Неточные совпадения
—
Да, забыла! к тебе
ведь письмо вчера без тебя пришло.
Ведь она хлеб черный один будет есть
да водой запивать, а уж душу свою не продаст, а уж нравственную свободу свою не отдаст за комфорт; за весь Шлезвиг-Гольштейн не отдаст, не то что за господина Лужина.
Ведь деньги-то им под сторублевый пенсион
да под господ Свидригайловых под заклад достаются!
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он
ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее;
да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
Посмотрите, как разорвано платье, посмотрите, как оно надето:
ведь ее одевали, а не сама она одевалась,
да и одевали-то неумелые руки, мужские.
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно.
Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню.
Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
—
Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, —
ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил?
Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу,
ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался?
Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко…
ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
— Конечно, назад,
да зачем назначать? Сама мне, ведьма, час назначила. Мне
ведь крюк.
Да и куда, к черту, ей шляться, не понимаю? Круглый год сидит, ведьма, киснет, ноги болят, а тут вдруг и на гулянье!
— Стойте! — закричал опять молодой человек, — не дергайте! Тут что-нибудь
да не так… вы
ведь звонили, дергали — не отпирают; значит, или они обе в обмороке, или…
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно…
Да, он это все знал и все помнил;
да чуть ли это уже вчера не было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А
ведь так!..
—
Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я про тебя столько узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть не ежедневно видимся.
Ведь я в эту часть переехал. Ты не знаешь еще? Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома,
да и только!
Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я
ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня
ведь теперь дядя… Ну
да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
Ведь уж видно, что поношенные, а
ведь месяца на два удовлетворят, потому что заграничная работа и товар заграничный: секретарь английского посольства прошлую неделю на толкучем спустил; всего шесть дней и носил,
да деньги очень понадобились.
—
Да прозябал всю жизнь уездным почтмейстером… пенсионишко получает, шестьдесят пять лет, не стоит и говорить… Я его, впрочем, люблю. Порфирий Петрович придет: здешний пристав следственных дел… правовед.
Да,
ведь ты знаешь…
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. —
Ведь тут что всего обиднее?
Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут,
да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но…
Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох
да Пестряков и убили! Вот
ведь их логика.
—
Да не горячись; их просто задержали; нельзя же… Кстати: я
ведь этого Коха встречал; он
ведь, оказалось, у старухи вещи просроченные скупал? а?
Я
ведь и заговорил с целию, а то мне вся эта болтовня-себятешение, все эти неумолчные, беспрерывные общие места и все то же
да все то же до того в три года опротивели, что, ей-богу, краснею, когда и другие-то, не то что я, при мне говорят.
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя.
Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили.
Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Признайтесь, что вы поверили?
Да?
Ведь да?
—
Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! — протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось?
Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то небось уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания… приятнейшего!..
«Черт возьми! — продолжал он почти вслух, — говорит со смыслом, а как будто…
Ведь и я дурак!
Да разве помешанные не говорят со смыслом? А Зосимов-то, показалось мне, этого-то и побаивается! — Он стукнул пальцем по лбу. — Ну что, если… ну как его одного теперь пускать? Пожалуй, утопится… Эх, маху я дал! Нельзя!» И он побежал назад, вдогонку за Раскольниковым, но уж след простыл. Он плюнул и скорыми шагами воротился в «Хрустальный дворец» допросить поскорее Заметова.
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. —
Да и за что вознаграждать-то?
Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука была.
Ведь он, пьяница, все пропивал. Нас обкрадывал
да в кабак носил, ихнюю
да мою жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку меньше!
Он тогда воспользовался твоим обмороком в конторе,
да и самому потом стыдно стало; я
ведь знаю…
—
Да и Авдотье Романовне невозможно в нумерах без вас одной! Подумайте, где вы стоите!
Ведь этот подлец, Петр Петрович, не мог разве лучше вам квартиру… А впрочем, знаете, я немного пьян и потому… обругал; не обращайте…
Пульхерия Александровна хоть и не убедилась совершенно, но и не сопротивлялась более. Разумихин принял их обеих под руки и потащил с лестницы. Впрочем, он ее беспокоил: «хоть и расторопный, и добрый,
да в состоянии ли исполнить, что обещает? В таком
ведь он виде!..»
Видите, барыни, — остановился он вдруг, уже поднимаясь на лестницу в нумера, — хоть они у меня там все пьяные, но зато все честные, и хоть мы и врем, потому
ведь и я тоже вру,
да довремся же, наконец, и до правды, потому что на благородной дороге стоим, а Петр Петрович… не на благородной дороге стоит.
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел потерять нитку разговора с своим больным. — Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем будет как прежде, то есть как было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три?
Ведь это издалека началось
да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
—
Да вы не раздражайтесь, — засмеялся через силу Зосимов, — предположите, что вы мой первый пациент, ну а наш брат, только что начинающий практиковать, своих первых пациентов, как собственных детей, любит, а иные почти в них влюбляются. А я
ведь пациентами-то не богат.
— Эк
ведь врет!
Да ты в чувствительном настроении, что ли, сегодня? — крикнул Разумихин.
—
Да,
да, приду, конечно, конечно… А ты останься на минуту.
Ведь он вам сейчас не нужен, маменька? Или я, может, отнимаю его?
— Когда?.. — приостановился Раскольников, припоминая, —
да дня за три до ее смерти я был у ней, кажется. Впрочем, я
ведь не выкупить теперь вещи иду, — подхватил он с какою-то торопливою и особенною заботой о вещах, —
ведь у меня опять всего только рубль серебром… из-за этого вчерашнего проклятого бреду!
— Просто роза весенняя! И как это к тебе идет, если б ты знал; Ромео десяти вершков росту!
Да как ты вымылся сегодня, ногти
ведь отчистил, а? Когда это бывало?
Да ей-богу же, ты напомадился! Нагнись-ка!
—
Да зачем же стулья-то ломать, господа, казне
ведь убыток! — весело закричал Порфирий Петрович.
—
Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов,
да еще пуншем напоил предварительно, — можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
— Помилуйте,
да вы деньги можете с них спросить за статью! Какой, однако ж, у вас характер! Живете так уединенно, что таких вещей, до вас прямо касающихся, не ведаете. Это
ведь факт-с.
—
Да и так же, — усмехнулся Раскольников, — не я в этом виноват. Так есть и будет всегда. Вот он (он кивнул на Разумихина) говорил сейчас, что я кровь разрешаю. Так что же? Общество
ведь слишком обеспечено ссылками, тюрьмами, судебными следователями, каторгами, — чего же беспокоиться? И ищите вора!..
—
Да вот какой-то спрашивал, здесь ли студент живет, вас называл, у кого проживаете. Вы тут сошли, я показал, а он и пошел. Вишь
ведь.
Ведь предлагая моему предмету бежать со мною в Америку или Швейцарию, я, может, самые почтительнейшие чувства при сем питал,
да еще думал обоюдное счастие устроить!..
Оно конечно, одет прилично и числюсь человеком не бедным; нас
ведь и крестьянская реформа обошла: леса
да луга заливные, доход-то и не теряется; но… не пойду я туда; и прежде надоело: хожу третий день и не признаюсь никому…
— Ну
да в «вояж»-то этот… Вы
ведь сами сказали.
— Но с Авдотьей Романовной однажды повидаться весьма желаю. Серьезно прошу. Ну, до свидания… ах
да!
Ведь вот что забыл! Передайте, Родион Романович, вашей сестрице, что в завещании Марфы Петровны она упомянута в трех тысячах. Это положительно верно. Марфа Петровна распорядилась за неделю до смерти, и при мне дело было. Недели через две-три Авдотья Романовна может и деньги получить.
— Я тут, конечно, ничего не знаю, — отозвалась Пульхерия Александровна, — может, оно и хорошо,
да опять
ведь и бог знает. Ново как-то, неизвестно. Конечно, нам остаться здесь необходимо, хоть на некоторое время…
— Ее?
Да ка-а-ак же! — протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. — Ах! вы ее… Если б вы только знали.
Ведь она совсем как ребенок…
Ведь у ней ум совсем как помешан… от горя. А какая она умная была… какая великодушная… какая добрая! Вы ничего, ничего не знаете… ах!
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, —
ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила!
Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно!
Ох, я…
да что!.. вам
ведь все равно!
Но
ведь вот что при этом, добрейший Родион Романович, наблюдать следует:
ведь общего-то случая-с, того самого, на который все юридические формы и правила примерены и с которого они рассчитаны и в книжки записаны, вовсе не существует-с, по тому самому, что всякое дело, всякое, хоть, например, преступление, как только оно случится в действительности, тотчас же и обращается в совершенно частный случай-с;
да иногда
ведь в какой: так-таки ни на что прежнее не похожий-с.
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так
ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет,
да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
Ведь все это ныне больное,
да худое,
да раздраженное!..
Да пусть, пусть его погуляет пока, пусть; я
ведь и без того знаю, что он моя жертвочка и никуда не убежит от меня!
Да чего: сам вперед начнет забегать, соваться начнет, куда и не спрашивают, заговаривать начнет беспрерывно о том, о чем бы надо, напротив, молчать, различные аллегории начнет подпускать, хе-хе! сам придет и спрашивать начнет: зачем-де меня долго не берут? хе-хе-хе! и это
ведь с самым остроумнейшим человеком может случиться, с психологом и литератором-с!