Неточные совпадения
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда же в воду, домой не заходя,
да думаю: «
Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
Может, оттого, что в эдакую минуту встретил,
да вот
ведь и его встретил (он указал на Лебедева), а
ведь не полюбил же его.
— А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, —
ведь я вас все-таки не знаю,
да и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
— Ну нет, — с убеждением перебил генерал, — и какой, право, у тебя склад мыслей! Станет она намекать…
да и не интересанка совсем. И притом, чем ты станешь дарить:
ведь тут надо тысячи! Разве портретом? А что, кстати, не просила еще она у тебя портрета?
— Нет, еще не просила;
да, может быть, и никогда не попросит. Вы, Иван Федорович, помните, конечно, про сегодняшний вечер? Вы
ведь из нарочито приглашенных.
— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо и колеблясь Ганя, — что
ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока не решит сама дела,
да и тогда все еще мое слово за мной…
—
Да что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но
ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо сказал, наконец, что я господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались. Сестре по крайней мере всё это отчеканил, при матери.
Каллиграф не допустил бы этих росчерков или, лучше сказать, этих попыток расчеркнуться, вот этих недоконченных полухвостиков, — замечаете, — а в целом, посмотрите, оно составляет
ведь характер, и, право, вся тут военно-писарская душа проглянула: разгуляться бы и хотелось, и талант просится,
да воротник военный туго на крючок стянут, дисциплина и в почерке вышла, прелесть!
— Ай
да князь! — закричал Фердыщенко. — Нет, я свое: se non и vero — беру назад. Впрочем… впрочем,
ведь это он всё от невинности! — прибавил он с сожалением.
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть не в исступление от радости, — так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то?
Да разве это можно? (Я им всем говорю!)
Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит.
Ведь так, Ганька, подлец!
Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
—
Да, почти как товарищ. Я вам потом это всё разъясню… А хороша Настасья Филипповна, как вы думаете? Я
ведь ее никогда еще до сих пор не видывал, а ужасно старался. Просто ослепила. Я бы Ганьке всё простил, если б он по любви;
да зачем он деньги берет, вот беда!
— Сама знаю, что не такая, и с фокусами,
да с какими? И еще, смотри, Ганя, за кого она тебя сама почитает? Пусть она руку мамаше поцеловала. Пусть это какие-то фокусы, но она все-таки
ведь смеялась же над тобой! Это не стоит семидесяти пяти тысяч, ей-богу, брат! Ты способен еще на благородные чувства, потому и говорю тебе. Эй, не езди и сам! Эй, берегись! Не может это хорошо уладиться!
— А весь покраснел и страдает. Ну,
да ничего, ничего, не буду смеяться; до свиданья. А знаете,
ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!
—
Да меня для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в этом духе. Ну возможно ли в самом деле такого, как я, принимать?
Ведь я понимаю же это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование: для того и сажают, что это и вообразить невозможно.
Что я в театре-то Французском, в ложе, как неприступная добродетель бельэтажная сидела,
да всех, кто за мною гонялись пять лет, как дикая бегала, и как гордая невинность смотрела, так
ведь это всё дурь меня доехала!
Ведь он в твоем доме, при твоей матери и сестре меня торговал, а ты вот все-таки после того свататься приехал
да чуть сестру не привез?
— Спасибо, князь, со мной так никто не говорил до сих пор, — проговорила Настасья Филипповна, — меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из порядочных людей. Слышали, Афанасий Иваныч? Как вам покажется всё, что князь говорил?
Ведь почти что неприлично… Рогожин! Ты погоди уходить-то.
Да ты и не уйдешь, я вижу. Может, я еще с тобой отправлюсь. Ты куда везти-то хотел?
— Лукьян Тимофеич, а Лукьян Тимофеич! Вишь
ведь!
Да глянь сюда!.. Ну,
да пусто бы вам совсем!
—
Да вы что все в дырьях-то вышли? — сказала девушка. —
Ведь тут за дверью у вас лежит новешенький сюртук, не видели, что ли?
— Вы чего пугаете-то, я
ведь не Таня, не побегу. А вот Любочку так, пожалуй, разбудите,
да еще родимчик привяжется… что кричите-то!
— Ну, довольно, полно, молись за кого хочешь, черт с тобой, раскричался! — досадливо перебил племянник. —
Ведь он у нас преначитанный, вы, князь, не знали? — прибавил он с какою-то неловкою усмешкой. — Всё теперь разные вот этакие книжки
да мемуары читает.
—
Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите, уж он и руку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй,
да плут, вот беда;
да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и
ведь в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
— Ну, что же? — сказал князь, как бы очнувшись. — Ах
да!
Ведь вы знаете сами, Лебедев, в чем наше дело: я приехал по вашему же письму. Говорите.
— Я твоему голосу верю, как с тобой сижу. Я
ведь понимаю же, что нас с тобой нельзя равнять, меня
да тебя…
— Верно знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что ли? Это, брат, нечего и говорить, что не такая. Один это только вздор. С тобой она будет не такая, и сама, пожалуй, этакому делу ужаснется, а со мной вот именно такая.
Ведь уж так. Как на последнюю самую шваль на меня смотрит. С Келлером, вот с этим офицером, что боксом дрался, так наверно знаю — для одного смеху надо мной сочинила…
Да ты не знаешь еще, что она надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
Она
ведь со мной всё про вздоры говорит али насмехается;
да и тут смеясь начала, а потом такая стала сумрачная; весь этот дом ходила, осматривала, и точно пужалась чего.
—
Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие
ведь ноне не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных глаз говорил, что у нас, по России, больше, чем во всех землях таких, что в бога не веруют? «Нам, говорит, в этом легче, чем им, потому что мы дальше их пошли…»
Да, он уже и был на Петербургской, он был близко от дома;
ведь не с прежнею же целью теперь он идет туда,
ведь не с «особенною же идеей»!
— Что же вы про тех-то не скажете? — нетерпеливо обратилась Вера к отцу. —
Ведь они, коли так, сами войдут: шуметь начали. Лев Николаевич, — обратилась она к князю, который взял уже свою шляпу, — там к вам давно уже какие-то пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся,
да папаша к вам не допускает.
—
Да помилуйте, во-первых, я успел сам отлично разглядеть господина Бурдовского, я
ведь вижу сам теперь, каков он…
—
Ведь уж умирает, а всё ораторствует! — воскликнула Лизавета Прокофьевна, выпустив его руку и чуть не с ужасом смотря, как он вытирал кровь с своих губ. —
Да куда тебе говорить! Тебе просто идти ложиться надо…
— Лягу, так
ведь и не встану до самой смерти, — улыбнулся Ипполит, — я и вчера уже хотел было так лечь, чтоб уж и не вставать, до смерти,
да решил отложить до послезавтра, пока еще ноги носят… чтобы вот с ними сегодня сюда прийти… только устал уж очень…
—
Да ты спишь, что ли? Если не хочешь, батюшка, так
ведь я его к себе переведу! Господи,
да он и сам чуть на ногах стоит!
Да ты болен, что ли?
—
Да в чем же дело, разъясните ради Христа? Неужели вы не понимаете, что это прямо до меня касается?
Ведь тут чернят Евгения Павловича.
«
Ведь вот, — подумала про себя Лизавета Прокофьевна, — то спит
да ест, не растолкаешь, а то вдруг подымется раз в год и заговорит так, что только руки на нее разведешь».
И потому я не имею права… к тому же я мнителен, я… я убежден, что в этом доме меня не могут обидеть и любят меня более, чем я стою, но я знаю (я
ведь наверно знаю), что после двадцати лет болезни непременно должно было что-нибудь
да остаться, так что нельзя не смеяться надо мной… иногда…
ведь так?
— Идемте же! — звала Аглая. — Князь, вы меня поведете. Можно это, maman? Отказавшему мне жениху?
Ведь вы уж от меня отказались навеки, князь?
Да не так, не так подают руку даме, разве вы не знаете, как надо взять под руку даму? Вот так, пойдемте, мы пойдем впереди всех; хотите вы идти впереди всех, tête-а-tête? [наедине (фр.).]
—
Да разве ты что-нибудь знаешь? Видишь, дражайший, — встрепенулся и удивился генерал, останавливаясь на месте как вкопанный, — я, может быть, тебе напрасно и неприлично проговорился, но
ведь это потому, что ты… что ты… можно сказать, такой человек. Может быть, ты знаешь что-нибудь особенное?
—
Да и не то что слышал, а и сам теперь вижу, что правда, — прибавил он, — ну когда ты так говорил, как теперь?
Ведь этакой разговор точно и не от тебя. Не слышал бы я о тебе такого, так и не пришел бы сюда;
да еще в парк, в полночь.
—
Да разве мало одного только чувства самосохранения?
Ведь чувство самосохранения — нормальный закон человечества…
—
Да он сейчас застрелится, что же вы! Посмотрите на него! — вскрикнула Вера и рванулась к Ипполиту в чрезвычайном испуге и даже схватила его за руки, —
ведь он сказал, что на восходе солнца застрелится, что же вы!
—
Да я
ведь не про то! Конечно, я и тому рад, что вы нашли, — поправился поскорее князь, — но… как же вы нашли?
— Ах
да; прочли вы эту статью, генерал? Как вам понравилась?
Ведь любопытна? — обрадовался князь возможности поскорее начать разговор попостороннее.
—
Да,
ведь он писал письма… с предложениями о мире… — робко поддакнул князь.
Он понимал также, что старик вышел в упоении от своего успеха; но ему все-таки предчувствовалось, что это был один из того разряда лгунов, которые хотя и лгут до сладострастия и даже до самозабвения, но и на самой высшей точке своего упоения все-таки подозревают про себя, что
ведь им не верят,
да и не могут верить.
— Жестокая!
да, жестокая! — подхватила вдруг Аглая. — Дрянная! Избалованная! Скажите это папаше. Ах
да,
ведь он тут. Папа, вы тут? Слышите! — рассмеялась она сквозь слезы.
— Оставим до времени; к тому же
ведь нельзя и без благородства, с вашей-то стороны.
Да, князь, вам нужно самому пальцем пощупать, чтоб опять не поверить, ха-ха! А очень вы меня презираете теперь, как вы думаете?
«
Да и забыл тогда об этом поинтересоваться», но все-таки оказалось, что у него превосходная память, потому что он даже припомнил, как строга была к маленькому воспитаннику старшая кузина, Марфа Никитишна, «так что я с ней даже побранился раз из-за вас за систему воспитания, потому что всё розги и розги больному ребенку —
ведь это… согласитесь сами…» и как, напротив, нежна была к бедному мальчику младшая кузина, Наталья Никитишна…
— Ах, боже мой! — вскричал князь, конфузясь, торопясь и воодушевляясь всё больше и больше, — я… я опять сказал глупость, но… так и должно было быть, потому что я… я… я, впрочем, опять не к тому!
Да и что теперь во мне, скажите пожалуйста, при таких интересах… при таких огромных интересах! И в сравнении с таким великодушнейшим человеком, потому что
ведь, ей-богу, он был великодушнейший человек, не правда ли? Не правда ли?
—
Да,
да, вы правы;
да, я виноват, — заговорил опять князь в ужасной тоске, — и знаете:
ведь она одна, одна только Аглая смотрела на Настасью Филипповну… Остальные никто
ведь так не смотрели.