, оказалось, была в двух шагах, где-то в переулке. Но Зверев объявил,
что час тому уж его встретил и
что он прошел к Дергачеву.
Действительно, Крафт мог засидеться у Дергачева, и тогда где
же мне его ждать? К Дергачеву я не трусил, но идти не хотел, несмотря на то
что Ефим тащил меня туда уже третий раз. И при этом «трусишь» всегда произносил с прескверной улыбкой на мой счет. Тут была не трусость, объявляю заранее, а если я боялся, то совсем другого. На этот раз пойти решился; это тоже было в двух шагах. Дорогой я спросил Ефима, все ли еще он держит намерение бежать в Америку?
— Но
чем, скажите, вывод Крафта мог бы ослабить стремление к общечеловеческому делу? — кричал учитель (он один только кричал, все остальные говорили тихо). — Пусть Россия осуждена на второстепенность; но можно работать и не для одной России. И, кроме того, как
же Крафт может быть патриотом, если он уже перестал в Россию верить?
Как
же можно сказать человеку,
что нечего делать?
— Бу-удто-с? — тотчас
же подхватил и протянул с иронией тот самый голос, который перебивал Дергачева и крикнул Крафту,
что он немец.
Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет и которое в свою очередь истлеет без всякого следа и воспоминания (время тут ничего не значит), когда Земля обратится в свою очередь в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких
же ледяных камней, то есть бессмысленнее
чего нельзя себе и представить!
— Господа, — дрожал я весь, — я мою идею вам не скажу ни за
что, но я вас, напротив, с вашей
же точки спрошу, — не думайте,
что с моей, потому
что я, может быть, в тысячу раз больше люблю человечество,
чем вы все, вместе взятые!
— Позвольте, Крафт, вы сказали: «Заботятся о том,
что будет через тысячу лет». Ну а ваше отчаяние… про участь России… разве это не в том
же роде забота?