Неточные совпадения
— А скажите, что вот это такое? — заговорила она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и спрашиваю: кто
же это
там, — я или не я? И так мне сделается страшно, что я убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в него.
Старуха-адмиральша и все ее дочери встречали обыкновенно этих, иногда очень запоздавших, посетителей, радушно, и барышни сейчас
же затевали с ними или танцы, или разные petits jeux [светские игры (франц.).], а на святках так и жмурки, причем Сусанна краснела донельзя и больше всего остерегалась, чтобы как-нибудь до нее не дотронулся неосторожно кто-либо из молодых людей; а тем временем повар Рыжовых, бывший постоянно к вечеру пьян, бежал в погребок и мясные лавки, выпрашивал
там, по большей части в долг, вина и провизии и принимался стряпать ужин.
— Во многом! — ответил сначала неопределенно сенатор. — Михайло Сергеич, я слышу, в зале набралось много просителей; потрудитесь к ним выйти, примите от них прошения и рассмотрите их
там! — сказал он правителю дел, который немедля
же встал и вышел из кабинета.
— Но я не лгу
же это и не выдумываю!.. Я собственными глазами видел и monsieur comt'a и Клавскую, и это им даром не пройдет!.. Нет!.. Я завтра
же скачу в Петербург и все
там разблаговещу, все!..
— Что
же там такое происходит? — спросил майор, первый увидав суматоху на половине Рыжовых, и не успела ему Миропа Дмитриевна ничего ответить, как на крыльце домика показалась, вся в белом, фигура адмиральши.
Gnadige Frau между тем об этих разговорах и объяснениях с прелестным существом в непродолжительном времени сообщила своему мужу, который обыкновенно являлся домой только спать; целые
же дни он возился в больнице, объезжал соседние деревни, из которых доходил до него слух, что
там много больных, лечил даже у крестьян лошадей, коров, и когда он таким образом возвратился однажды домой и, выпив своей любимой водочки, принялся ужинать, то gnadige Frau подсела к нему.
О пище, впрочем, из моих приезжих никто не думал, и все намерены были ограничиться чаем, кофеем и привезенною из Кузьмищева телятиной, за исключением однако доктора, который, сообразив, что город стоит на довольно большой и, вероятно, многорыбной реке, сейчас
же отправился в соседний трактирчик, выпил
там рюмки три водочки и заказал себе селяночку из стерляди, которую и съел с величайшим наслаждением.
Я держал
там иногда караул; место, доложу вам, крепкое… хотя тот
же офицер мне рассказывал, что не только польского закала офицерики, но даже наши чисто русские дают большие льготы Канарскому: умен уж очень, каналья, и лукав; конечно, строго говоря, это незаконно, но что ж делать?..
— У вас все обыкновенно добрые и благородные, — произнесла с тем
же озлоблением Миропа Дмитриевна, и на лице ее как будто бы написано было: «Хочется
же Аггею Никитичу болтать о таком вздоре, как эти поляки и разные
там их Канарские!»
— Иван Петрович, что вы такое говорите! — начал он. — Какого-то
там вчера только испеченного дворянина выбрать на такую видную должность! Что
же после этого должны будут сказать родовые дворяне, которым будет этим дана чисто пощечина.
— Да так!.. Что это?.. Во всем сомнение! — воскликнул с досадой Сверстов. — Егор
же Егорыч — не теряй, пожалуйста, нити моих мыслей! — едет на баллотировку… Я тоже навяжусь с ним ехать, да
там и явлюсь к Артасьеву… Так, мол, и так, покажите мне дело об учителе Тулузове!..
Из этих намеков мужа и Егора Егорыча Миропа Дмитриевна хорошо поняла, что она поймана с поличным, и ею овладело вовсе не раскаяние, которое ей предлагали, а злость несказуемая и неописуемая на своего супруга; в ее голове быстро промелькнули не мысли, нет, а скорее ощущение мыслей: «Этот дурак, то есть Аггей Никитич, говорит, что любит меня, а между тем разблаговещивает всем, что я что-то такое не по его сделала, тогда как я сделала это для его
же, дурака, пользы, чтобы придать ему вес перед его подчиненными!» Повторяемый столь часто в мыслях эпитет мужу: дурак и дурак — свидетельствовал, что Миропа Дмитриевна окончательно убедилась в недальности Аггея Никитича, но, как бы
там ни было, по чувству самосохранения она прежде всего хотела вывернуться из того, что ставят ей в обвинение.
— Но как
же мы, женщины, будем ходить по этой лестнице? — восклицали они. —
Там, вероятно, под ней будут стоять лакеи!
— Ах, ты, дрянной, дрянной! — проговорила тем
же укоризненным тоном Аграфена Васильевна. — Ну, к старику моему, что ли, хотите?.. Ступайте, коли больно вам
там сладко!
— Но неужели
же ни вы, ни Гегель не знаете, или, зная, отвергаете то, что говорит Бенеке? — привел еще раз мнение своего любимого философа Егор Егорыч. — Бенеке говорит, что для ума есть черта, до которой он идет могущественно, но тут
же весь и кончается, а
там, дальше, за чертой, и поэзия, и бог, и религия, и это уж работа не его, а дело фантазии.
— Да, Максинька, я опытен!.. Вот попадись и ты мне на любимой тобой Козихе и побуянь
там, я тебя сейчас
же упрячу в сибирку.
На лице Сусанны Николаевны на мгновение промелькнула радость; потом выражение этого чувства мгновенно
же перешло в страх; сколь ни внимательно смотрели на нее в эти минуты Егор Егорыч и Сверстов, но решительно не поняли и не догадались, какая борьба началась в душе Сусанны Николаевны: мысль ехать в Петербург и увидеть
там Углакова наполнила ее душу восторгом, а вместе с тем явилось и обычное: но.
— Ты смотри
же,
там в Сибири сочини еще соловья!
«Но Аггей Никитич весьма часто ездил в уезд и, может быть,
там развлекался?» — подумала она и решилась в эту сторону направить свое ревнивое око, тогда как ей следовало сосредоточить свое внимание на ином пункте, тем более, что пункт этот был весьма недалек от их квартиры, словом, тут
же на горе, в довольно красивом домике, на котором виднелась с орлом наверху вывеска, гласящая: Аптека Вибеля, и в аптеке-то сей Аггей Никитич последние дни жил всей своей молодой душой.
— Но на что
же я буду жить
там? — воскликнула пани. — Если вы со мной так поступаете, так я подам на вас жалобу, чтобы вы обеспечили меня.
— Как тебе не совестно это говорить? — перебил ее Аггей Никитич. — Что ж тут дурного, что молодая женщина желает выезжать в свет и быть
там прилично одетою? Я тебе достану денег и принесу их завтра
же.
— О да, разумеется! — говорила ей в ответ Марья Станиславовна, и, когда откупщица от нее убралась, она немедля
же позвала к себе свою наперсницу Танюшу и почти крикнула ей: — Ты знаешь: Аггея Никитича, который, говорят, будто бы
там чем-то болен, лечит мой муж?!
— Я не знаю, сколько
там ваш Павел Степаныч получает, — ответила ему только что не с презрением Миропа Дмитриевна, — но тут кто
же мне поручится, что господин камер-юнкер не умрет?
— Но что
же вы будете
там делать?
— Да в тот
же клуб, где ты уже был и поиграл
там, — заметила с легкой укоризной Муза Николаевна, более всего на свете боявшаяся, чтобы к мужу не возвратилась его прежняя страсть к картам.
— Сколько раз, по целому году
там живал! — соврал камергер, ни разу не бывавший за границей. — Но
там номера существуют при других условиях;
там в так называемых chambres garnies [меблированные комнаты (франц.).] живут весьма богатые и знатные люди; иногда министры занимают даже помещения в отелях. Но вы решились в нашей полуазиатской Москве затеять то
же, виват вам, виват! Вот что только можно сказать!