Неточные совпадения
Ведь говорила я Агриппине Филипьевне, уж сколько раз говорила: «Mon ange, [Мой ангел (фр.).] уж поверьте, что недаром приехал этот ваш братец…» Да-с!..
—
Да,
да… Я понимаю, что вы заняты, у вас дела. Но
ведь молодым людям отдых необходим. Не правда ли? — спрашивала Хиония Алексеевна, обращаясь к Марье Степановне. — Только я не советую вам записываться в Благородное собрание: скучища смертная и сплетни, а у нас, в Общественном клубе, вы встретите целый букет красавиц. В нем недостает только Nadine… Ваши таланты, Nadine…
—
Да что я говорю? — спохватилась Хиония Алексеевна. —
Ведь Половодов и Ляховский ваши опекуны, Сергей Александрыч, — вам лучше их знать.
—
Да,
да… A Nicolas Веревкин…
ведь вы, кажется, с ним вместе в университете учились, если не ошибаюсь?
Ведь половина в этих заводах сделана на гуляевские капиталы
Да, Павел-то Михайлыч и дочку-то свою загубил из-за них…
—
Да, но
ведь трудно обвинять людей в том, чего они не в состоянии понимать.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. —
Ведь не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна!
Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину —
ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но
ведь чем враг не шутит.
—
Ведь вы себе представить не можете, Марья Степановна, какие гордецы все эти Ляховские и Половодовы!.. Уж поверьте мне, что они теперь мечтают…
да, именно мечтают, что вот приехал Привалов
да прямо к ним в руки и попал…
—
Да… Но
ведь миллионами не заставишь женщину любить себя… Порыв, страсть —
да разве это покупается на деньги? Конечно, все эти Бахаревы и Ляховские будут ухаживать за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право, не знаю, что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?.. Ну, скажите мне, ради бога, что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
— Гм…
да… Но
ведь у Оскара Филипыча, кажется, очень хорошее место в Петербурге?
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец…
Да,
да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь!
Ведь не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
— А я все-таки знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов…
Да. Пусть Бахаревы останутся с носом и любуются на свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле… Вот увидите. Это только нужно повести дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка…
Ведь эти мужчины все дураки: увидали женщину, — и сейчас глаза за корсет. Вот мы…
—
Ведь Лепешкин очень умен, — вставила свое слово Хиония Алексеевна. — Он только прикидывается таким простачком… Простой мужик — и нажил сто тысяч.
Да, очень, очень умен!
— Зарываться не буду и непременно выиграю. Ты только одно пойми: ирбитские купцы…
Ведь такого случая не скоро дождешься!..
Да мы с Ломтевым так их острижем…
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. —
Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал.
Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
— Тонечка, покорми нас чем-нибудь!.. — умолял Веревкин, смешно поднимая брови. —
Ведь пятый час на дворе…
Да, кстати, вели подавать уж прямо сюда, — отлично закусим под сенью струй. Понимаешь?
— О
да… Могу вас уверить. Вот на эту сторону его характера вам и нужно действовать.
Ведь женщины всесильны, Александр Павлыч, — уже с улыбкой прибавил дядюшка.
— Мама,
да Зося никогда и не говорит с Витей, — вмешалась в разговор Верочка. —
Ведь он ей только подает калоши
да иногда сбегает куда-нибудь по ее поручению…
— Хорошо, я сам знаю, что не с водой,
да овес-то, овес-то куда ты нес… а?..
Ведь овес денег стоит, а ты его воруешь… а?..
— Ах нет, зачем же… Мы еще успеем и сегодня сделать кое-что, — упрямился Ляховский и с живостью прибавил: — Мы вместо отдыха устроим небольшую прогулку, Сергей Александрыч…
Да?
Ведь нужно же вам посмотреть ваш дом, — вот мы и пройдемся.
— Не могу знать!.. А где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь… а?
Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне?
Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и буду просить денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…»
Ведь так думаешь… а?
Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
—
Да,
да…
Ведь у них каждые святки бывает бал.
—
Да так…
Ведь все равно ты бросил заводы, значит, они ничего не проиграют, если перейдут в другие руки, которые сумеют взяться за дело лучше нашего.
—
Да, но
ведь не все же эти десятины отошли к заводам?
—
Да… Но
ведь «добрыми намерениями вымощен весь ад», как говорит пословица, — заметил Привалов. — Все дело может кончиться тем, что мы не развяжемся даже с опекой…
— Понятное дело, Борис Григорьич, нам пора и за ум приниматься, а не все прыгать на одной ножке, — довольно грубо отвечала Зося, но сейчас же поправилась. — Вы, милый мой доктор, тысячу раз уж извините меня вперед… Я постоянно оказываю вам самую черную неблагодарность. Вы
ведь извините меня?
Да?
— О
да, слышал…
Ведь вот, подумаешь, какой странный случай вышел! — удивлялся Ляховский.
— А
ведь это верно, — отозвался кто-то из толпы. — Женим… Тогда и в клуб будет ходить, и в винт, грешным делом… Ха-ха!.. Уж это верно… Да-с!..
— По-вашему же сидеть и скучать, — капризным голосом ответила девушка и после небольшой паузы прибавила: — Вы, может быть, думаете, что мне очень весело…
Да?.. О нет, совершенно наоборот; мне хотелось плакать… Я
ведь злая и от злости хотела танцевать до упаду.
— Вы считаете меня совсем пустой девушкой… — заговорила Зося упавшим, глухим голосом. — Я вижу, не отпирайтесь. Вы думаете, что я способна только дурачиться, наряжаться и выезжать лошадей.
Да?
Ведь так?
— А сознайтесь,
ведь вы никогда даже не подозревали, что я могу задумываться над чем-нибудь серьезно…
Да? Вы видели только, как я дурачилась, а не замечали тех причин, которые заставляли меня дурачиться… Так узнайте же, что мне все это надоело, все!.. Вся эта мишура, ложь, пустота давят меня…
— И тщеславие… Я не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы была такая рука, которая… Ах
да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во всем. Я желала бы быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм и обстановку комнаты, —
ведь такая сила наполнит целую жизнь… она даст счастье.
— Вы не можете… Ха-ха!.. И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы не скажете мне прямо?..
Ведь я умела же побороть свой девический стыд и первая сказала, что вас люблю…
Да… а вы даже не могли отплатить простой откровенностью на мое признание, а спрятались за пустую фразу.
Да, я в настоящую минуту в тысячу раз лучше вас!.. Я теперь поняла все… вы любите Надежду Васильевну…
Да?
— Буду с вами откровенна, — продолжала расходившаяся Хина, заглядывая в глаза Половодовой. —
Ведь я вас знала, mon ange, еще маленькой девочкой и могу позволить себе такую откровенность…
Да?
—
Да очень просто: взяла
да ушла к брату… Весь город об этом говорит. Рассказывают, что тут разыгрался целый роман… Вы
ведь знаете Лоскутова? Представьте себе, он давно уже был влюблен в Надежду Васильевну, а Зося Ляховская была влюблена в него… Роман, настоящий роман! Помните тогда этот бал у Ляховского и болезнь Зоси? Мне сразу показалось, что тут что-то кроется, и вот вам разгадка; теперь весь город знает.
—
Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги…
Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас
ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно…
Да!
—
Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она
ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
— Вот… вот он самый…
Ведь немчурка совсем ничтожная… Вот Половодов и привел ко мне этого самого немчурку,
да вдвоем меня и обделали. Понимаете, совсем обошли, точно темноту на меня навели…
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам о тебе все вздыхает…
Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу…
Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
— Папахен-то
ведь и спать даже не ложился, — сообщал Привалову Nicolas Веревкин. — Пока мы спали, он работал… За восемьдесят тысяч перевалило…
Да… Я советовал забастовать, так не хочет: хочет добить до ста.
—
Да так… не выдержал характера: нужно было забастовать, а я все добивал до сотни тысяч, ну и продул все.
Ведь раз совсем поехал из Ирбита, повез с собой девяносто тысяч с лишком, поехали меня провожать,
да с первой же станции и заворотили назад… Нарвался на какого-то артиста. Ну, он меня и раздел до последней нитки. Удивительно счастливо играет бестия…
— У Кати есть здесь мать… бедная старуха. Хотел я съездить к ней, нельзя ли чем помочь ей,
да мне это неловко как-то сделать. Вот если бы вам побывать у нее.
Ведь вы с ней видались у Бахаревых?
—
Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь,
да я ничего не сказала: сама не знаю.
— Ну, как ты живешь здесь?.. — заговорил Василий Назарыч после короткой, но тяжелой паузы. — Все с твоей школой
да с бабами возишься? Слышал, все слышал… Сорока на хвосте приносила весточки. Вон ты какая сама-то стала: точно сейчас из монастыря.
Ведь три года не видались…