Неточные совпадения
Там явился длинноволосый человек с тонким, бледным и неподвижным лицом, он был никак, ничем не похож на мужика, но одет по-мужицки в серый, домотканого сукна кафтан, в тяжелые, валяные сапоги по колено, в посконную синюю рубаху и такие
же штаны.
Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый
же день утром, зайдя к больному, он застал
там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
Клим пошел к Лидии.
Там девицы сидели, как в детстве, на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он остался таким
же широким и мягким, как был. Маленькая Сомова забралась на диван с ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом с собою, но Клим сел на стул.
— Не могу
же я сказать: он пошел туда, где мужики бунтуют! Да и этого не знаю я, где
там бунтуют.
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук.
Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая
же сила, как любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
— Н-да-с, — говорил он Лидии, — народ радуется. А впрочем, какой
же это народ? Народ —
там!
— Да что
же продолжать? Вот хочу ехать в деревню, к Туробоеву, он хвастается, что
там, в реке, необыкновенные окуни живут.
Варвара рассказывала, что он по недосмотру ее вошел в комнату Лидии, когда Маракуев занимался
там с учениками, — вошел, но тотчас
же захлопнул дверь и потом сердито спросил Варвару...
— Зачем
же вы туда людей пускаете? Накоптят они
там, навоняют табачищем, жить нельзя будет.
— Но — сообразите! Ведь он вот так
же в бредовом припадке страха может пойти в губернское жандармское управление и
там на колени встать…
— Хорошо говорить многие умеют, а надо говорить правильно, — отозвался Дьякон и, надув щеки, фыркнул так, что у него ощетинились усы. — Они
там вовлекли меня в разногласия свои и смутили. А — «яко алчба богатства растлевает плоть, тако
же богачество словесми душу растлевает». Я ведь в социалисты пошел по вере моей во Христа без чудес, с единым токмо чудом его любви к человекам.
— Выдуманная утопистами, примиряющими непримиримое, любовь к человеку, так
же, как измышленная стыдливыми романтиками фантастическая любовь к женщине, одинаково смешны
там, где…
— Происшествия — пустяки; тут до Тарасовки не боле полутора верст, а
там кузнец дела наши поправит в тую
же минуту. Вы, значит, пешечком дойдете. Н-но, уточки, — весело сказал он лошадям, попятив их.
— Черт… Когда? Почему
же вы
там не сказали мне?
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать стоит так
же в углу, у двери, как стояла
там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За кроватью, в ногах ее, карточный стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
Опускаясь на колени, он чувствовал, что способен так
же бесстыдно зарыдать, как рыдал рядом с ним седоголовый человек в темно-синем пальто. Необыкновенно трогательными казались ему царь и царица
там, на балконе. Он вдруг ощутил уверенность, что этот маленький человечек, насыщенный, заряженный восторгом людей, сейчас скажет им какие-то исторические, примиряющие всех со всеми, чудесные слова. Не один он ждал этого; вокруг бормотали, покрикивали...
— В простонародной грязно будто бы! Позвольте — как
же может быть грязно, ежели
там шесть дней в неделю с утра до вечера мылом моются?
Иногда он заглядывал в столовую, и Самгин чувствовал на себе его острый взгляд. Когда он, подойдя к столу, пил остывший чай, Самгин разглядел в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он вышел в большую комнату, ожидая видеть
там новых людей, но люди были все те
же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
Пошли не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так
же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и
там его встретил свист, вой, рев.
— Ну — а что
же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в башке! — Прокашлялся и продолжал более чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. — Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на ладони и сказал, не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся!
Там — кофе.
— Гогины уже организуют пункт, и надо просить Лютова, Клим! У него — пустой дом. И
там такой участок,
там — необходимо! Иди к нему, Клим. Иди сейчас
же…
— Ну, что уж… Вот, Варюша-то… Я ее как дочь люблю, монахини на бога не работают, как я на нее, а она меня за худые простыни воровкой сочла. Кричит, ногами топала,
там — у черной сотни, у быка этого. Каково мне? Простыни-то для раненых. Прислуга бастовала, а я — работала, милый! Думаешь — не стыдно было мне? Опять
же и ты, — ты вот здесь, тут — смерти ходят, а она ушла, да-а!
Его обогнал жандарм, но он и черная тень его — все было сказочно, так
же, как деревья, вылепленные из снега, луна, величиною в чайное блюдечко, большая звезда около нее и синеватое, точно лед, небо — высоко над белыми холмами, над красным пятном костра в селе у церкви; не верилось, что
там живут бунтовщики.
— На природу все жалуются, и музыка об этом, — сказала Дуняша, вздохнув, но тотчас
же усмехнулась. — Впрочем, мужчины любят петь: «
Там за далью непогоды есть блаженная страна…»
— Какая
же здесь окраина? Рядом — институт благородных девиц, дальше — на горе — военные склады,
там часовые стоят. Да и я — не одна, — дворник, горничная, кухарка. Во флигеле — серебряники, двое братьев, один — женатый, жена и служит горничной мне. А вот в женском смысле — одна, — неожиданно и очень просто добавила Марина.
— Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. — С ума сводит.
Там говорится, что время есть бог и творит для нас или противу нас чудеса. Кто есть бог, этого я уж не понимаю и, должно быть, никогда не пойму, а вот — как
же это, время — бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что бог — против нас, — зачем
же?
В конце зимы он поехал в Москву, выиграл в судебной палате процесс, довольный собою отправился обедать в гостиницу и, сидя
там, вспомнил, что не прошло еще двух лет с того дня, когда он сидел в этом
же зале с Лютовым и Алиной, слушая, как Шаляпин поет «Дубинушку». И еще раз показалось невероятным, что такое множество событий и впечатлений уложилось в отрезок времени — столь ничтожный.
— Ну, — черт его знает, может быть, и сатира! — согласился Безбедов, но тотчас
же сказал: — У Потапенко есть роман «Любовь»,
там женщина тоже предпочитает мерзавца этим… честным деятелям. Женщина, по-моему, — знает лучше мужчины вкус жизни. Правду жизни, что ли…
Было в нем что-то устойчиво скучное, упрямое. Каждый раз, бывая у Марины, Самгин встречал его
там, и это было не очень приятно, к тому
же Самгин замечал, что англичанин выспрашивает его, точно доктор — больного. Прожив в городе недели три, Крэйтон исчез.
— Что
же делается
там, в России? Все еще бросают бомбы? Почему Дума не запретит эти эксцессы? Ах, ты не можешь представить себе, как мы теряем во мнении Европы! Я очень боюсь, что нам перестанут давать деньги, — займы, понимаешь?
— Ну-с, я с вами никуда не поеду, а сейчас
же отправляюсь на вокзал и — в Лондон! Проживу
там не более недели, вернусь сюда и — кутнем!
«Да, уничтожать, уничтожать таких… Какой отвратительный, цинический ум. Нужно уехать отсюда. Завтра
же. Я ошибочно выбрал профессию. Что, кого я могу искренно защищать? Я сам беззащитен пред такими, как этот негодяй. И — Марина. Откажусь от работы у нее, перееду в Москву или Петербург.
Там возможно жить более незаметно, чем в провинции…»
— Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих вопросов не может быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно. Заметь: к счастью! «Проблемы идеализма» — читал?
Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так
же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
В пронзительном голосе Ивана Самгин ясно слышал нечто озлобленное, мстительное. Непонятно было, на кого направлено озлобление, и оно тревожило Клима Самгина. Но все
же его тянуло к Дронову.
Там, в непрерывном вихре разнообразных систем фраз, слухов, анекдотов, он хотел занять свое место организатора мысли, оракула и провидца. Ему казалось, что в молодости он очень хорошо играл эту роль, и он всегда верил, что создан именно для такой игры. Он думал...
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право
же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он
там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он
там сильно пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
— А — как
же иначе? Вон они
там о марксизме рассуждают, а спросите их, как баба живет? Не знают этого. Книжники. Фарисеи.
Тогда он поехал в Кисловодск, прожил
там пять недель и, не торопясь, через Тифлис, Баку, по Каспию в Астрахань и по Волге поднялся до Нижнего, побывал на ярмарке, посмотрел, как город чистится, готовясь праздновать трехсотлетие самодержавия, с той
же целью побывал в Костроме.
— Сколько
там, в госпитале, платят? — спросил он. — Я могу заплатить вам столько
же.
— Большой, волосатый, рыжий, горластый, как дьякон, с бородой почти до пояса, с глазами быка и такой
же силой, эдакое, знаешь, сказочное существо. Поссорится с отцом, старичком пудов на семь, свяжет его полотенцами, втащит по лестнице на крышу и, развязав, посадит верхом на конек. Пьянствовал, разумеется. Однако — умеренно.
Там все пьют, больше делать нечего. Из трех с лишком тысяч населения только пятеро были в Томске и лишь один знал, что такое театр, вот как!
— Да, — согласился Самгин и вспомнил: вот так
же было в Москве осенью пятого года, исчезли чиновники, извозчики, гимназисты, полицейские, исчезли солидные, прилично одетые люди, улицы засорились серым народом, но
там трудно было понять, куда он шагает по кривым улицам, а здесь вполне очевидно, что большинство идет в одном направлении, идет поспешно и уверенно.