Неточные совпадения
—
Да как сказать числом?
Ведь неизвестно, сколько умирало, их никто не считал.
— Послушайте, матушка.
Да вы рассудите только хорошенько:
ведь вы разоряетесь, платите за него подать, как за живого…
— Куда ж еще вы их хотели пристроить?
Да, впрочем,
ведь кости и могилы — все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте, по крайней мере.
—
Да у меня-то их хорошо пекут, — сказала хозяйка, —
да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантажная…
Да что же, батюшка, вы так спешите? — проговорила она, увидя, что Чичиков взял в руки картуз, —
ведь и бричка еще не заложена.
—
Да когда же этот лес сделался твоим? — спросил зять. — Разве ты недавно купил его?
Ведь он не был твой.
— Эх,
да ты
ведь тоже хорош! смотри ты! что они у тебя бриллиантовые, что ли?
—
Да послушай, ты не понимаешь:
ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи, а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после.
—
Да зачем же мне шарманка?
Ведь я не немец, чтобы, тащася с ней по дорогам, выпрашивать деньги.
Ведь если, положим, этой девушке
да придать тысячонок двести приданого, из нее бы мог выйти очень, очень лакомый кусочек.
— Это вам так показалось.
Ведь я знаю, что они на рынке покупают. Купит вон тот каналья повар, что выучился у француза, кота, обдерет его,
да и подает на стол вместо зайца.
—
Да чего вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого! Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев!
ведь больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не то, как бывает московская работа, что на один час, — прочность такая, сам и обобьет, и лаком покроет!
— Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного. А Еремей Сорокоплёхин!
да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей.
Ведь вот какой народ! Это не то, что вам продаст какой-нибудь Плюшкин.
—
Да всё же они существуют, а это
ведь мечта.
— Ну, нечего с вами делать, извольте! Убыток,
да уж нрав такой собачий: не могу не доставить удовольствия ближнему.
Ведь, я чай, нужно и купчую совершить, чтоб все было в порядке.
—
Да, купчую крепость… — сказал Плюшкин, задумался и стал опять кушать губами. —
Ведь вот купчую крепость — всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься
да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп,
да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение:
ведь что ни говори, а против слова-то Божия не устоишь.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «
Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить
да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен: сегодня жив, а завтра и бог весть.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. —
Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка,
да его сколько ни корми…
Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается!
Да,
ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— В город?
Да как же?.. а дом-то как оставить?
Ведь у меня народ или вор, или мошенник: в день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить.
—
Да кого же знакомого? Все мои знакомые перемерли или раззнакомились. Ах, батюшка! как не иметь, имею! — вскричал он. —
Ведь знаком сам председатель, езжал даже в старые годы ко мне, как не знать! однокорытниками были, вместе по заборам лазили! как не знакомый? уж такой знакомый! так уж не к нему ли написать?
—
Да на что ж бы я подтибрила?
Ведь мне проку с ней никакого; я грамоте не знаю.
—
Да, что ж вы не скажете Ивану Григорьевичу, — отозвался Собакевич, — что такое именно вы приобрели; а вы, Иван Григорьевич, что вы не спросите, какое приобретение они сделали?
Ведь какой народ! просто золото.
Ведь я им продал и каретника Михеева.
—
Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, —
ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам,
да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в этом деле, и прибавил: — Вот и седой человек, а до сих пор не набрался ума.
— Как не узнать,
ведь я вас не впервой вижу, — сказал швейцар. —
Да вас-то именно одних и не велено пускать, других всех можно.
— Как же?
да у тебя
ведь прежде был Вахрамей.
Ах,
да! я
ведь тебе должен сказать, что в городе все против тебя; они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки, пристали ко мне,
да я за тебя горой, наговорил им, что с тобой учился и отца знал; ну и, уж нечего говорить, слил им пулю порядочную.
На этот вопрос Селифан ничего не отвечал, но, потупивши голову, казалось, говорил сам себе: «Вишь ты, как оно мудрено случилось; и знал
ведь,
да не сказал!»
Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!» И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А
ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях,
да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?»
Да, как бы не так!
—
Да и приказчик — вор такой же, как и ты! — выкрикивала ничтожность так, что было на деревне слышно. — Вы оба пиющие, губители господского, бездонные бочки! Ты думаешь, барин не знает вас?
Ведь он здесь,
ведь он вас слышит.
— Разумеется, я это очень понимаю. Экой дурак старик!
Ведь придет же в восемьдесят лет этакая дурь в голову!
Да что, он с виду как? бодр? держится еще на ногах?
— Никогда!
Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься —
ведь нужно пить чай, и тут
ведь приказчик, а тут и на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, а тут и ужин, а после пришел повар — заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?
—
Да никакого толку не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от дела, посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что в комиссии построения. — Он, как видно, был недоволен на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за нос барина. Он думает, что всё-с как следует, а
ведь это названье только одно.
— А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды, я и начал ткать сукна,
да и сукна толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают. Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? я начал с нее варить клей,
да сорок тысяч и взял.
Ведь у меня всё так.
— И
ведь это всё оттого, что не задаю обедов
да не занимаю им денег.
— Вон запустил как все! — говорил Костанжогло, указывая пальцем. — Довел мужика до какой бедности! Когда случился падеж, так уж тут нечего глядеть на свое добро. Тут все свое продай,
да снабди мужика скотиной, чтобы он не оставался и одного дни без средств производить работу. А
ведь теперь и годами не поправишь: и мужик уже изленился, и загулял, и стал пьяница.
— Невыгодно!
да через три года я буду получать двадцать тысяч годового дохода с этого именья. Вот оно как невыгодно! В пятнадцати верстах. Безделица! А земля-то какова? разглядите землю! Всё поемные места.
Да я засею льну,
да тысяч на пять одного льну отпущу; репой засею — на репе выручу тысячи четыре. А вон смотрите — по косогору рожь поднялась;
ведь это все падаль. Он хлеба не сеял — я это знаю.
Да этому именью полтораста тысяч, а не сорок.
Может быть, два-три человека извлекли себе настоящую пользу,
да и то оттого, может, что и без того были умны, а прочие
ведь только и стараются узнать то, что портит здоровье,
да и выманивает деньги.
— Это я не могу понять, — сказал Чичиков. — Десять миллионов — и живет как простой мужик!
Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно сделать.
Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не будет, как генералы
да князья.
—
Да куды ж мне, сами посудите! Мне нельзя начинать с канцелярского писца. Вы позабыли, что у меня семейство. Мне сорок, у меня уж и поясница болит, я обленился; а должности мне поважнее не дадут; я
ведь не на хорошем счету. Я признаюсь вам: я бы и сам не взял наживной должности. Я человек хоть и дрянной, и картежник, и все что хотите, но взятков брать я не стану. Мне не ужиться с Красноносовым
да Самосвистовым.
— Не я-с, Петр Петрович, наложу-с <на> вас, а так как вы хотели бы послужить, как говорите сами, так вот богоугодное дело. Строится в одном месте церковь доброхотным дательством благочестивых людей. Денег нестает, нужен сбор. Наденьте простую сибирку…
ведь вы теперь простой человек, разорившийся дворянин и тот же нищий: что ж тут чиниться? —
да с книгой в руках, на простой тележке и отправляйтесь по городам и деревням. От архиерея вы получите благословенье и шнурованную книгу,
да и с Богом.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков!
Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью
да на доброе дело!»