Неточные совпадения
Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька — ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте
на них! не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А
лошади тут славные — так бы закатили!..
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «
Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Под берегом раскинуты
Шатры; старухи,
лошадиС порожними телегами
Да дети видны тут.
А дальше, где кончается
Отава подкошенная,
Народу тьма! Там белые
Рубахи баб, да пестрые
Рубахи мужиков,
Да голоса, да звяканье
Проворных кос. «Бог
на́ помочь!»
— Спасибо, молодцы!
Глядишь, ко храму сельскому
На колеснице траурной
В шесть
лошадей наследники
Покойника везут —
Попу поправка добрая,
Мирянам праздник праздником…
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму,
на семи горах построен,
на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно
лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Вронский и не смотрел
на нее, а, желая прийти далеко первым, стал работать поводьями кругообразно, в такт скока поднимая и опуская голову
лошади.
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели
на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский чувствовал себя
на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей
лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой
на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и
лошадь полетела с ним через голову).
Левин боялся немного, что он замучает
лошадей, особенно и левого, рыжего, которого он не умел держать; но невольно он подчинялся его веселью, слушал романсы, которые Весловский, сидя
на козлах, распевал всю дорогу, или рассказы и представления в лицах, как надо править по-английски four in hand; [четверкой;] и они все после завтрака в самом веселом расположении духа доехали до Гвоздевского болота.
— Я нахожу, что это очень благородно, — говорила про это Бетси с княгиней Мягкою. — Зачем выдавать
на почтовых
лошадей, когда все знают, что везде теперь железные дороги?
Только что кончилась двухверстная скачка, и все глаза были устремлены
на кавалергарда впереди и лейб-гусара сзади, из последних сил погонявших
лошадей и подходивших к столбу.
— Mais vous venez trop tard, [Но вы являетесь слишком поздно,] — сказала она, обтирая платком руку, которую ей намочила
лошадь, бравшая сахар. Анна обратилась к Долли: — Ты надолго ли?
На один день? Это невозможно!
Вронский чувствовал эти направленные
на него со всех сторон глаза, но он ничего не видел, кроме ушей и шеи своей
лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся всё в одном и том же расстоянии.
— Последнюю, батюшка! — прокричал малый, придерживая
лошадь, и улыбаясь оглянулся
на веселую, тоже улыбавшуюся румяную бабу, сидевшую в тележном ящике, и погнал дальше.
— Слушаю-с, — ответил Василий и взялся за голову
лошади. — А уж сев, Константин Дмитрич, — сказал он заискивая, — первый сорт. Только ходить страсть! По пудовику
на лапте волочишь.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел
на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих
лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Ни слова не отвечая Васеньке
на его уверения, что тут было совсем сухо, Левин молча работал с кучером, чтобы выпростать
лошадей.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя
на землю. «Это что? кто-то едет», подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые
лошади жались от колей
на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший
на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить
на фронтовой
лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия стояли доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
Потные, измученные скакавшие
лошади, провожаемые конюхами, уводились домой, и одна зa другой появлялись новые к предстоящей скачке, свежие, большею частию английские
лошади, в капорах, со своими поддернутыми животами,похожие
на странных огромных птиц.
— Как хорошо верхом
на степной
лошади скакать по степи. А? Не правда ли? — говорил он.
— Нет, не видал, — отвечал Вронский и, не оглянувшись даже
на беседку, в которой ему указывали
на Каренину, подошел к своей
лошади.
Васеньке чрезвычайно понравилась степная донская
лошадь на левой пристяжке. Он всё восхищался ею...
На этом кругу были устроены девять препятствий: река, большой, в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава сухая, канава с водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно из самых трудных препятствий), из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для
лошади, была еще канава, так что
лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с водою и одна сухая, — и конец скачки был против беседки.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем не ехать
на своих
лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги
на переднее место и задумался.
Она перелетела ее, как птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за движением
лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись
на седло.
Непогода к вечеру разошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую ушами и головой
лошадь, что она шла боком; но Левину под башлыком было хорошо, и он весело поглядывал вокруг себя то
на мутные ручьи, бежавшие по колеям, то
на нависшие
на каждом оголенном сучке капли, то
на белизну пятна нерастаявшей крупы
на досках моста, то
на сочный, еще мясистый лист вяза, который обвалился густым слоем вокруг раздетого дерева.
Как бы пробудившись от сна, Левин долго не мог опомниться. Он оглядывал сытую
лошадь, взмылившуюся между ляжками и
на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже будут другие.
Приехав в обед в деревню и оставив
лошадь у приятеля-старика, мужа братниной кормилицы, Левин вошел к старику
на пчельник, желая узнать от него подробности об уборке покоса.
Он мало вникал в то, что говорил брат. Вглядываясь за реку
на пашню, он различал что-то черное, но не мог разобрать,
лошадь это или приказчик верхом.
Разговор о
лошадях занимал его, но ни
на минуту он не забывал Анны, невольно прислушивался к звукам шагов по коридору и поглядывал
на часы
на камине.
Он подошел к своему кучеру, задремавшему
на козлах в косой уже тени густой липы, полюбовался переливающимися столбами толкачиков-мошек, вившихся над плотными
лошадьми и, разбудив кучера, вскочил в коляску и велел ехать к Брянскому.
В середине рассказа старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять заскрипели, и
на двор въехали работники с поля с сохами и боронами. Запряженные в сохи и бороны
лошади были сытые и крупные. Работники, очевидно, были семейные: двое были молодые, в ситцевых рубахах и картузах; другие двое были наемные, в посконных рубахах, — один старик, другой молодой малый. Отойдя от крыльца, старик подошел к
лошадям и принялся распрягать.
— А, они уже приехали! — сказала Анна, глядя
на верховых
лошадей, которых только что отводили от крыльца. — Не правда ли, хороша эта
лошадь? Это коб. Моя любимая. Подведи сюда, и дайте сахару. Граф где? — спросила она у выскочивших двух парадных лакеев. — А, вот и он! — сказала она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
Рядом с Анной
на серой разгоряченной кавалерийской
лошади, вытягивая толстые ноги вперед и, очевидно, любуясь собой, ехал Васенька Весловский в шотландском колпачке с развевающимися лентами, и Дарья Александровна не могла удержать веселую улыбку, узнав его. Сзади их ехал Вронский. Под ним была кровная темно-гнедая
лошадь, очевидно разгорячившаяся
на галопе. Он, сдерживая ее, работал поводом.
Когда Василий подошел, Левин велел ему отвесть
лошадь на рубеж.
Я считаю, что для меня обязанность отправляться
на съезд, обсуждать дело мужика о
лошади так же важна, как и всё, что я могу сделать.
У Дарьи Александровны разбегались глаза
на этот элегантный невиданный ею экипаж,
на этих прекрасных
лошадей,
на эти элегантные блестящие лица, окружавшие ее.
— Нет, я пройдусь. Дети, кто со мной
на перегонки с
лошадьми?
Этот хочет всех удивить и очень доволен собой, — подумала она, глядя
на румяного приказчика, ехавшего
на манежной
лошади.
Отъезд Алексея Александровича наделал много шума, тем более что он при самом отъезде официально возвратил при бумаге прогонные деньги, выданные ему
на двенадцать
лошадей для проезда до места назначения.
Кучер остановил четверню и оглянулся направо,
на ржаное поле,
на котором у телеги сидели мужики. Конторщик хотел было соскочить, но потом раздумал и повелительно крикнул
на мужика, маня его к себе. Ветерок, который был
на езде, затих, когда остановились; слепни облепили сердито отбивавшихся от них потных
лошадей. Металлический, доносившийся от телеги, звон отбоя по косе затих. Один из мужиков поднялся и пошел к коляске.
После реки Вронский овладел вполне
лошадью и стал удерживать ее, намереваясь перейти большой барьер позади Махотина и уже
на следующей, беспрепятственной дистанции саженей в двести попытаться обойти его.
Лицо Анны в ту минуту, как она в маленькой, прижавшейся к углу старой коляски фигуре узнала Долли, вдруг просияло радостною улыбкой. Она вскрикнула, дрогнула
на седле и тронула
лошадь галопом. Подъехав к коляске, она без помощи соскочила и, поддерживая амазонку, подбежала навстречу Долли.
Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел
лошадь, привязал ее и вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава была почти по пояс
на заливном месте.
Когда началась четырехверстная скачка с препятствиями, она нагнулась вперед и, не спуская глаз, смотрела
на подходившего к
лошади и садившегося Вронского и в то же время слышала этот отвратительный, неумолкающий голос мужа. Она мучалась страхом зa Вронского, но еще более мучалась неумолкавшим, ей казалось, звуком тонкого голоса мужа с знакомыми интонациями.
Утренняя роса еще оставалась внизу
на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и ног
лошади, оставляя свои семена
на мокрых спицах и ступицах.
Многие из скачущих были впереди, многие сзади, как вдруг Вронский услыхал сзади себя по грязи дороги звуки галопа
лошади, и его обогнал Махотин
на своем белоногом, лопоухом Гладиаторе.
И ее закопают, и пегого мерина этого очень скоро, — думал он, глядя
на тяжело носящую брюхом и часто дышащую раздутыми ноздрями
лошадь, переступающую по двигающемуся из-под нее наклонному колесу.
Сани у этого извозчика были высокие, ловкие, такие,
на каких Левин уже после никогда не ездил, и
лошадь была хороша и старалась бежать, но не двигалась с места.
— Не нужно, — отвечал Англичанин. — Пожалуйста, не говорите громко.
Лошадь волнуется, — прибавил он, кивая головою
на запертый денник, пред которым они стояли и где слышалась перестановка ног по соломе.