Неточные совпадения
Да! так видишь:
ведь это еще не деньги в ломбарде, талант-то; а вы оба бедные.
—
Да разве князь, — прервал я ее с удивлением, — про вашу любовь знает?
Ведь он только подозревал,
да и то не наверное.
Ведь вот он клялся мне любить меня, всё обещания давал; а
ведь я ничему не верю из его обещаний, ни во что их не ставлю и прежде не ставила, хоть и знала, что он мне не лгал,
да и солгать не может.
К тому же отец непременно хотел меня везти сегодня к невесте (
ведь мне сватают невесту; Наташа вам сказывала?
да я не хочу).
Да ты
ведь теперь-то к нам, Ваня?
— Умер, гм… умер!
Да так и следовало. Что ж, оставил что-нибудь жене и детям?
Ведь ты говорил, что у него там жена, что ль, была… И на что эти люди женятся!
— Ты
ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм…
да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
(Я
ведь согрешила,
да ее раз на кофей и позвала, когда мой на все утро по делам уезжал.)
— Батюшка, Николай Сергеич!
Да на кого ж я без тебя останусь! — закричала бедная Анна Андреевна. —
Ведь у меня, кроме тебя, в целом свете нет ник…
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня,
ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь
да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить
да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
— Нет, не праздник…
да что ж, Ваня, садись, должно быть устал. Хочешь чаю?
Ведь ты еще не пил?
— Без условий! Это невозможно; и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После того как я их покинула, может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала.
Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили!
Ведь ты знаешь сам, что это невозможно!
Я
ведь понимаю, что это унизительно,
да я не стыжусь.
А наконец (почему же не сказать откровенно!), вот что, Наташа,
да и вы тоже, Иван Петрович, я, может быть, действительно иногда очень, очень нерассудителен; ну,
да, положим даже (
ведь иногда и это бывало), просто глуп.
— То-то я и говорю, что он такой деликатный. А как хвалил тебя! Я
ведь говорил тебе… говорил! Нет, он может все понимать и чувствовать! А про меня как про ребенка говорил; все-то они меня так почитают!
Да что ж, я
ведь и в самом деле такой.
—
Да я
ведь и без того никогда об тебе с ним не говорю.
—
Да, встреча! Лет шесть не встречались. То есть и встречались,
да ваше превосходительство не удостоивали взглядом-с.
Ведь вы генералы-с, литературные то есть-с!.. — Говоря это, он насмешливо улыбался.
Ведь я уж сколько лет один маюсь, — день
да ночь — сутки прочь, а старого не забыл. Не забывается! А ты-то, ты-то?
— Нет, Ваня, ты не то, что я! — проговорил он наконец трагическим тоном. — Я
ведь читал; читал, Ваня, читал!..
Да послушай: поговорим по душе! Спешишь?
Я
ведь, брат, разными частными комиссиями занимаюсь,
да еще с какими людьми знаком!
— Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делу приходилось.
Ведь я уже говорил тебе, что знаю князя Валковского. Это ты хорошо делаешь, что хочешь отправить ее к тем старикам. А то стеснит она тебя только.
Да вот еще что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру. Прощай, заходи чаще. Что она теперь, спит?
— Полно, Наташа, — спешил я разуверить ее. —
Ведь я был очень болен всю ночь: даже и теперь едва стою на ногах, оттого и не заходил ни вечером вчера, ни сегодня, а ты и думаешь, что я рассердился… Друг ты мой дорогой,
да разве я не знаю, что теперь в твоей душе делается?
—
Да тут нечего и объяснять. Я говорю очень просто. Вы
ведь знаете, какой он ветреный, забывчивый. Ну вот, как ему дана теперь полная свобода, он и увлекся.
— Чем, чем вы себя связывали? Что значит в ваших глазах обмануть меня?
Да и что такое обида какой-то девушке!
Ведь она несчастная беглянка, отверженная отцом, беззащитная, замаравшаясебя, безнравственная!Стоит ли с ней церемониться, коли эта шутка может принесть хоть какую-нибудь, хоть самую маленькую выгоду!
—
Да как же Наташа-то?
Ведь я огорчу ее, Иван Петрович, выручите как-нибудь…
— Ах, Алеша, так что же! — сказала она. — Неужели ж ты вправду хочешь оставить это знакомство, чтоб меня успокоить.
Ведь это по-детски. Во-первых, это невозможно, а во-вторых, ты просто будешь неблагороден перед Катей. Вы друзья; разве можно так грубо разрывать связи. Наконец, ты меня просто обижаешь, коли думаешь, что я так тебя ревную. Поезжай, немедленно поезжай, я прошу тебя!
Да и отец твой успокоится.
— Слава богу!
Ведь мне это сто раз в голову приходило.
Да я все как-то не смел вам сказать. Вот и теперь выговорю. А
ведь это очень трудно тыговорить. Это, кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить ты,
да и никак не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»;
ведь как хорошо!
—
Да что же это (я указал на закуски),
ведь тут можно накормить целый полк?
— Ах, боже мой,
да я сейчас и поеду. Я
ведь сказал, что здесь только одну минутку пробуду, на вас обоих посмотрю, как вы вместе будете говорить, а там и туда.
—
Да, пожертвовала, а потом как он начал приезжать ко мне и все больше и больше меня любить, так я стала задумываться про себя и все думаю: пожертвовать или нет?
Ведь это очень худо, не правда ли?
—
Да. А что ж? Я
ведь редко ужинаю дома. Неужели ж вы мне не позволите пригласить вас?
— Мне сегодня очень весело! — вскричал он, — и, право, не знаю почему.
Да,
да, мой друг,
да! Я именно об этой особе и хотел говорить. Надо же окончательно высказаться, договоритьсядо чего-нибудь, и надеюсь, что в этот раз вы меня совершенно поймете. Давеча я с вами заговорил об этих деньгах и об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце… Ну! Не стоит теперь и поминать. Я
ведь это такговорил! Ха-ха-ха,
ведь вы литератор, должны же были догадаться…
— Ну, а что касается до этой девушки, то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю вас; капризна она немножко, но
ведь «нет розы без шипов», как говорили пятьдесят лет назад, и хорошо говорили: шипы колются, но
ведь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну,
да это после…
— Милая, милая девочка, хоть и побранила меня! — продолжал он, с наслаждением смакуя вино, — но эти милые существа именно тут-то и милы, в такие именно моменты… А
ведь она, наверно, думала, что меня пристыдила, помните в тот вечер, разбила в прах! Ха, ха, ха! И как к ней идет румянец! Знаток вы в женщинах? Иногда внезапный румянец ужасно идет к бледным щекам, заметили вы это? Ах, боже мой!
Да вы, кажется, опять сердитесь?
— Вы откровенны. Ну,
да что же делать, если самого меня мучат! Глупо и я откровенен, но уж таков мой характер. Впрочем, мне хочется рассказать кой-какие черты из моей жизни. Вы меня поймете лучше, и это будет очень любопытно.
Да, я действительно, может быть, сегодня похож на полишинеля; а
ведь полишинель откровенен, не правда ли?
Я
ведь русская натура, неподдельная русская натура, патриот, люблю распахнуться,
да и к тому же надо ловить минуту и насладиться жизнью.
Я
ведь все ваши новые идеи знаю, хотя и никогда не страдал от них,
да и не от чего.
—
Да что ж?.. За что же?
Ведь я ей ничего такого не сделала.
—
Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь; вы хотите забыть ее совсем и берете к себе другое дитя, а разве можно забыть свое родное дитя? Разве вы будете любить меня?
Ведь как только вы на меня взглянете, так и вспомните, что я вам чужая и что у вас была своя дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком взглянула на меня.
—
Да, я буду лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не останусь, — кричала она, рыдая. — И мать моя милостыню просила, а когда умирала, сама сказала мне: будь бедная и лучше милостыню проси, чем… Милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, я у всех прошу, а все не один человек; у одного стыдно, а у всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила;
ведь я маленькая, мне негде взять. Я у всех и прошу. А здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я злая; я злее всех; вот какая я злая!
— Я ужасно любила его прощать, Ваня, — продолжала она, — знаешь что, когда он оставлял меня одну, я хожу, бывало, по комнате, мучаюсь, плачу, а сама иногда подумаю: чем виноватее он передо мной, тем
ведь лучше…
да! И знаешь: мне всегда представлялось, что он как будто такой маленький мальчик: я сижу, а он положил ко мне на колени голову, заснул, а я его тихонько по голове глажу, ласкаю… Всегда так воображала о нем, когда его со мной не было… Послушай, Ваня, — прибавила она вдруг, — какая это прелесть Катя!
— Встаньте, папаша!
Да встаньте же, — говорила Наташа, —
ведь мне тоже хочется вас целовать…
— Нелли только что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога, не разбудите! Только уж очень она, голубушка, слаба. Боимся мы за нее. Доктор говорит, что это покамест ничего.
Да что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора! И не грех вам это, Иван Петрович? Ждали вас, ждали к обеду-то…
ведь двое суток не были!..
—
Да ничего не вышло. Надо было доказательств, фактов, а их у меня не было. Одно только он понял, что я все-таки могу сделать скандал. Конечно, он только скандала одного и боялся, тем более что здесь связи начал заводить.
Ведь ты знаешь, что он женится?