Неточные совпадения
—
Да так, это
ведь легкое.
—
Да как же, матушка! Раз, что жар, а другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а
ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров день; добрые люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда будет.
— Не могу вам про это доложить, —
да нет, вряд, чтобы была знакома. Она
ведь из простых, из города Брянскова, из купецкой семьи.
Да простые такие купцы-то, не то чтобы как вон наши губернские или московские. Совсем из простого звания.
—
Да так, неш это по злобе! Так враг-то смущает. Он
ведь в мире так не смущает, а здесь, где блюдутся, он тут и вередует.
Всё
ведь, говорю, люди, которые смотрят на жизнь совсем не так, как наше купечество,
да даже и дворянство, а посмотри, какого о них мнения все?
Нет, мы
ведь другой школы, нам теперь уж на вас смотреть только
да внучат качать.
— Ну
да. Какая ты чудиха! Там
ведь с ума посходят.
— Пожалуйста.
Да вы уж не спрашивайте. Я все прочитаю и постараюсь понять. Это
ведь исторический писатель?
— Ну,
да. Я об этом не говорю теперь, а
ведь жив человек живое и думает. Мало ли чем Господь может посетить: тогда копеечка-то и понадобится.
— К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз бы
да другой увидала, что нельзя глупить, так и обдумалась бы; она
ведь не дура. А то маменька с папенькой сами потворствуют, бабенка и дурит, а потом и в привычку войдет.
— Ты даже, — хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой десяток,
да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. —
Да грех-то еще грехом, а то и сердечишко заговорит. От капризных-то мужей
ведь умеют подбирать: тебе, мол, милая, он не годится, ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, — а?
— Батюшка мой! — говорил доктор, взойдя в жилище конторщика, который уже восстал от сна и ожидал разгадки странного появления барышни, — сделайте-ка вы милость, заложите поскорее лошадку
да слетайте в город за дочкою Петра Лукича. Я вот ей пару строчек у вас черкну.
Да выходите-то, батюшка, сейчас: нам нужно у вас барышню поместить. Вы
ведь не осердитесь?
— И сейчас же рассуждает: «Но
ведь это, говорит, пройдет; это там, в институте,
да дома легко прослыть умницею-то, а в свете, как раз
да два щелкнуть хорошенько по курносому носику-то, так и опустит хохол».
—
Да уж, верно, и она будет вместе говеть; там
ведь у них церковь далеко,
да и холодная.
—
Да, удобной для воспроизведения на сцене, пожалуй; но
ведь вон Островский и Писемский нашли же драму.
Может быть, c'est quelque chose de moujique, [Это нечто мужицкое (франц.).] ну
да и я
ведь не имею времени заниматься гуманными науками, а так, сырыми мозгами размышляю.
—
Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я
ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
—
Да как же:
ведь она у маменьки в постели лежит. Шнуровку ей распустили, лодеколоном брызгают.
—
Да вот пожаловаться хотела. Она завтра проспит до полудня, и все с нее как с гуся вода. А он? Он
ведь теперь…
—
Да нечего тебе здесь делать: ты
ведь женатый, — отвечала, смеясь, Давыдовская.
—
Да вы увлекаетесь, Арапов. Я
ведь вам говорю, с какой точки он на все смотрит.
— Некогда, Дмитрий Петрович. Непорядки все. Я
ведь да няня, повар Сергей
да швея Ненила, только всего и людей. Нынче вот барышня Лизавета Егоровна пожаловали на извозчика и приказали разыскать вас и просить. Я уж с полчаса места дожидаюсь.
—
Да как Бог грехам потерпит. Зимку бы надо прожить.
Ведь уж засиделись, батюшка.
—
Да как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек —
ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни у одного ребенка не принялась.
—
Да еще бы вы с таким вздором приехали.
Ведь охота же, право, вам, Розанов, бог знает с кем якшаться. Дело бы делали. Я вот вас запречь хочу.
—
Да как же? Водитесь с какими-то химеристами, ко всему этому химерному провинциально доверчивы, все
ведь это что? Провинциальная доверчивость сама собою, а прежде всего идеализм.
—
Да не едет.
Ведь не связанного же его отправить!
— Ну
да, социалист, конечно. Другого-то
ведь ничего быть не может.
— Я видел, что ваша жена с душком, ну
да что ж такое, женщины
ведь все сумасшедшие. А вы себе табакерку купите: она капризничать, а вы табачку понюхайте
да свое дело делайте.
—
Да зачем же? Вы
ведь с Бычковым давно знакомы: можете просто пригласить его, и только. К чему же тут все это путать? И то, что вы его приглашаете «только как порядочного человека», совсем лишнее. Неужто он так глуп, что истолкует ваше приглашение как-нибудь иначе, а это письмо просто вас компрометирует своею…
—
Да кто вы? Кто это вы? Много ли вас — то? Вас и пугать не станут, — сами попрячетесь, как мыши. Силачи какие! Вы посмотрите,
ведь на это не надо ни воли, ни знаний, ни смелости; на это даже, я думаю, Белоярцев, и тот пойдет.
—
Да, пока; чудак ты:
ведь нельзя же разом.
—
Да я уж привык к таким встрепкам, только досадно подумать, за что это на мою долю их так много выпадает.
Ведь вот всегда так, как видите. Ну чем я виноват сегодня?
—
Да не только нового приюта, а и новой жизни, Дмитрий Петрович, — говорила Полинька. — Теперь я ясно вижу, что это будет бесконечная глупая песенка, если вы не устроитесь как-нибудь умнее. Ребенка вам отдадут, в этом будьте уверены. Некуда им деть его: это
ведь дело нелегкое; а жену обеспечьте: откупитесь, наконец.
—
Да уж так: вы
ведь ни на шаг без жизненных прикрас.
—
Да вот в этом же доме, — отвечала старуха, указывая на тот же угрюмо смотрящий дом. — Рада будет моя-то, — продолжала она убеждающим тоном. — Поминали мы с ней про тебя не раз; сбили
ведь ее: ох, разум наш, разум наш женский! Зайди, батюшка, утешь ты меня, старуху, поговори ты с ней! Может, она тебя в чем и послушает.
—
Да; но позвольте, Лизавета Егоровна:
ведь это дело общее.
Ведь вы же мне делали выговор за мнимое самоволие.
—
Да, только позвольте, тогда
ведь, когда было это сказано, не у кого было ее покупать, — вмешалась сама Мечникова.
—
Да отчего же вы ничего не говорили прежде?
Ведь это, Лизавета Егоровна, странно: так жить нельзя.
—
Да кто лечит? Сулима наш прописывает. Вот сейчас перед вашим приходом чуть с ним не подралась: рецепт прописал,
да смотрю, свои осматки с ног скидает, а его новые сапожки надевает. Вам, говорит, пока вы больны, выходить некуда. А он молчит. Ну что же это такое: последние сапожонки, и то у живого еще с ног волокут!
Ведь это ж аспиды, а не люди.
—
Да,
да, это все так, но все же
ведь все наши недоразумения выходят из-за несходства наших принципов. Мы отрицаем многое, за что стоит…
— Батюшка мой,
да у него, у моего мужа, сапожищи-то
ведь демоны, — оправдывала Марфа супруга.
—
Да… а я так, я… Правда, я
ведь ничего…
— Я
ведь вам десять копеек заплатил? — проговорил больной, глядя на Райнера. —
Да,
да, я заплатил… Теперь… теперь я свою шинель… перекрасить отдам…
да… Она еще… очень хорошая…
Да, а десять копеек я заплатил…
—
Да нет у меня, Лизавета Егоровна, а не о том забота, что вы отдадите. Вот сто или полтораста рублей это есть, за удовольствие сочту, если вы их возьмете. Я
ведь ваш должник.
— Я вам говорила, что мне нужны деньги. Просить взаймы я не хочу ни у кого,
да и не даст никто;
ведь никому же не известно, что у меня есть состояние.
— Суприз, генеральша моя хорошая,
да уж такой суприз, что на-на! Вихорная-то
ведь его сюда прилетела!
— Ды-ть, матушка, нешь он тому причинен? — ублажала ее появившаяся у них за спинами Марфа. — Он бы и всей своей радостной радостью рад,
да где ж ему догнать лошадь! Когда бы у него обувка, как у добрых людей, ну еще бы, а то
ведь у него сапожищи-то — демоны неспособные.