Наместник ночи

Мила Нокс, 2018

Первая книга новой фэнтези-серии «Миднайт» писательницы Милы Нокс, автора популярного цикла «Макабр». Франциск Фармер упрямо ищет Дверь в волшебный мир. Он точно знает, что Дверь существует, ведь у него есть ключ, который когда-то дал ему таинственный незнакомец. Франц уверен: именно там, в волшебном мире, он найдет лекарство для смертельно больного брата-близнеца. Но Франциск и не подозревает, что мир за Дверью – это Миднайт, мир Полуночи, принадлежащий самой Смерти. А значит, волшебство в нем не обязательно будет добрым. Что ждет вставших на смертельно опасный путь по Стезе? Как им победить трех хранителей золотых печатей? И кто на самом деле этот загадочный и жуткий Мертвый Принц – наместник Полуночи?

Глава 7 о побеге в полночь

Франциск не знал, сколько пробыл на мельнице.

Час, или два, или полдня.

Он пришел в себя, лишь когда услышал отдаленный раскат грома. От станции приближалась гроза, и пора было уходить. После того как Лу оставила его одного, Франциск попробовал открыть дверь снова — думал, та не поддалась потому, что рядом был посторонний. Но нет.

И ни бражника, ни музыки. Франц остался наедине с разбитой мечтой.

Он сидел, прислонившись спиной к двери, и смотрел в пыльный полумрак мельницы. И тогда в голову полезли слова, что он слышал все эти годы. Франц пытался выпихнуть чужие голоса из мыслей и не мог. Голос Луизы еще отдавался эхом между балок и лестниц: «И все-таки они не ошибались. Ты чокнутый».

Так считала мать. И ее дурацкие знакомые, которым она верила больше, чем ему. И вероятно, тетка тоже. Филипп не упрекал брата ни в чем подобном, но и он не верил в то, что когда-то давно Франциск действительно встретил кое-кого особенного. И этот кто-то дал ему ключ.

Не «ржавую железку», не «эту гадость», а ключ, отпирающий таинственную Дверь в иной мир. Лучший мир, который Франц искал все эти годы. И сейчас ему было больно не оттого, что мечта оказалась пустышкой, нет. Ныло потому, что он был близок к секрету как никогда. Но и на этот раз выбранная им дверь оказалась обычной, ничем не отличающейся от остальных. Он обшарил всю мельницу — других дверей не было. Попробовал даже открыть ржавый амбарный замок снаружи — впустую. Значит, и вправду ошибся.

Воздух потяжелел, по крыше забарабанили капли. Франциск опомнился — пока он сидел в мельнице, ясное утро перешло в пасмурный день. Когда он выскочил на берег, оказалось, что все небо затянуло низкими тучами.

Франц пробирался обратно все теми же дебрями. Трава и корни стали скользкими, он исцарапался и пару раз упал. Мальчик даже не представлял, что ждет его дома, но деваться было некуда. Подбегая к особняку Мюриель, он приметил отъезжающую коляску, видимо, в отсутствие племянника тетушку навещали гости. Может, его побег не заметили? Франц тешил себя этой мыслью ровно до тех пор, пока не увидел на крыльце экономку.

— Вас ждут в гостиной, — с поджатыми губами выдала она.

В гостиной сидели тетушка Мюриель и мать Франца.

Из всех видов, в которых можно было предстать перед старшими после побега из дома, Франц предстал в самом неприглядном. Он был измазан, исцарапан, его ботинки, обляпанные глиной и комьями земли, оставляли на полу грязные следы, с одежды и волос капала вода. То, что происходило после, сложно описать. Такой злой свою мать Франциск еще никогда не видел — ему казалось, одного взгляда ей хватит, чтобы испепелить собственного сына. Тетушка же последовала своей тактике: изображая попранную благодетель, она состроила укоризненную гримасу и пожаловалась на то, что у нее вновь началась мигрень, — ведь они все утро искали пропавшего, она ужасно волновалась! Жалобы перемежались уничижительными замечаниями в адрес неблагодарного, невоспитанного племянника, которые в любой другой момент заставили бы Франца трястись от гнева.

Но ему было все равно.

Он стоял, глубоко задумавшись о своем, и едва различал, что же взрослые ему выговаривают. Лишь на фразы вроде: «Нет, ты погляди, он даже не желает слушать!» или «Молодой человек, а ну-ка поднимите свои бесстыжие глаза!» — он отвечал рассеянным взглядом. Его лишили и обеда, и ужина и, конечно, отвели в ванную, где заставили хорошенько вымыться, а затем проводили в спальню, у дверей которой мать сказала последнюю уничтожающую фразу:

— С сегодняшнего дня ты будешь выходить отсюда только с моего разрешения. И не приведи господь тебе оказаться в другом месте, когда я открою эту дверь в следующий раз!

С этими словами Делайла втолкнула сына в мертвенно-голубую комнату и, захлопнув дверь, решительно повернула ключ в скважине.

Заперт до окончания времен.

Франциск прислонился к двери и стукнулся о косяк затылком. В комнате царила тишина, лишь по оконному стеклу барабанили тяжелые капли. Небо затянуло такими тучами, что в спальне было темно и… тревожно.

— Привет, — донесся тихий голос.

Филипп по-прежнему лежал в кровати, откинув голову на высокую подушку и вытянув бледные руки поверх одеяла. Франциску вдруг стало стыдно: он покинул брата, а ведь ему так скучно лежать весь день одному… Впрочем, у Франца было оправдание. Он искал Дверь.

И это важно.

Не только для него.

— Что-то случилось?

Филипп смотрел обеспокоенно, чуть нахмурившись. На изможденном лице, казалось, остались лишь глаза — огромные и пронзительно-голубые, в окаймлении тоненькой карей полоски. У старшего брата было все наоборот: почти вся радужка коричневая, а по краешку — голубая.

Франциск вздохнул и, дотащившись до кровати, плюхнулся на нее и принялся рассказывать. Брат не перебивал. Лишь глядел пристально, становясь все грустнее, так что Франц постарался говорить покороче. Когда он смолк, Филипп отвернулся к окну и выдохнул:

— Ясно…

Франц только сейчас заметил, насколько расстроен брат. Чем же на этот раз? Да, они повздорили с утра, но Филипп наверняка давно остыл, да и сам Франц еще до побега выбросил это из головы — бури чувств приходили в его душу и уходили быстрее, чем те, что бушевали в природе.

— Приезжал доктор.

Филипп по-прежнему глядел в окно. Громыхнула молния. Белая искрящаяся ветвь отразилась в огромных глазах Филиппа. Франц вздрогнул и оглянулся. Буковые деревья гнулись под шквалами ветра, а косые струи неистово били по саду. На мельнице сейчас, пожалуй, жутко.

Франциск вновь повернулся к брату и заметил на столе бутыльки, которые прежде не видел. Доктор привез лекарства… Так вот чей экипаж отъезжал от дома, когда он возвращался.

— Мм…

Язык прилип к нёбу. Разговоры о самочувствии близнеца заставляли Франца чувствовать себя неловко. Он старался их избегать, но не мог, ведь игнорировать лекарства Филиппа было трудно. Так же как стойкий запах настоек в комнате. Как и тонкие белые руки брата.

— Франц…

Филипп глядел куда-то в сторону. Его голос дрогнул, и это заронило в сердце Франца недобрые предчувствия.

— Франц, я…

Голос Филиппа оборвался, он смолк и, судорожно втянув воздух сквозь зубы, повернулся к брату. В голубых глазах дрожали слезы. Он сжал пальцами простыню и сглотнул. Сердце Франца забилось громко, гулко, во рту пересохло. Он чувствовал, как подкатывает волна холодной паники, но не мог ее остановить.

— Что? — выдохнул мальчик.

Младший брат молчал. Просто глядел на старшего. Глаза в глаза. Снова блеснула молния, отразившись в расширившихся зрачках.

— Мы скоро расстанемся.

Пару секунд — растянувшийся на вечность миг — Франциск глядел на брата, пытаясь понять, что тот имеет в виду. Мелькнула мысль, что мать все же согласилась отправить Франциска в закрытую школу и сказала об этом Филу, когда приносила лекарства. Мальчик вцепился в эту мысль как в спасительную соломину.

— Франц. Пожалуйста, не делай ничего… неправильного.

Рука Филиппа проползла немного по одеялу и дотронулась до пальцев Франциска. Холодная. Франц вздрогнул. Темная волна уже поднималась внутри, но он не поддавался ей, пока держался за брата, словно за спасительную соломинку.

— Доктор, он… — Филипп перевел дыхание. — Когда он вышел к матери, я добрался до двери… и слышал все. Я… меня скоро не станет.

Дождь бил по окнам наотмашь, дом сотрясался от шквальных ударов ветра, но Франциску казалось, что эта буря — пустяк. Лишь эхо, лишь жалкий отголосок того, что грохочет в глубине его души. Того, что вот-вот выплеснется наружу.

— Бред.

Не сказал. Фыркнул. Выплюнул.

Филипп сжал губы.

Франц взглянул на лекарства. Чертовы бутылки. Постоянно стоят на их столике. Каждую чертову ночь… Это они во всем виноваты! И этот доктор — идиот, который… говорит… такую чушь! Мальчика охватило жгучее желание накинуться на эти пузырьки, вышвырнуть в окно все до единого! Растоптать дурацкие лекарства!

Филипп вцепился тонкими пальцами в руку брата.

— Франц! Прекрати вести себя как ребенок.

Франциск отмахнулся и спрыгнул на пол. Воздух в комнате раскалился, налитый электричеством и гневом.

— Я сто раз говорил тебе: не называй меня ребенком!

Филипп криво улыбнулся.

— Хорошо. Но помни, что ты обещал не делать ничего неправильного.

— Я не обещал!

— Ты знал, что лекарства не помогают. Уже давно не помогают… Ты знал, что однажды доктор придет и скажет это. Ты знал, что будет так. Знал. Не притворяйся, будто только сейчас понял, что меня ждет.

Франц задрожал. Он вдруг будто остался наедине с бурей — всеми покинутый маленький юнга, которого швыряет по всей палубе. Мальчик едва мог спокойно стоять, едва мог глядеть на лицо брата — бледное и изможденное, но такое решительное в этот миг. Филипп знал, что его ждет, и был к этому готов.

Но Франциск…

Он не готов!

Мальчик впервые за эти годы взглянул на близнеца по-настоящему. До сих пор, глядя на Филиппа, он видел солнечного мальчишку из детства, но сейчас… Брат разбил иллюзию одним махом, со всей детской жестокостью — и заставил увидеть себя настоящего. Такого, каким Франц видеть его упорно не желал.

Хрупкое, исхудавшее тело. Заострившиеся скулы торчат будто рыбьи кости. Под глазами залегли глубокие фиолетовые тени, а под прозрачной кожей видны сосуды.

Ничего не осталось от прежнего Филиппа.

Франц вздрогнул и отвел взгляд.

— Этого не случится… — прошептал он. — Слышишь? Не…

— Франц! — Филипп повысил голос. — Ты должен научиться. Жить. Без меня. Уже сейчас. Понимаешь? Иначе потом… — Он покачал головой. — Это сломит тебя.

«Я уже сломлен!» — вспыхнуло в голове Франциска, и он нетерпеливо махнул рукой:

— Нет! Я не хочу… Я не…

— Ты — не я, Франц! Для меня все кончено! Но ты… ты… Прошу тебя. — Филипп умоляюще взглянул на близнеца. — Я не хочу, чтобы ты страдал. И я уже сто раз говорил тебе: ты должен понять и принять, что в жизни есть такие вещи.

— Какие?!

— Братья, которые… уходят.

Волна поднималась выше и выше, стремительно затопляя трюмы Франциска, бурно клокоча, хлюпая по венам.

«НЕТ! — закричал он про себя, ударив кулаками в дверь, чтобы вырваться с тонущего корабля. — НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!»

— Ты должен понять, — шептал Филипп холодно и неумолимо. — Жизнь — не сказка. В ней нет места для чудес. И тебе придется — слышишь? — придется принять ее такой, какая она есть. Брат… я прошу тебя. Франц, слышишь? Умоляю, возьми себя в руки и просто будь со мной, до того момента, как… И найди в себе мужество быть самим собой и после!

— Я не буду самим собой после! — рявкнул Франциск.

Буря била по окнам, стекла раз за разом содрогались — казалось, еще чуть-чуть, и дом разлетится вдребезги от грома. Но даже если наутро мир для других устоит и останется прежним, для Франца прежним уже не будет ничего. После слов брата — ничего!

— Я не буду самим собой «после», потому что никаких «после» не будет! — сквозь слезы выкрикнул он. — Слышишь? Не будет! Я найду! Эту! Чертову! Дверь! Найду ее, из-под земли вытащу и добуду настоящее лекарство, и ты будешь со мной. Всегда! Понял? Ты понял меня? И не смей больше говорить об этом!

Лицо Филиппа исказилось в сильнейшей муке.

— Прости… — прошептал он. — Прости…

Он протянул Францу руку — такую тонкую, такую слабую… При одном взгляде на нее внутри Франца все рухнуло. Струна натянулась и лопнула. Огненный шар гнева вспыхнул и сгорел дотла. Осталась лишь черная пустыня.

Бессилие.

И слезы.

Он больше не мог кричать на брата, видя маленькую бледную руку, которую Филипп так жалобно протягивал ему.

Не мог.

«Фил!» Уже не осознавая, что делает, Франциск бросился к брату, упал на кровать ничком, обхватил ноги близнеца и, уткнувшись лицом в его колени, крепко сжал их и зарыдал во весь голос.

— Фи-или-ипп…

Трюмы распахнулись, и корабль Франца стал медленно опускаться в холодные темные пучины. Мальчик сломался.

Злиться он уже не мог. Мог лишь плакать, всхлипывая на коленях горячо любимого брата — единственного человека, который был нужен ему на всем этом проклятом свете. Единственного, без кого он не мыслил себя. Потому что Филипп, вероятно, был нужен ему сильнее, чем он сам — Филиппу.

— Фи-и-ил… — выл Франц, скользя руками по одеялу. Судорожно сжимал плед, терзал вымокшую от слез простыню. — Фил…

Вой разлетался по комнате, отражаясь эхом в пустых углах, где таилась темнота. Казалось, в комнате ревет смертельно раненное животное. Боль затопила Франциска с головой, и все, что он мог делать, — это всхлипывать, выталкивая бессвязные слова пополам с рыданиями и кашлем. Мог лишь комкать простыню и беспомощно корчиться в коленях умирающего брата.

Все вокруг превратилось в боль.

Весь мир.

Корабль тонул.

Банки, кровать и обрывки одежды, кухонный сервиз тетки и крылышки бабочек, мельница и Лу — все смешалось в уничтожающих струях потопа. Мир шел ко дну. Уходил под воду в холодную темную Бездну. Франциск тонул вместе с миром — самым последним из всех, сжимая в руках единственное, что было ему нужнее, чем мать, чем бабочки и солнце.

Потому что без солнца — да, без солнца он бы жил.

Но без Филиппа не мог.

Не мог.

Мало-помалу буря за окном стихала — гроза уходила дальше, к другим английским деревенькам. Раскаты грома удалялись, молнии сверкали реже, хотя дождь еще барабанил по крыше. И как после бури океан накрывает блаженная тишина, Франциска, сжавшегося у ног близнеца, окутал неумолимый сон.

Ему снова снилось, что он на мельнице.

Стоит у двери.

Изнутри доносилась музыка — щемящая, чарующая мелодия. Мальчик держал ключ перед замочной скважиной, сквозь которую лился сказочный серебристый свет.

Это был не свет солнца.

Это было… сияние луны.

Франц его узнал.

Он пытался заглянуть в отверстие и наконец-то увидеть волшебный мир, но тут из темноты за его спиной донесся пробирающий до мурашек голос. Тот самый, который он однажды уже слышал…

— Полночь.

Франц вздрогнул, повернул голову, но ничего не успел разглядеть в темноте, потому как проснулся.

Он по-прежнему лежал на кровати, устроив голову в ногах брата, — измученный Филипп так и заснул, откинувшись на подушку. Его рука еще лежала на макушке Франца: все время, пока тот плакал, брат гладил его по голове, но потом обоих сморил сон.

За окном было тихо. Из-за туч вышла белесая луна и осветила мертвенно-голубую спальню. На пол легли четкие черные тени.

Франц вздрогнул и поднялся с кровати. Брат по-прежнему тихо и мерно дышал во сне, а Франциск тем временем подошел к окну и устремил взгляд на мельницу. Гроза проредила листья на деревьях, обломала и раскидала по саду сухие ветки, но древняя мельница устояла. Над деревней поднималась луна, освещая темные поля. Франц глянул на напольные часы справа от окна. Одиннадцать тридцать.

Скоро наступит полночь.

Полночь…

Францу почудился чей-то шепот, и мальчик быстро развернулся, вглядываясь в затаившуюся по углам мглу. Никого. Лишь пепельные лучи гуляли по креслам и столбикам кровати.

Он вспомнил мельницу, освещенную луной, и ее волшебное колесо, черпающее воду… В тот раз, когда они проезжали мимо мельницы, кто-то шептал над плечом Франца: «Полночь». В ту самую ночь, когда мальчику явился он, тоже светила луна. Во время приступов появляется дверь, в щели которой проникает белый лунный свет…

А что, если волшебная Дверь открывается лишь в особенный момент?

В полночь!

Франц затаил дыхание и оглянулся на брата. Луна освещала бледное личико, и мальчика бросило в жар. «Я никогда не смирюсь. Он ждет нас там… И он поможет спасти тебя. Доверься мне, братик, пусть ты и не веришь в сказки. Я докажу, что мир, который я искал, существует на самом деле».

Франциск рванулся к шкафу. На этот раз он сбежит из дома насовсем, а вернется уже с лекарством для Филиппа. Он засунул в сумку сменную одежду, моток веревки и нож и затем, переодевшись в простые теплые брюки и рубашку, подхватил ботинки и скользнул к двери. Сейчас все спят, и тем не менее нужно быть очень осторожным.

Один мальчишка из Ист-Энда научил его открывать замки шпилькой, и Франц порой этим пользовался, чтобы сбегать из дома, когда мать запирала на ночь. Вот и сейчас мальчик аккуратно вставил шпильку в скважину и нажал. От скрежета Филипп заворочался в кровати. Пришлось замереть: не нужно, чтобы брат застал его за этим занятием. Вновь начнет упрекать, что Франц «верит в сказки»…

Когда Филипп снова задышал ровно, Франц немного подождал и провернул шпильку до конца. Замок щелкнул — как назло, слишком громко, — и мальчик выскользнул за дверь.

Дом тетушки Мюриель был погружен в тишину. Коридор и комнаты полнились мрачным молчанием, в котором каждый шорох раздавался громом. Франц, бесшумно ступая в носках по старому поскрипывающему паркету, заторопился: до полуночи оставалось менее получаса.

Как назло, в дальнем конце коридора мелькнул огонек, затем послышались шаркающие шаги. Служанка обходила дом на ночь, наверное, проверяла окна.

«Черт!» — Франц отступил за угол. Едва огонек исчез, мальчик на ощупь пробрался к лестнице и, крадучись по-кошачьи, добрался до выхода. Дверь была заперта, и мальчику пришлось повозиться еще несколько минут.

Сад после грозы застыл потрепанный и сумрачный. По небу мчались быстрые облака, точно легкие беспокойные суденышки, в разрывах между ними мелькали звезды — умытые и чистые, неожиданно яркие, а на востоке выползал из-за деревьев огромный шар луны.

Франциск быстро обулся и побежал через сад. Землю сильно размыло, под ногами хлюпала вода и грязь, но мальчик упорно бежал вперед, прорываясь через мокрые кустарники роз и жимолости.

Вдруг позади ему почудились странные звуки, и Франциск испугался: служанка могла заметить, как он убегал, и, возможно, уже разбудила весь дом. Франц замер в тени деревьев, прижавшись к толстому стволу, и вслушался в ночь. Он уже был на краю сада, оставалась лишь межевая рощица, а за ней начнутся холмы и спуск к берегу.

Ни звука.

Только капли срываются с листьев и тяжело хлюпаются на землю.

Показалось.

Франц поправил сумку, переброшенную через плечо, и юркнул в сплетения ветвей. Страшно. Впервые в жизни он совершал самый настоящий побег, зная, как жестоко его накажут, если поймают, и от мысли, что мать и Мюриель сделают с ним на этот раз, душа уходила в пятки. И все же Франц чувствовал: пусть это опасно, он поступает верно.

И когда он откроет Дверь, все поймут — это не выдумки. Все, что он говорил, — чистая правда.

Мокрые листья хлестали по лицу, деревья норовили поставить подножку, и мальчик то и дело спотыкался. Пару раз ему чудился странный шелест, однако, сколько он ни оборачивался, никого не видел. И лишь когда Франц добрался до края рощи у самых холмов, он вынужден был остановиться.

Здесь действительно кто-то был.

В темной роще, среди изгибающихся точно змеи стволов и корявых ветвей, был кто-то помимо Франциска. Или что-то.

Мальчик вспомнил о бражнике. Нет, звуки совсем иные.

Он прижался к дереву, прислушиваясь, как что-то хлюпает по влажной земле. Иногда шаги замирали, но потом вновь раздавалось тихое, неумолимо приближающееся «шлеп-шлеп».

Франц, затаив дыхание, уставился в сплетения ветвей — мокрые листья блестели в лунном свете. Вдруг ветки дрогнули, по дерну забарабанили крупные капли, мелькнул чей-то силуэт. Сердце Франциска ушло в пятки, и он был уже готов пуститься наутек, как вдруг…

В пятно лунного света шагнул Филипп.

— Что? Откуда ты тут?

Франциск выскочил из-за дерева и бросился к брату, который пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за ветку.

— Франц, что ты делаешь?

— Иди домой, Фил, — резко ответил Франциск. — Это не твое дело.

Младший брат с хрипом втянул воздух. Он дрожал: видимо, накинул на себя что под руку подвернулось и теперь мерз в тонкой рубашке и бриджах.

— Франц, мать придет проверять нас в полночь, как всегда. Ты же знаешь!

— Плевать! — рявкнул мальчик. — Мне уже плевать.

— Не говори так… Она накажет тебя… Нас.

— Возвращайся, Фил. Я ухожу.

— Куда?

Франциск молча пригнулся и шагнул в арку, образованную ветвями жимолости.

— Франц, куда ты? Ты снова решил пойти на мельницу?

«Он ничего не понимает!» — раздраженно и в то же время виновато подумал мальчик, ежась от холодных капель, падавших за шиворот.

За спиной раздался шелест листьев и поспешные шаги: упрямый близнец полез следом.

— Франц! Послушай! Тебе показалось, нет там ничего. Давай вернемся, Франц… Да послушай же меня!

Франциск досадливо передернул плечами, но не остановился.

Вскоре тропа вывела к той самой арке. Пригнувшись еще ниже, мальчик скользнул в туннель, выкарабкался на другую сторону и оказался на краю холмистой пустоши. Перед ним, мерцая в лунном свете, бежала река, а на берегу темнело здание с огромным колесом.

За спиной снова раздалось шлепанье.

«Вотупертый!» — рассердился Франциск. И все-таки сердце его сжалось от жалости: больному брату так тяжело нагонять его… Он наверняка на пределе сил, еле дышит от усталости. Но послушать нелепые предостережения? Ни за что.

«Пусть сдается и идет обратно».

— Франц!

Мальчик вздрогнул, когда холодная рука брата легла ему на спину между лопаток. Он развернулся и схватил близнеца за плечи — тонкие и хрупкие, будто у девчонки. Слегка встряхнул и заглянул в полные слез глаза:

— Фил. Скоро ты сам убедишься, что я не вру. Дверь существует. Это правда.

— Франц, опомнись! — взмолился Филипп. — Прошу, пожалуйста, оставь это. Вернемся, может, мы успеем к полуночи, и мать нас не поймает…

— Да плевать на нее! Филипп, это не сказки. Я уверен, что сегодня открою Дверь. — Франц схватил ладонь брата и приложил к своей груди. — Чувствуешь?

— У тебя сердце сейчас просто выскочит!

— Потому что я знаю: это действительно произойдет. Понимаешь? Да поверь же ты мне хоть раз, Филипп, ну хоть раз! Но, черт, уже почти полночь! Я не могу опаздывать, Фил! Мне надо спешить! Все будет хорошо, доверься мне, ладно? — Он ободряюще сжал холодную ладошку брата и выдохнул: — Все будет хорошо. А ты иди домой.

Франциск развернулся и, спотыкаясь, бросился к мельнице.

Толкнув входную дверь, мальчик заскочил в пугающий мрак и побрел на ощупь. Времени зажигать свечу не было, а до полуночи оставались считаные минуты. Он слишком замешкался, сначала выбираясь из дома, затем препираясь с Филиппом…

Здесь пахло еще острее, чем прежде. От дождя преющие балки и доски разбухли, и теперь источали неприятный запах водорослей и плесени. В животе всколыхнулся и заворочался страх, но даже на это Францу было плевать. Сердце билось как обезумевшее. Страх приглушало особенное, ни с чем не сравнимое чувство, какое бывает у маленьких детей рождественским утром, когда они крадутся к елке и, вглядываясь в полумрак под ветвями, вдруг замечают волшебный отблеск на лентах и видят подарки, оставленные самим Сантой…

Сквозь дыры в крыше просачивались лунные лучи, кое-где на пол мельницы падали круги света, и Франциск старался держаться ближе к этим серебристым пятнам: сейчас, ночью, тут было слишком темно и страшно. За спиной скрипнула входная дверь, но Франц не обернулся.

Потому что увидел, как из скважины той самой двери в дальнем углу струится серебристо-белый свет!

Франциск бросился к ней, рывком стащил с шеи ключ. Он чувствует это, чувствует! Дверь откроется сегодня! Его захлестнуло волнение и счастье, дрожащими руками он поднес ключ к скважине…

— Франц!

Позади стоял Филипп, и его лицо в лунном свете казалось совсем белым. Едва переводя дыхание, он глядел на брата потемневшими от тревоги глазами. Но Франциска уже было не остановить. Он бросил безумный взгляд на близнеца и схватился за дверную ручку.

— Видишь?

Голос был хриплым и дрожащим, но в нем слышалось и ликование — неистовое, безудержное счастье. Филипп уставился на замочную скважину, из которой лился серебряный свет, и даже рот приоткрыл от удивления.

Наверное, сейчас на деревенской площади пробили часы. Франциск даже не представлял, что сможет различить их бой с такого расстояния. Тоже волшебство? Ведь часы так далеко, а он все же услышал мелодичный и переливчатый «бим-бом», летящий по ночному воздуху.

Полночь.

Часы били полночь.

Франц решительно вставил ключ в скважину и повернул его (на этот раз повернул!), выпалив:

— Кризалис!

Замок щелкнул, Франц нажал на ручку, и дверь медленно отворилась.

За ней оказалось вовсе не помещение для зерна. И не лестница. И даже не какая-нибудь подсобка.

Там высился серебряный лес.