Неточные совпадения
«Да, да, как это было? — думал он, вспоминая сон. — Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но
там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они
же женщины», вспоминал он.
«
Там видно будет», сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас
же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
— Матвей! — крикнул он, — так устрой
же всё
там с Марьей в диванной для Анны Аркадьевны, — сказал он явившемуся Матвею.
— Ах, он был
там? — спросила Кити покраснев. — Что
же Стива сказал вам?
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть. Что
там ни толкуй, а всё не чужие. Ну, выпей
же. Расскажи, что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
Она знала это так
же верно, как если б он сказал ей, что он тут для того, чтобы быть
там, где она.
Вронский действительно обещал быть у Брянского, в десяти верстах от Петергофа, и привезти ему за лошадей деньги; и он хотел успеть побывать и
там. Но товарищи тотчас
же поняли, что он не туда только едет.
Он взглянул на небо, надеясь найти
там ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней ночи. На небе не было более ничего похожего на раковину.
Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер всё умельчающихся и умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с тою
же нежностью, но и с тою
же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал себя: «Что
там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что
же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
Для того
же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что
там было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что
там сделано, — не то, что нужно.
Но так как ему было всё равно, он тотчас
же попросил Степана Аркадьича, как будто это была его обязанность, ехать в деревню и устроить
там всё, что он знает, с тем вкусом, которого у него так много.
— Неужели
там такие
же были больные?
— Нет, Стива не пьет…. Костя, подожди, что с тобой? — заговорила Кити, поспевая за ним, но он безжалостно, не дожидаясь ее, ушел большими шагами в столовую и тотчас
же вступил в общий оживленный разговор, который поддерживали
там Васенька Весловский и Степан Аркадьич.
— Как
же мы пойдем? Болото отличное, я вижу, и ястреба̀, — сказал Степан Аркадьич, указывая на двух вившихся над осокой больших птиц. — Где ястреба̀,
там наверное и дичь есть.
Упав на колени пред постелью, он держал пред губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. А между тем
там, в ногах постели, в ловких руках Лизаветы Петровны, как огонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так
же, с тем
же правом, с тою
же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных.
Степан Аркадьич точно ту
же разницу чувствовал, как и Петр Облонский. В Москве он так опускался, что, в самом деле, если бы пожить
там долго, дошел бы, чего доброго, и до спасения души; в Петербурге
же он чувствовал себя опять порядочным человеком.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что не мог войти на лестницу; но он велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату и
там стал рассказывать ему про то, как он провел вечер, и тут
же заснул.
— Что
же вы
там делали, кто был? — сказала она, помолчав.
Если
же неправда
там, то зачем их читать?
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать
там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя
же не верить в пользу восьми тысяч.
После дождя было слишком мокро, чтобы итти гулять; притом
же и грозовые тучи не сходили с горизонта и то
там, то здесь проходили, гремя и чернея, по краям неба. Все общество провело остаток дня дома.