Неточные совпадения
— Милости просим.
Да покойно ли тебе будет в сарае? Я прикажу бабам постлать тебе простыню и положить подушку. Эй, бабы! — вскричал он, поднимаясь с места, — сюда, бабы!.. А ты, Федя, поди с ними. Бабы
ведь народ глупый.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали
да жена не бранилась.
Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая,
да благо спит целый день… А что ж преферанс?
— Тоже был помещик, — продолжал мой новый приятель, — и богатый,
да разорился — вот проживает теперь у меня… А в свое время считался первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки?
ведь уж обед на столе.
«
Ведь экая натура-то дура, говорит,
ведь вот умрет человек,
ведь непременно умрет, а все скрипит, тянет, только место занимает
да другим мешает».
Ведь вот вы, может, знаете, —
да как вам своей земли не знать, — клин-то, что идет от Чеплыгина к Малинину?..
Ведь чуть в гроб отца моего не вогнал, и точно вогнал бы,
да сам, спасибо, умер: с голубятни в пьяном виде свалился…
— Небось все на биллиарде играл
да чайничал, на гитаре бренчал, по присутственным местам шмыгал, в задних комнатках просьбы сочинял, с купецкими сынками щеголял? Так
ведь?.. Сказывай!
Ведь вот с тех пор и Феклиста не в своем уме: придет,
да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои,
да и затянет песенку, — помните, Вася-то все такую песенку певал, — вот ее-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько Богу жалится…
—
Да, умер. Что ж ты его не вылечил, а?
Ведь ты, говорят, лечишь, ты лекарка.
—
Ведь вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция — что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил,
да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный человек! Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
—
Да, батюшка, Аркадий Павлыч, — продолжал неугомонный бурмистр, — как же вы это? Сокрушаете вы меня совсем, батюшка; известить меня не изволили о вашем приезде-то. Где же вы ночку-то проведете?
Ведь тут нечистота, сор…
— И сам ума не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно, враг попутал.
Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было,
да караул приставил и своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю;
да чайком его,
да благодарность…
Ведь что, батюшка, думаете?
Ведь осталось у чужаков на шее; а
ведь мертвое тело, что двести рублев — как калач.
— Нет-с. Сам придет
да прочитает. То есть ему прочтут; он
ведь грамоте у нас не знает. (Дежурный опять помолчал.) А что-с, — прибавил он, ухмыляясь, —
ведь хорошо написано-с?
—
Да кого ты уверяешь?
Ведь я ее видел; в прошлом году, в Москве, своими глазами видел.
—
Да что, Николай Еремеич, — заговорил Куприян, — вот вы теперь главным у нас конторщиком, точно; спору в том, точно, нету; а
ведь и вы под опалой находились, и в мужицкой избе тоже пожили.
— Как же это вы, Мардарий Аполлоныч?
Ведь это грешно. Избенки отведены мужикам скверные, тесные; деревца кругом не увидишь; сажалки даже нету; колодезь один,
да и тот никуда не годится. Неужели вы другого места найти не могли?.. И, говорят, вы у них даже старые конопляники отняли?
Особенно любит она глядеть на игры и шалости молодежи; сложит руки под грудью, закинет голову, прищурит глаза и сидит, улыбаясь,
да вдруг вздохнет и скажет: «Ах вы, детки мои, детки!..» Так, бывало, и хочется подойти к ней, взять ее за руку и сказать: «Послушайте, Татьяна Борисовна, вы себе цены не знаете,
ведь вы, при всей вашей простоте и неучености, — необыкновенное существо!» Одно имя ее звучит чем-то знакомым, приветным, охотно произносится, возбуждает дружелюбную улыбку.
—
Да нет, — перебил он меня, — такие ли бывают хозяева! Вот видите ли, — продолжал он, скрутив голову набок и прилежно насасывая трубку, — вы так, глядя на меня, можете подумать, что я и того… а
ведь я, должен вам признаться, воспитанье получил средственное; достатков не было. Вы меня извините, я человек откровенный,
да и наконец…
Дашь ей хлеб из левой руки
да скажешь: жид ел, —
ведь не возьмет, а дашь из правой
да скажешь: барышня кушала, — тотчас возьмет и съест.
Что ж вы думаете?
ведь узнала барыня Матрену и меня узнала, старая,
да жалобу на меня и подай: беглая, дескать, моя девка у дворянина Каратаева проживает;
да тут же и благодарность, как следует, предъявила.
—
Ведь что вы думаете? — продолжал он, ударив кулаком по столу и стараясь нахмурить брови, меж тем как слезы все еще бежали по его разгоряченным щекам, —
ведь выдала себя девка, пошла
да и выдала себя…
О Боже мой! если б они знали…
да я именно и гибну оттого, что во мне решительно нет ничего оригинального, ничего, кроме таких выходок, как, например, мой теперешний разговор с вами; но
ведь эти выходки гроша медного не стоят.
— Или нет, расскажу-ка я вам лучше, как я женился.
Ведь женитьба дело важное, пробный камень всего человека; в ней, как в зеркале, отражается…
Да это сравнение слишком избито… Позвольте, я понюхаю табачку.
Вот я подумал, подумал —
ведь наука-то, кажись, везде одна, и истина одна, — взял
да и пустился, с Богом, в чужую сторону, к нехристям…
— А не знаю, батюшка. Стало, за дело.
Да и как не бить?
Ведь он, батюшка, Христа распял!
—
Да, песни, старые песни, хороводные, подблюдные, святочные, всякие! Много я их
ведь знала и не забыла. Только вот плясовых не пою. В теперешнем моем звании оно не годится.
Подивился бы я тут, как это Филофей в подобную минуту может еще о своих лошадях заботиться,
да, признаюсь, мне самому было не до него… «Неужто же убьют? — твердил я мысленно. — За что?
Ведь я им все отдам, что у меня есть».
—
Да чего их жалеть-то?
Ведь ворам в руки они бы не попались. А в уме я их все время держал, и теперь держу… во как. — Филофей помолчал. — Может… из-за них Господь Бог нас с тобой помиловал.