Неточные совпадения
Осип.
Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам,
да все, знаете, лучше уехать скорее:
ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Аммос Федорович.
Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете.
Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у другого.
Хлестаков. А,
да! (Берет и рассматривает ассигнации.)Это хорошо.
Ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
Городничий. Ступай на улицу… или нет, постой! Ступай принеси…
Да другие-то где? неужели ты только один?
Ведь я приказывал, чтобы и Прохоров был здесь. Где Прохоров?
Анна Андреевна.
Да вам-то чего бояться?
ведь вы не служите.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О,
да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять.
Ведь вот относительно дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а
ведь, с другой стороны, развлеченье для ума.
Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А
ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну,
да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши?
Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Анна Андреевна.
Да хорошо, когда ты был городничим. А там
ведь жизнь совершенно другая.
Хлестаков.
Да что ж жаловаться? Посуди сам, любезный, как же?
ведь мне нужно есть. Этак могу я совсем отощать. Мне очень есть хочется; я не шутя это говорю.
Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком. Я
ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» — «
Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то всё…» Большой оригинал.
— А
ведь это поди ты не ладно, бригадир, делаешь, что с мужней женой уводом живешь! — говорили они ему, —
да и не затем ты сюда от начальства прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
—
Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил!
Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. —
Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать?
Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
—
Да вот я вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у вас в порядке идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо.
Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене, и струбов бы липовеньких нарубил».
—
Да, надо ехать. Я ездила кататься, и так хорошо, что в деревню захотелось.
Ведь тебя ничто не задерживает?
—
Да в чем же стыдно? — сказала она. —
Ведь вы не могли сказать человеку, который равнодушен к вам, что вы его любите?
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «
Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но
ведь я оттого и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
— Не все, — сказала Долли. — Ты это судишь по своему мужу. Он до сих пор мучается воспоминанием о Вронском.
Да? Правда
ведь?
— Обедать?
Да мне
ведь ничего особенного, только два слова сказать, спросить, а после потолкуем.
—
Да где ж увидимся?
Ведь мне очень, очень нужно поговорить с тобою, — сказал Левин.
—
Да нет,
да нет, нисколько, ты пойми меня, — опять дотрогиваясь до его руки, сказал Степан Аркадьич, как будто он был уверен, что это прикосновение смягчает зятя. — Я только говорю одно: ее положение мучительно, и оно может быть облегчено тобой, и ты ничего не потеряешь. Я тебе всё так устрою, что ты не заметишь.
Ведь ты обещал.
— Ну
да,
ведь вы сами говорите, Иван лучше стал за скотиной ходить.
—
Да сюда посвети, Федор, сюда фонарь, — говорил Левин, оглядывая телку. — В мать! Даром что мастью в отца. Очень хороша. Длинна и пашиста. Василий Федорович,
ведь хороша? — обращался он к приказчику, совершенно примиряясь с ним за гречу под влиянием радости за телку.
—
Да, но вы себя не считаете. Вы тоже
ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай Бог. А свои труды задаром.
—
Да как же ты хочешь? — сказал Степан Аркадьич. — Ну, положим, директор банка получает десять тысяч, —
ведь он стоит этого. Или инженер получает двадцать тысяч. Живое дело, как хочешь!
—
Да я хотел вчера доложить: бороны починить надо.
Ведь вот пахать.
—
Да вы не торопитесь.
Ведь вы не знаете. Я не нужен, наверное, но я обещал и, пожалуй, приеду. Но спеху нет. Вы садитесь, пожалуйста, не угодно ли кофею?
—
Ведь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. —
Да, вот поживу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь, я удалил эту женщину.
—
Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом:
ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И
ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. —
Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Послушай, Бэла,
ведь нельзя же ему век сидеть здесь, как пришитому к твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, — походит,
да и придет; а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь.
— А
ведь вы правы: все лучше выпить чайку, —
да я все ждал… Уж человек его давно к нему пошел,
да, видно, что-нибудь задержало.
—
Да с год. Ну
да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут!
Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!
—
Да что этому народу делается! — отвечал он, допивая стакан чая. —
Ведь ускользнул!
А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец:
ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков,
да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..
А
ведь вышло, что я был прав: подарки подействовали только вполовину; она стала ласковее, доверчивее —
да и только; так что он решился на последнее средство.
— Эй, тетка! — сказал есаул старухе, — поговори сыну, авось тебя послушает…
Ведь это только Бога гневить.
Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются.
Ведь если, положим, этой девушке
да придать тысячонок двести приданого, из нее бы мог выйти очень, очень лакомый кусочек.
— Куда ж еще вы их хотели пристроить?
Да, впрочем,
ведь кости и могилы — все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте, по крайней мере.
—
Да на что ж бы я подтибрила?
Ведь мне проку с ней никакого; я грамоте не знаю.
— Как же?
да у тебя
ведь прежде был Вахрамей.
— Это я не могу понять, — сказал Чичиков. — Десять миллионов — и живет как простой мужик!
Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно сделать.
Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не будет, как генералы
да князья.
— Это вам так показалось.
Ведь я знаю, что они на рынке покупают. Купит вон тот каналья повар, что выучился у француза, кота, обдерет его,
да и подает на стол вместо зайца.
— Никогда!
Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься —
ведь нужно пить чай, и тут
ведь приказчик, а тут и на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, а тут и ужин, а после пришел повар — заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?
— Как не узнать,
ведь я вас не впервой вижу, — сказал швейцар. —
Да вас-то именно одних и не велено пускать, других всех можно.
— Вон запустил как все! — говорил Костанжогло, указывая пальцем. — Довел мужика до какой бедности! Когда случился падеж, так уж тут нечего глядеть на свое добро. Тут все свое продай,
да снабди мужика скотиной, чтобы он не оставался и одного дни без средств производить работу. А
ведь теперь и годами не поправишь: и мужик уже изленился, и загулял, и стал пьяница.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков!
Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью
да на доброе дело!»
— Невыгодно!
да через три года я буду получать двадцать тысяч годового дохода с этого именья. Вот оно как невыгодно! В пятнадцати верстах. Безделица! А земля-то какова? разглядите землю! Всё поемные места.
Да я засею льну,
да тысяч на пять одного льну отпущу; репой засею — на репе выручу тысячи четыре. А вон смотрите — по косогору рожь поднялась;
ведь это все падаль. Он хлеба не сеял — я это знаю.
Да этому именью полтораста тысяч, а не сорок.
— В город?
Да как же?.. а дом-то как оставить?
Ведь у меня народ или вор, или мошенник: в день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить.
— Послушайте, матушка.
Да вы рассудите только хорошенько:
ведь вы разоряетесь, платите за него подать, как за живого…