Неточные совпадения
Но никто не мог переспорить отца, из его вкусных губ слова сыпались так быстро и обильно, что Клим уже знал: сейчас дед отмахнется палкой, выпрямится, большой, как
лошадь в цирке, вставшая
на задние ноги, и пойдет к себе, а отец крикнет вслед ему...
Он всегда говорил, что
на мужике далеко не уедешь, что есть только одна
лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец, дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
Климу чаще всего навязывали унизительные обязанности конюха, он вытаскивал из-под стола
лошадей, зверей и подозревал, что эту службу возлагают
на него нарочно, чтоб унизить. И вообще игра в цирк не нравилась ему, как и другие игры, крикливые, быстро надоедавшие. Отказываясь от участия в игре, он уходил в «публику»,
на диван, где сидели Павла и сестра милосердия, а Борис ворчал...
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей
на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали
лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами.
На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла
на угол.
В субботу он поехал
на дачу и, подъезжая к ней, еще издали увидел
на террасе мать, сидевшую в кресле, а у колонки террасы Лидию в белом платье, в малиновом шарфе
на плечах. Он невольно вздрогнул, подтянулся и, хотя
лошадь бежала не торопясь, сказал извозчику...
Среди этих домов люди,
лошади, полицейские были мельче и незначительнее, чем в провинции, были тише и покорнее. Что-то рыбье, ныряющее заметил в них Клим, казалось, что все они судорожно искали, как бы поскорее вынырнуть из глубокого канала, полного водяной пылью и запахом гниющего дерева. Небольшими группами люди останавливались
на секунды под фонарями, показывая друг другу из-под черных шляп и зонтиков желтые пятна своих физиономий.
Сказав адрес, она села в сани; когда озябшая
лошадь резко поскакала, Нехаеву так толкнуло назад, что она едва не перекинулась через спинку саней. Клим тоже взял извозчика и, покачиваясь, задумался об этой девушке, не похожей
на всех знакомых ему.
На минуту ему показалось, что в ней как будто есть нечто общее с Лидией, но он немедленно отверг это сходство, найдя его нелестным для себя, и вспомнил ворчливое замечание Варавки-отца...
Он тотчас наполнил комнату скрипом новых ботинок, треском передвигаемых кресел, а
на улице зафыркала
лошадь, закричали мальчишки и высоко взвился звонкий тенор...
— Подруги упрекают меня, дескать — польстилась девушка
на деньги, — говорила Телепнева, добывая щипчиками конфекты из коробки. — Особенно язвит Лидия, по ее законам необходимо жить с милым и чтобы — в шалаше. Но — я бытовая и водевильная, для меня необходим приличный домик и свои
лошади. Мне заявлено: «У вас, Телепнева, совершенно отсутствует понимание драматизма». Это сказал не кто-нибудь, а — сам, он, который сочиняет драмы. А с милым без драмы — не прожить, как это доказано в стихах и прозе…
А Бронский, тоже земский начальник, штрафует мужиков
на полтинник, если они не снимают шапок пред его
лошадью, когда конюх ведет ее купать.
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и
лошадьми. В тишине идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.
Ездили
на рослых
лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые лица их казались каменными; тела, от головы до ног, напоминали о самоварах, а ноги были лишние для всадников.
Потом снова скакали взмыленные
лошади Власовского, кучер останавливал их
на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал руками, кричал в окна домов,
на рабочих,
на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился
на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал
лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
В одной из трещин города появился синий отряд конных, они вместе с
лошадями подскакивали
на мостовой, как резиновые игрушки, над ними качались, точно удилища, тоненькие древки, мелькали в воздухе острия пик, похожие
на рыб.
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было
на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные
лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров сидел у стола с газетой в руке и читал, прихлебывая крепкий чай.
На похоронах отчима он вел ее между могил под руку и, наклоняя голову к плечу ее, шептал ей что-то, а она, оглядываясь, взмахивала головой, как голодная
лошадь, и
на лице ее застыла мрачная, угрожающая гримаса.
Можно было думать, что этот могучий рев влечет за собой отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев. Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать шагов от него отскакивал верховой и, ставя
лошадь свою боком к людям, втискивал их
на панель, отталкивал за часовню, к незастроенному берегу Оки.
Народ подпрыгивал, размахивая руками, швырял в воздух фуражки, шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как пара бойких
лошадей губернатора Баранова бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал в экипаже, поставив колено
на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов блестели
на его выпуклой груди.
Он пролетел, сопровождаемый тысячеголосым ревом, такой же рев и встречал его. Мчались и еще какие-то экипажи, блестели мундиры и ордена, но уже было слышно, что
лошади бьют подковами, колеса катятся по камню и все вообще опустилось
на землю.
— Светлее стало, — усмехаясь заметил Самгин, когда исчезла последняя темная фигура и дворник шумно запер калитку. Иноков ушел, топая, как
лошадь, а Клим посмотрел
на беспорядок в комнате, бумажный хаос
на столе, и его обняла усталость; как будто жандарм отравил воздух своей ленью.
— Пишу другой: мальчика заставили пасти гусей, а когда он полюбил птиц, его сделали помощником конюха. Он полюбил
лошадей, но его взяли во флот. Он море полюбил, но сломал себе ногу, и пришлось ему служить лесным сторожем. Хотел жениться — по любви —
на хорошей девице, а женился из жалости
на замученной вдове с двумя детьми. Полюбил и ее, она ему родила ребенка; он его понес крестить в село и дорогой заморозил…
Вздыхая, как уставшая
лошадь, запахивая
на коленях поддевку, как он раньше запахивал подрясник, Дьякон басил все более густо.
А Прейс — за столом, положив
на него руки, вытянув их так, как будто он — кучер и управляет невидимой
лошадью. От зеленого абажура лампы лицо его казалось тоже зеленоватым.
— Ну, кто же будет строить эту фабрику, где никого нет? Туда нужно ехать семь часов
на паршивых
лошадях!
Самгин беседовал с ямщиками, с крестьянами, сидя
на крылечках почтовых станций, в ожидании, когда перепрягут
лошадей.
Христосовались с Анфимьевной, которая, надев широчайшее шелковое платье, стала похожа
на часовню, с поваром, уже пьяным и нарядным, точно комик оперетки, с горничной в розовом платье и множестве лент, ленты напомнили Самгину свадебную
лошадь в деревне.
На улице густо падал снег, поглощая людей,
лошадей; белый пух тотчас осыпал шапочку Варвары, плечи ее, ослепил Самгина. Кто-то сильно толкнул его.
Въехали в рощу тонкоствольной, свинцовой ольхи, в кислый запах болота, гниющей листвы, под бричкой что-то хряснуло, она запрокинулась назад и набок, вытряхнув Самгина.
Лошади тотчас остановились. Самгин ударился локтем и плечом о землю, вскочил
на ноги, сердито закричал...
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени в свет и снова в тень. Шел и думал, что можно было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам
на скверных
лошадях в неудобной бричке, с полудикими людями
на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт шагам слова...
Роща редела, отступая от дороги в поле, спускаясь в овраг; вдали,
на холме, стало видно мельницу, растопырив крылья, она как бы преграждала путь. Самгин остановился, поджидая
лошадей, прислушиваясь к шелесту веток под толчками сыроватого ветра, в шелест вливалось пение жаворонка. Когда
лошади подошли, Клим увидал, что грязное колесо лежит в бричке
на его чемодане.
К Самгину подошли двое: печник, коренастый, с каменным лицом, и черный человек, похожий
на цыгана. Печник смотрел таким тяжелым, отталкивающим взглядом, что Самгин невольно подался назад и встал за бричку. Возница и черный человек, взяв
лошадей под уздцы, повели их куда-то в сторону, мужичонка подскочил к Самгину, подсучивая разорванный рукав рубахи, мотаясь, как волчок, который уже устал вертеться.
На перекладине станка для ковки
лошадей сидел возница; обняв стойку, болтая ногами, он что-то рассказывал кузнецу. Печник подошел к нему и скомандовал...
Лошади бойко побежали, и
на улице стало тише. Мужики, бабы, встречая и провожая бричку косыми взглядами, молча, нехотя кланялись Косареву, который, размахивая кнутом, весело выкрикивал имена знакомых, поощрял
лошадей...
— Как желаете, — сказал Косарев, вздохнув, уселся
на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами
лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные! — крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: — Ночью — дождик будет, — и, как черепаха, спрятал голову в плечи.
Там,
на востоке, поднимались тяжко синие тучи, отемняя серую полосу дороги, и, когда
лошади пробегали мимо одиноких деревьев, казалось, что с голых веток сыплется темная пыль.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив
на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая
на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие
на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
«Вероятно, вот в таком настроении иногда убивают женщин», — мельком подумал он, прислушиваясь к шуму
на дворе, где как будто
лошади топали. Через минуту раздался торопливый стук в дверь и глухой голос Анфимьевны...
День собрания у патрона был неприятен, холодный ветер врывался в город с Ходынского поля, сеял запоздавшие клейкие снежинки, а вечером разыгралась вьюга. Клим чувствовал себя уставшим, нездоровым, знал, что опаздывает, и сердито погонял извозчика, а тот, ослепляемый снегом, подпрыгивая
на козлах, философски отмалчиваясь от понуканий седока, уговаривал
лошадь...
По пути домой он застрял
на почтовой станции, где не оказалось
лошадей, спросил самовар, а пока собирали чай, неохотно посыпался мелкий дождь, затем он стал гуще, упрямее, крупней, — заиграли синие молнии, загремел гром, сердитым конем зафыркал ветер в печной трубе — и начал хлестать, как из ведра, в стекла окон.
Но сквозь дождь и гром ко крыльцу станции подкатил кто-то, молния осветила в окне мокрую голову черной
лошади; дверь распахнулась, и, отряхиваясь, точно петух,
на пороге встал человек в клеенчатом плаще, сдувая с густых, светлых усов капли дождя.
Догнали телегу, в ней лежал
на животе длинный мужик с забинтованной головой; серая, пузатая
лошадь, обрызганная грязью, шагала лениво. Ямщик Самгина, курносый подросток, чем-то похожий
на голубя, крикнул, привстав...
Это столкновение, прервав легкий ход мысли Самгина, рассердило его, опираясь
на плечо своего возницы, он привстал, закричал
на мужика. Тот, удивленно мигая, попятил
лошадь.
По торцам мостовой, наполняя воздух тупым и дробным звуком шагов, нестройно двигалась небольшая, редкая толпа, она была похожа
на метлу, ручкой которой служила цепь экипажей, медленно и скучно тянувшаяся за нею. Встречные экипажи прижимались к панелям, — впереди толпы быстро шагал студент, рослый, кудрявый, точно извозчик-лихач; размахивая черным кашне перед мордами
лошадей, он зычно кричал...
Он вспомнил это тотчас же, выйдя
на улицу и увидав отряд конных жандармов, скакавших куда-то
на тяжелых
лошадях, — вспомнил, что подозрение или уверенность Никоновой не обидело его, так же, как не обидело предложение полковника Васильева. Именно тогда он чувствовал себя так же странно, как чувствует сейчас, — в состоянии, похожем
на испуг пред собою.
Огромный, тяжелый гроб всунули в черный катафалк, украшенный венками, катафалк покачнулся, черные
лошади тоже качнули перьями
на головах; сзади Самгина кто-то, вздохнув, сказал...
— Как же не бывает, когда есть? Даже есть круглые, как шар, и как маленькие
лошади. Это люди все одинаковые, а рыбы разные. Как же вы говорите — не бывает? У меня — картинки, и
на них все, что есть.
По Сергиевской улице ехал извозчик; старенький, захудалый, он сидел
на козлах сгорбясь, распустив вожжи, и, видимо, дремал; мохнатенькая, деревенская
лошадь, тоже седая от инея, шагала медленно, низко опустив голову.
Он замолчал так же внезапно, как заговорил, и снова сгорбился
на козлах, а переехав мост, остановил
лошадь.
Но уже стена солдат разломилась
на две части, точно открылись ворота,
на площадь поскакали рыжеватые
лошади, брызгая комьями снега, заорали, завыли всадники в белых фуражках, размахивая саблями; толпа рявкнула, покачнулась назад и стала рассыпаться
на кучки,
на единицы, снова ужасая Клима непонятной медленностью своего движения.
Несколько человек, должно быть — молодых, судя по легкости их прыжков, запутались среди
лошадей, бросаясь от одной к другой, а
лошади подскакивали к ним боком, и солдаты, наклоняясь, смахивали людей с ног
на землю, точно для того чтоб
лошади прыгали через них.