Неточные совпадения
Действительно, в половине пятого у околицы
на выезде Ильинки показывается желтая четвероместная карета, которую трусцой спускает с пригорка четверка старых, совсем белых
лошадей. Затем карета въезжает
на мостовник и медленно ползет по нем до самой церкви.
Отец, в длиннополом сюртуке аглицкого сукна, в белом шейном платке и в козловых сапогах, беспокойно бродит взад и вперед по коридору, покрикивая: «Бегите
на конную!
лошадей! проворнее!» Даже матушка прифрантилась;
на ней надет коричневый казимировый капот, обшитый домашними кружевами;
на голову накинута тюлевая вышитая косынка.
Главные лакомства: мятый, мокрый чернослив, белый изюм, тоже мятый и влажный, пряники медовые, изображающие
лошадей, коров и петухов, с налепленным по местам сусальным золотом, цареградские рожки, орехи, изобилующие свищами, мелкий крыжовник, который щелкает
на зубах и т. д.
А так как пряжка в сорок с лишком верст для непривычных
лошадей была утомительна, то необходимость заставляла кормить
на половине дороги.
Обыкновенно, мы делали привал
на постоялом дворе, стоявшем
на берегу реки Вопли, наискосок от Овсецова; но матушка, с своей обычной расчетливостью, решила, что, чем изъяниться
на постоялом дворе, [О том, как велик был этот изъян, можно судить по следующему расчету: пуд сена
лошадям (овес был свой) — 20 коп., завтрак кучеру и лакею — 30 коп.; самовар и кринка молока — 30 коп.
Требовалось сравнить, все ли тут так же прочно, солидно и просторно, как у нас, в Малиновце; как устроены стойла для
лошадей, много ли стоит жеребцов, которых в стадо не гоняют, а держат постоянно
на сухом корму; обширен ли скотный двор, похожа ли савельцевская кухарка в застольной
на нашу кухарку Василису и т. д.
Тетушка задержала нас до пятого часа. Напрасно отпрашивалась матушка, ссылаясь, что
лошади давно уже стоят у крыльца; напрасно указывала она
на черную полосу, выглянувшую
на краю горизонта и обещавшую черную тучу прямо навстречу нам. Анфиса Порфирьевна упорно стояла
на своем. После обеда, который подавался чрезвычайно медлительно, последовал кофей; потом надо было по-родственному побеседовать — наелись, напились, да сейчас уж и ехать! — потом посидеть
на дорожку, потом Богу помолиться, перецеловаться…
Лошади, преследуемые целой тучей оводов, шли шагом, таща коляску в упор, так что
на переезд этих шести верст потребовалось больше часа.
Несмотря
на то, что было около шести часов, в воздухе стояла невыносимая духота от зноя и пыли, вздымаемой копытами
лошадей.
Правда, что дорога тут шла твердым грунтом (за исключением двух-трех небольших болотцев с проложенными по ним изуродованными гатями), но в старину помещики берегли
лошадей и ездили медленно, не больше семи верст в час, так что
на переезд предстояло не менее полутора часа.
Подняли у коляски фордек, и
лошади побежали рысью. Мы миновали несколько деревень, и матушка неоднократно покушалась остановиться, чтоб переждать грозу. Но всякий раз надежда: авось пройдет! — ободряла ее. Сколько брани вылилось тут
на голову тетеньки Анфисы Порфирьевны — этого ни в сказках сказать, ни пером описать.
На этот раз
лошадей погнали вскачь, и минут через десять мы уже были в Заболотье. Оно предстало перед нами в виде беспорядочной черной кучи, задернутой дождевой сетью.
Чувствуя себя связанным беспрерывным чиновничьим надзором, он лично вынужден был сдерживать себя, но ничего не имел против того, когда жена, становясь
на молитву, ставила рядом с собой горничную и за каждым словом щипала ее, или когда она приказывала щекотать провинившуюся «девку» до пены у рта, или гонять
на корде, как
лошадь, подстегивая сзади арапником.
Но я, как только проснулся, вспомнил про наших
лошадей и про Алемпия, и потому прежде, чем идти в столовую, побежал к конюшням. Алемпий, по обыкновению, сидел
на столбике у конюшни и покуривал из носогрейки. Мне показалось, что он за ночь сделался как будто толще.
— Вы спросите, кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день едят. А захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я еще когда встал; и
лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город, народу
на базаре, барок
на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
Беспрерывно оказывался у него какой-нибудь новый талант: то
лошадь подкует
на диво, то печку исправит, ежели дымит, то стекло в окне вставит.
Матушка даже повернулась
на стуле при одной мысли, как бы оно хорошо вышло. Некоторое время она молчала; вероятно, в голове ее уже роились мечты. Купить земли — да побольше — да крестьян без земли
на своз душ пятьсот, тоже недорого, от сорока до пятидесяти рублей за душу, да и поселить их там. Земля-то новая — сколько она приплода даст!
Лошадей развести, овец…
Когда меня разбудили,
лошади уже были запряжены, и мы тотчас же выехали. Солнце еще не взошло, но в деревне царствовало суетливое движение, в котором преимущественно принимало участие женское население. Свежий, почти холодный воздух, насыщенный гарью и дымом от топящихся печей, насквозь прохватывал меня со сна.
На деревенской улице стоял столб пыли от прогонявшегося стада.
— Скотницы — сами собой, а иной раз и в самом теленке фальшь. Такая болезнь бывает, ненаедом называется. И у
лошадей она бывает. У меня, помню, мерин был: кормили его, кормили — все шкелет шкелетом. Так и продали
на живодерню.
— И куда они запропастились! — роптала матушка. — Вот говорили: в Москве женихи! женихи в Москве! а
на поверку выходит пшик — только и всего. Целую прорву деньжищ зря разбросали,
лошадей, ездивши по магазинам, измучили, и хоть бы те один!
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается
на своих
лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и
на следующий день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Одеваются в особые «дорожные» платья, очень щеголеватые, и
на отдохнувших
лошадях отправляются в возке (четверней в ряд, по-дорожному) в монастырь.
— Вот вы сказали, что своих
лошадей не держите; однако ж, если вы женитесь, неужто ж и супругу
на извозчиках ездить заставите? — начинает матушка, которая не может переварить мысли, как это человек свататься приехал, а своих
лошадей не держит! Деньги-то, полно, у него есть ли?
— Вперед не загадываю-с. Но, вероятно, если женюсь и выйду в отставку…
Лошадей, сударыня, недолго завести, а вот жену подыскать — это потруднее будет. Иная девица, посмотреть
на нее, и ловкая, а как поразберешь хорошенько, и тут и там — везде с изъянцем.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина.
На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет
лошадей через неделю.
— В ту пору воз с сеном плохо навили, — говорил он, — и начал он по дороге
на сторону валиться. Мужик-то
лошадь под уздцы вел, а я сбоку шел, плечом подпирал. Ну, и случилось.
Только в немногих домах, где получались «Московские ведомости», выступали
на арену, при гостях, кое-какие скудные новости, вроде того, что такая-то принцесса родила сына или дочь, а такой-то принц, будучи
на охоте, упал с
лошади и повредил себе ногу.
Вдова начала громко жаловаться
на судьбу. Все у них при покойном муже было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А
лошади какие были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный муж целых два года подбирал и наконец в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку, сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят, кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
Но дети уже не спят. Ожидание предстоящего выезда спозаранку волнует их, хотя выезд назначен после раннего обеда, часов около трех, и до обеда предстоит еще провести несколько скучных часов за книжкой в классе. Но им уже кажется, что
на конюшне запрягают
лошадей, чудится звон бубенчиков и даже голос кучера Алемпия.
Отец еще за чаем объявил, что
на дворе всего три градуса холода, а так как санный путь только что стал, то
лошади, наверное, побегут бойко и незаметно доставят нас в Лыково.
Но вот укутали и отца.
На дворе уж спустились сумерки, но у нас и люди и
лошади привычные, и впотьмах дорогу сыщут. Свежий, крепительный воздух с непривычки волнует нам кровь. Но ощущенье это скоро уляжется, потому что через минуту нас затискают в крытый возок и так, в закупоренном виде, и доставят по назначению.
До Лыкова считают не больше двенадцати верст; но так как
лошадей берегут, то этот небольшой переезд берет не менее двух часов. Тем не менее мы приезжаем
на место, по крайней мере, за час до всенощной и останавливаемся в избе у мужичка, где происходит процесс переодевания. К Гуслицыным мы поедем уже по окончании службы и останемся там гостить два дня.
Тройки вскачь неслись по коридорам и комнатам; шагом взбирались по лестницам, изображавшим собой горы, и наконец, наскакавшись и набегавшись, останавливались
на кормежку, причем «
лошадей» расставляли по углам, а кучера отправлялись за «овсом» и, раздобывшись сластями, оделяли ими
лошадей.