Неточные совпадения
— Зачем? И пешком дойду, — возразил
было Антип Ильич, зная, что барин очень скуп на лошадей; но на этот раз
вышло не то.
Наружность владыко имел приятную: полноватый, не совершенно еще седой, с расчесанными бородой и волосами, в шелковой темно-гранатного цвета рясе, с кокетливо-навитыми на руке янтарными четками, с одним лишь докторским крестом на груди, который тогда имели не более как пять — шесть архиереев, он
вышел в гостиную навстречу к Крапчику, который
был во фраке и звезде, и, склонив несколько голову, подошел к благословению владыки.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это
было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение лета,
высылает через почту домашним этих крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
— То-то, к несчастию, Ченцов не обожатель мой, но если бы он
был им и предложил мне
выйти за него замуж, — что, конечно, невозможно, потому что он женат, — то я сочла бы это за величайшее счастие для себя; но за вашего противного Марфина я никогда не пойду, хоть бы у него
было не тысяча, а сто тысяч душ!
— Не знаю-с, что известно графу, но я на днях уезжаю в Петербург и
буду там говорить откровенно о положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову,
вышел из залы.
Муза принялась
было продолжать свою фантазию, но у нее стало
выходить что-то очень нескладное: при посторонних лицах она решительно не могла спокойно творить.
Далее, Ченцов единственное небольшое именьице свое, оставшееся у него непромотанным, умолял дядю продать или взять за себя, но только
выслать ему — и
выслать как можно скорее — денег, потому что он, выздоровев, все-таки предполагал непременно уехать на Кавказ, где деньги ему
будут нужны на экипировку.
Старый и пространный дом, как бы желая способствовать ее вдохновению, вторил во всех углах своих тому, что она играла, а играла Муза на тему терзающей ее печали, и сумей она записать играемое ею, из этого, может
быть,
вышло бы нечто весьма замечательное, потому что тут работали заодно сила впечатления и художественный импульс.
Беседуя с молодыми людьми, Миропа Дмитриевна заметно старалась им нравиться и, между прочим, постоянно высказывала такого рода правило, чтобы богатые девушки или вдовы с состоянием непременно
выходили за бедных молодых людей, какое ее мнение
было очень на руку офицерам карабинерного полка, так как все почти они не
были наделены благами фортуны; с другой стороны, Миропа Дмитриевна полагала, что и богатые молодые люди должны жениться на бедных невестах.
Миропа Дмитриевна непременно ожидала, что Рыжовы примут ее приветливо и даже с уважением, но, к удивлению своему, она совершенно этого не встретила, и началось с того, что к ней
вышла одна только старуха-адмиральша с лицом каким-то строгим и печальным и объявила, что у нее больна дочь и что поэтому они ни с кем из знакомых своих видаться не
будут.
Людмила, прощаясь с сестрами,
была очень неразговорчива; адмиральша же отличалась совершенно несвойственною ей умною распорядительностью: еще ранним утром она отдала Сусанне пятьдесят рублей и поручила ей держать хозяйство по дому, сказав при этом, что когда у той
выйдут эти деньги, то она
вышлет ей еще.
— Не плакать, а радоваться надобно, что так случилось, — принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. — Он говорит, что готов жениться на тебе… Какое счастье!.. Если бы он
был совершенно свободный человек и посторонний, то я скорее умерла бы, чем позволила тебе
выйти за него.
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми
будут рисовать, и тогда портрет
выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов
был сделать того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом
было с офицером в этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и дал ему при этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку эту, говорит, вы зажгите и садитесь с нею и с зеркальцем в ванну, а когда вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой, то окунитесь… свечка при этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не
выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
Фаэтон между тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне
выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма
были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
— Пожалуйста!.. Муж бесконечно рад
будет вас видеть, — почти умоляла его дама, а потом, с некоторым величием раскланиваясь на обе стороны с почтительно стоявшими чиновниками,
вышла из церкви с мальчиком, который все обертывал головку и посматривал на Сусанну, видимо, уже начиная разуметь женскую красоту.
— Значит, — начала она припирать его к стене, — вы готовы жениться на девушке некрасивой, у которой
есть обожатель и у которой
будет скоро залог любви к тому, и это еще когда Людмила соблаговолит за вас
выйти, — а она вовсе не думает того, — и согласитесь, Аггей Никитич, что после всего этого вы смешны вашими воздыханиями и мечтаниями!
Майор молчал. Он сам смутно сознавал, что в отношении своей влюбчивости
был несколько смешон; но что прикажете делать с натурой? Как забрались у него в мозг разные идеальные представления касательно семейства Рыжовых, так они и не
выходили до сих пор из головы.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно
был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии
был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, — думал он, — и за столом
будут говорить о таких же все пустяках!» Однако
вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не
ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
На днях у нас
был Зверев, вошел почти насильно; мамаша не
вышла к нему, и я уж его приняла.
— Да, он карабинер и теперь уж майор! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Он, бедный, последнее время
был чрезвычайно болен и умоляет вас посетить его. «Если бы, говорит, доктор мне позволил
выходить, я бы, говорит, сию же минуту явился к Егору Егорычу засвидетельствовать мое уважение».
— Строгость там очень большая требуется! — заговорил Аггей Никитич. — Ну, представьте себе кантониста: мальчик лет с пяти вместе с матерью нищенствовал, занимался и воровством, — нужно их, особенно на первых порах, сечь, а я этого не могу, и
выходит так, что или службы не исполняй, — чего я тоже не люблю, — или
будь жесток.
Антип Ильич оставил свое занятие и
вышел навстречу к приехавшему гостю, который с виду оказался молодым человеком и уже всходил по лестнице,
будучи весь закидан грязью.
С отъездом Музы в кузьмищевском доме воцарилась почти полная тишина: игры на фортепьяно больше не слышно
было; по вечерам не устраивалось ни карт, ни бесед в гостиной, что, может
быть, происходило оттого, что в последнее время Егор Егорыч, вследствие ли болезни или потому, что размышлял о чем-нибудь важном для него, не
выходил из своей комнаты и оставался в совершенном уединении.
Сначала gnadige Frau рассказывала Сусанне свою прошлую жизнь, описывая, как она в юных летах
была гувернанткою, как
вышла замуж за пастора, с которым так же
была счастлива, как и с теперешним своим мужем.
— Рамка эта, заключающая в себе все фигуры, — продолжала gnadige Frau, — означает, что хитрость и злоба людей заставляют пока масонов
быть замкнутыми и таинственными, тем не менее эти буквы на рамке: N, S, W и О, — выражают четыре страны света и говорят масонам, что, несмотря на воздвигаемые им преграды, они уже
вышли чрез нарисованные у каждой буквы врата и распространились по всем странам мира.
— Поезжайте! — не стал его отговаривать Егор Егорыч, и едва только доктор ушел от него, он раскрыл лежавшую перед ним бумагу и стал писать на ней уже не объяснение масонское, не поучение какое-нибудь, а стихи, которые хотя и
выходили у него отчасти придуманными, но все-таки не
были лишены своего рода поэтического содержания. Он бряцал на своей лире...
Дочь же ее, Екатерина Филипповна, воспитывалась в Смольном монастыре, а потом
вышла замуж за полковника Татаринова, который
был ранен под Лейпцигом и вскоре после кампании помер, а Екатерина Филипповна приехала к матери, где стала заявлять, что она наделена даром пророчества, и собрала вкруг себя несколько адептов…
— Напротив, весьма возможно, да вы уж и начали ею
быть!.. Продолжайте с тем же рвением, какое теперь у вас, учиться, молитесь, думайте, читайте указанные вам книги и потом
выйдите замуж за масона!
— Поняла… — сказала
было сначала Сусанна протяжно, но потом уже скоро и голосом, явно трепещущим от радости, присовокупила: — Я, конечно, сочту за счастие
быть женой Егора Егорыча и всю мою жизнь посвятить ему, но как мамаша, — я не знаю, — даст ли она согласие; она уже останется совершенно одна, если я
выйду замуж.
— Андреюшка, — обратилась она потом к юродивому, — я повезла к тебе, друг мой, дочь… Она за Егорыча
выходит…
Будет ли ей счи… счи?..
Юлия Матвеевна, конечно, хотела сказать: «
будет ли ей счастье», и вместо «друг мой» — «другую мою дочь», вместо «Егорыча» — «Егора Егорыча», но у нее не
выходило этого.
В таком движении дух, не
будучи в состоянии
выйти из самого себя, впадает в томление.
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор
был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном экипаже, то совершенно одновременно — уехал с m-me Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором
будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но
вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно, говорил, что граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в Петербург,
был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она
была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее
вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя
было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты
была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
На следующей неделе Марфины получили еще письмо, уже из Москвы, от Аггея Никитича Зверева, которое очень порадовало Егора Егорыча. Не
было никакого сомнения, что Аггей Никитич долго сочинял свое послание и весьма тщательно переписал его своим красивым почерком. Оно у него
вышло несколько витиевато, и витиевато не в хорошем значении этого слова; орфография у майора местами тоже хромала. Аггей Никитич писал...
«Но позвольте, — возражали им пожилые дамы и солидные мужчины, — madame Ченцова любила своего мужа, она для него пожертвовала отцом, и оправдывать его странно, — что Ченцов человек беспутный, это всем известно!» — «Значит, известно
было и madame Ченцовой, а если она все-таки
вышла за него, так и
будь к тому готова!» — замечали ядовито молодые дамы.
В это время Сусанна Николаевна опять тоже своим чутким ухом услыхала, что отец Василий
вышел от Егора Егорыча и, должно
быть, совсем ушел.
— Нет, бараны! — бухнул на это Иван Петрович. — Я сам здешний дворянин и знаю, что тоже баран, и никому не посоветую деньги, предназначенные на воспитание и прокормление двадцати — тридцати мальчуганов, из которых, может
быть,
выйдут Ломоносовы, Пушкины, Державины, отдавать в коллегию.
«Вы, говорит, мои милые, не осудите меня, что я за Василия Иваныча
выхожу, он теперь уж дворянин и скоро
будет генерал.
— Да я и сам не знаю как! — отвечал наивно Аггей Никитич. — Она замуж
выходила в этом городишке, и мне вместе с другими
было прислано приглашение… Я думаю, что ж, неловко не ехать, так как она родственница ваша!..
Доктору, кажется, досадно
было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он
вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с отцом Василием,
вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
— Ты при этом не забудь, что это
будет ему очень неприятно узнать!.. Madame Ченцова — его племянница и
вышла замуж… за кого?.. Сам ты посуди!
— А как поймут? Я, конечно,
буду не такой, а другой, каким я всегда
был, но за супругу мою я не поручусь… Она потихоньку от меня, пожалуй,
будет побирать, где только можно… Значит, что же
выходит?.. Пока я не разойдусь с ней, мне нельзя служить, а не служить — значит, нечем жить!.. Расходиться же мне, как вы говорите, не следует, и неблагородно это
будет!..
— Вы, может
быть, припомните, что садик около его домика
выходит на улицу, и он этот садик (Максинька при этом хоть и слегка, но повторил свой трагический хохот) прошлой весной весь засадил подсолнечникам «. Прекрасно, знаете, бесподобно! Мы все лето упивались восторгом, когда эти подсолнечники зацвели, потом они
поспели, нагнули свои головки, и у него вдруг откуда-то, точно с неба нам свалился, суп из куриц!
— Это правило отличное, — похвалил его Янгуржеев. — Но если ты каждый день
будешь проигрывать по тысяче, это в год
выйдет триста шестьдесят пять тысяч, что, по-моему, стоит всякой скороспелки, которой ты так боишься!
— Может
быть, — не отвергнула того и Сусанна Николаевна и, видя, что Егор Егорыч
вышел из гостиной с шапкой в руке, она присовокупила...
— Нет, — отвергнула Муза Николаевна, — у тебя в жизни не
было ни одной такой минуты, которые
были у меня, когда я
выходила замуж, и которые теперь иногда повторяются, несмотря на мою несчастную жизнь, и которых у Людмилы, вероятно,
было еще больше.
Сусанна Николаевна
была крайне удивлена: она никак не ожидала, что Углаков у них; но как бы то ни
было, хоть и сконфуженная несколько,
вышла к нему.
И Углаков подал сказанную записку Лябьевой, которая
была в восторге от подобного разрешения. Сам же m-r Пьер рассчитывал, кажется, поехать назад в одном экипаже с Сусанной Николаевной, но та, вероятно, заранее это предчувствовавшая, немедля же, как только они
вышли от Лябьева, сказала...