Неточные совпадения
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер
расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так вот как на ладони все видишь.
Я слово вам скажу!»
Притихла площадь людная,
И тут Ермил
про мельницу
Народу
рассказал:
«Давно купец Алтынников
Присватывался к мельнице,
Да не плошал и я,
Раз пять справлялся в городе,
Сказали: с переторжкою
Назначены торги.
Из всей семейки мужниной
Один Савелий, дедушка,
Родитель свекра-батюшки,
Жалел меня…
РассказыватьПро деда, молодцы?
Он, очевидно, был пьян и
рассказывал про какую-то случившуюся в их заведении историю.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну,
расскажите же мне
про нее.
— Пожалуйста, не
рассказывайте про этот ужас.
— Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь… Ну, например, она
рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды. Словом, герой, — сказала Анна, улыбаясь и вспоминая
про эти двести рублей, которые он дал на станции.
— Она очень милая, очень, очень жалкая, хорошая женщина, — говорил он,
рассказывая про Анну, ее занятия и
про то, что она велела сказать.
— Ну, душенька, как я счастлива! — на минутку присев в своей амазонке подле Долли, сказала Анна. —
Расскажи же мне
про своих. Стиву я видела мельком. Но он не может
рассказать про детей. Что моя любимица Таня? Большая девочка, я думаю?
— Очень рад, — сказал он и спросил
про жену и
про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось, что никому лучше нельзя
рассказать своего счастья, как жене и свояченице Свияжского, и он очень был рад ехать к ним.
Но она не
рассказала про эти двести рублей. Почему-то ей неприятно было вспоминать об этом. Она чувствовала, что в этом было что-то касающееся до нее и такое, чего не должно было быть.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что не мог войти на лестницу; но он велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату и там стал
рассказывать ему
про то, как он провел вечер, и тут же заснул.
— Я
рассказываю Константину Дмитричу
про Туровцына в скарлатине, — сказала она, перегнувшись к сестре.
— Да, он
рассказывал про индейскую жизнь очень интересно.
Она, так же как и племянница г-жи Шталь, Aline,
про которую ей много
рассказывала Варенька, будет, где бы ни жила, отыскивать несчастных, помогать им сколько можно, раздавать Евангелие, читать Евангелие больным, преступникам, умирающим.
Он вглядывался в его болезненное чахоточное лицо, и всё больше и больше ему жалко было его, и он не мог заставить себя слушать то, что брат
рассказывал ему
про артель.
— Очень у них хорошо, —
рассказывал Васенька
про Вронского и Анну. — Я, разумеется, не беру на себя судить, но в их доме чувствуешь себя в семье.
Он
рассказал про выборы, и Анна умела вопросами вызвать его на то самое, что веселило его, — на его успех. Она
рассказала ему всё, что интересовало его дома. И все сведения ее были самые веселые.
Не нравилось ей тоже то, что по всему, что она узнала
про эту связь, это не была та блестящая, грациозная светская связь, какую она бы одобрила, но какая-то Вертеровская, отчаянная страсть, как ей
рассказывали, которая могла вовлечь его в глупости.
Она и
про себя
рассказывала и
про свою свадьбу, и улыбалась, и жалела, и ласкала его, и говорила о случаях выздоровления, и всё выходило хорошо; стало быть, она знала.
По случаю несколько раз уже повторяемых выражений восхищения Васеньки о прелести этого ночлега и запаха сена, о прелести сломанной телеги (ему она казалась сломанною, потому что была снята с передков), о добродушии мужиков, напоивших его водкой, о собаках, лежавших каждая у ног своего хозяина, Облонский
рассказал про прелесть охоты у Мальтуса, на которой он был прошлым летом.
Разговор зашел о том, как Тушкевич с Весловским одни ездили в лодке, и Тушкевич стал
рассказывать про последние гонки в Петербурге в Яхт-Клубе. Но Анна, выждав перерыв, тотчас же обратилась к архитектору, чтобы вывести его из молчания.
И опять начала
рассказывать о том, что более всего интересовало ее, о крестинах внука, для которых она ездила в Петербург, и
про особенную милость Государя к старшему сыну.
— А <
про> Чичикова я вам
расскажу вещи неслыханные. Делает он такие дела… Знаете ли, Афанасий Васильевич, что завещание ведь ложное? Отыскалось настоящее, где все имение принадлежит воспитанницам.
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о старине». —
«О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и
про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «
Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
Раскольников сел, дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни единому его слову, хотя ощущал какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные слова Порфирия о квартире совершенно его поразили. «Как же это, он, стало быть, знает
про квартиру-то? — подумалось ему вдруг, — и сам же мне и
рассказывает!»
Тут вспомнил он
про носок,
про который Разумихин сейчас
рассказывал.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там
про это
рассказывали…
— А, вы
про это! — засмеялся Свидригайлов, — да, я бы удивился, если бы, после всего, вы пропустили это без замечания. Ха! ха! Я хоть нечто и понял из того, что вы тогда… там… накуролесили и Софье Семеновне сами
рассказывали, но, однако, что ж это такое? Я, может, совсем отсталый человек и ничего уж понимать не могу. Объясните, ради бога, голубчик! Просветите новейшими началами.
Матери я
про этоничего не
расскажу, но буду говорить о тебе беспрерывно и скажу от твоего имени, что ты придешь очень скоро.
— Как, разве я не
рассказывал? Аль нет? Да бишь я тебе только начало
рассказывал… вот,
про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы… ну, тут и красильщик теперь замешался…
— Это вот та самая старуха, — продолжал Раскольников, тем же шепотом и не шевельнувшись от восклицания Заметова, — та самая,
про которую, помните, когда стали в конторе
рассказывать, а я в обморок-то упал. Что, теперь понимаете?
— Мне ваш отец все тогда
рассказал. Он мне все
про вас
рассказал… И
про то, как вы в шесть часов пошли, а в девятом назад пришли, и
про то, как Катерина Ивановна у вашей постели на коленях стояла.
Кулигин. Как можно, сударь! Съедят, живого проглотят. Мне уж и так, сударь, за мою болтовню достается; да не могу, люблю разговор рассыпать! Вот еще
про семейную жизнь хотел я вам, сударь,
рассказать; да когда-нибудь в другое время. А тоже есть, что послушать.
Невозможно
рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня
про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясло меня каким-то пиитическим [Пиитический (устар.) — поэтический.] ужасом.
Татьяна Юрьевна
рассказывала что-то,
Из Петербурга воротясь,
С министрами
про вашу связь,
Потом разрыв…
— А видишь ли, супруг мой дважды был там, пять лет с лишком прожил и очень интересно
рассказывал про англичан.
— Это хорошо, что вы пришли, будем чай пить,
расскажите про Москву. А то Евгений все учит меня.
— Ведь вот я — почему я выплясываю себя пред вами? Скорее познакомиться хочется. Вот
про вас Иван
рассказывает как
про человека в самом деле необыкновенного, как
про одного из таких, которые имеют несчастье быть умнее своего времени… Кажется, так он сказал…
— Дети? — испуганно повторила Дуняша. — Вот уж не могу вообразить, что у меня — дети! Ужасно неловко было бы мне с ними. Я очень хорошо помню, какая была маленькой. Стыдно было бы мне…
про себя даже совсем нельзя
рассказать детям, а они ведь спросят!
Жизнь очень похожа на Варвару, некрасивую, пестро одетую и — неумную. Наряжаясь в яркие слова, в стихи, она, в сущности, хочет только сильного человека, который приласкал бы и оплодотворил ее. Он вспомнил, с какой смешной гордостью
рассказывала Варвара
про обыск у нее Лидии и Алине, вспомнил припев дяди Миши...
— Однако купцы слушали его, точно он им
рассказывал об операциях министерства финансов. Конечно, удивление невежд — стоит дешево, но — интеллигенция-то как испугалась, Самгин, а? — спросил он, раздвинув рот, обнажив желтые зубы. — Я не
про Аркашку, он — дурак, дураки ничего не боятся, это по сказкам известно. Я вообще
про интеллигентов. Испугались. Литераторы как завыли, а?
— Нет, пожалуйста, не надо спорить! Вы, Антон Петрович, лучше
расскажите про королеву.
А когда Самгин начал
рассказывать ему
про отношения Инокова и Корвина, он отмахнулся рукой, проворчав...
—
Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне
рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а то будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
— Ты — умница, — шептала она. — Я ведь много знаю
про тебя, слышала, как
рассказывала Алина Лютову, и Макаров говорил тоже, и сам Лютов тоже говорил хорошо…
— Мне
про вас Лидия Варавка много
рассказывала. Ведь вы — анархист?
— Видишь ли — в его речах было нечто похожее на то, что я
рассказывал тебе
про себя…
— Кто-то посылает, — ответила она, шумно вздохнув. — Вероятно — хладнокровные, а ты — хладнокровный. Ночью, там, — она махнула рукой куда-то вверх, — я вспомнила, как ты мне
рассказывал про Игоря, как солдату хотелось зарубить его… Ты — все хорошо заметил, значит — хладнокровный!
— Ma chère Ольга! — скажет иногда тетка. —
Про этого молодого человека, который к тебе часто подходит у Завадских, вчера мне что-то
рассказывали, какую-то глупую историю.