Неточные совпадения
Жена не
выходила из своих комнат, мужа третий день не
было дома.
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «Пойти или не пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить не надобно, что кроме фальши тут ничего
быть не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло
выйти теперь; а фальшь и ложь
были противны его натуре.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может
быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь,
вышел из комнаты.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это
было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она
выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она
выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Степан Аркадьич в школе учился хорошо, благодаря своим хорошим способностям, но
был ленив и шалун и потому
вышел из последних; но, несмотря на свою всегда разгульную жизнь, небольшие чины и нестарые годы, он занимал почетное и с хорошим жалованьем место начальника в одном из московских присутствий.
Когда дело
было прочтено, Степан Аркадьич встал потянувшись и, отдавая дань либеральности времени, в присутствии достал папироску и пошел в свой кабинет. Два товарища его, старый служака Никитин и камер-юнкер Гриневич,
вышли с ним.
И, вспомнив о том, что он забыл поклониться товарищам Облонского, только когда он
был уже в дверях, Левин
вышел из кабинета.
— Должно
быть, очень энергический господин, — сказал Гриневич, когда Левин
вышел.
Кити еще
была ребенок, когда Левин
вышел из университета.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему
было тридцать два года,
были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен
был казаться для других)
был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то
есть бездарный малый, из которого ничего не
вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее
есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò
будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская
выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так
вышло. И она — на твоей стороне.
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня
была еще в своей комнате, и князь не
выходил. «Так и
есть», подумала Кити, и вся кровь прилила ей к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Как только старый князь отвернулся от него, Левин незаметно
вышел, и последнее впечатление, вынесенное им с этого вечера,
было улыбающееся, счастливое лицо Кити, отвечавшей Вронскому на его вопрос о бале.
Выйдя очень молодым блестящим офицером из школы, он сразу попал в колею богатых петербургских военных. Хотя он и ездил изредка в петербургский свет, все любовные интересы его
были вне света.
Как ни казенна
была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она
вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
К чаю больших Долли
вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич не
выходил. Он, должно
быть,
вышел из комнаты жены задним ходом.
«Да, что-то
есть во мне противное, отталкивающее,—думал Левин,
вышедши от Щербацких и пешком направляясь к брату.
Дверь 12-го нумера
была полуотворена, и оттуда, в полосе света,
выходил густой дым дурного и слабого табаку, и слышался незнакомый Левину голос; но Левин тотчас же узнал, что брат тут; он услыхал его покашливанье.
— Ты не можешь себе представить, как это смешно
вышло. Я только думала сватать, и вдруг совсем другое. Может
быть я против воли…
В Петербурге, только что остановился поезд и она
вышла, первое лицо, обратившее ее внимание,
было лицо мужа.
И когда он
вышел из вагона в Бологове, чтобы
выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей то самое, что он думал.
Ровно в пять часов, бронзовые часы Петр I не успели добить пятого удара, как
вышел Алексей Александрович в белом галстуке и во фраке с двумя звездами, так как сейчас после обеда ему надо
было ехать.
— Ну,
будет,
будет! И тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам не зная, что говорит, и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке, и
вышел из комнаты.
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует,
быть вполне голою, когда
выйдет вперед, к рампе, на свет газа и на все глаза.
Вронский
был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что
вышли.
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я к тебе точно с парохода после шума и тряски на тихий берег
вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен
быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее
будет иметь влияние и на рабочего.
Действительно, Левин
был не в духе и, несмотря на всё свое желание
быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити не
вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые
выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна
была. Где ты
был?
Он
вышел в дверь перегородки, поднял руки и запел по — французски: «
Был король в Ту-у-ле». — Вронский,
выпьешь?
Вронский не мог понять, как она, со своею сильною, честною натурой, могла переносить это положение обмана и не желать
выйти из него; но он не догадывался, что главная причина этого
было то слово сын, которого она не могла выговорить.
Выходя от Алексея Александровича, доктор столкнулся на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они
были товарищами по университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и
были хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину, доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай
пить, и прекрасно! — сказала она и
вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
Когда она кончила, все опять благодарили ее и пошли
пить чай. Кити с Варенькой
вышли в садик, бывший подле дома.
— Ну, и почему-то Анна Павловна сказала, что он не хочет оттого, что вы тут. Разумеется, это
было некстати, но из-за этого, из-за вас
вышла ссора. А вы знаете, как эти больные раздражительны.
— По делом за то, что всё это
было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне дело
было до чужого человека? И вот
вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
Когда она проснулась на другое утро, первое, что представилось ей,
были слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и не могла представить себе того, что из этого
выйдет.
Ей нужна
было успокоиться и
выйти из этого мучительного положения.
— Сережа, — сказала она, как только гувернантка
вышла из комнаты, — это дурно, но ты не
будешь больше делать этого? Ты любишь меня?
Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила
были несомненны, и Вронский, никогда не
выходя из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении того, что должно.
«Если я сказал оставить мужа, то это значит соединиться со мной. Готов ли я на это? Как я увезу ее теперь, когда у меня нет денег? Положим, это я мог бы устроить… Но как я увезу ее, когда я на службе? Если я сказал это, то надо
быть готовым на это, то
есть иметь деньги и
выйти в отставку».
На дворе, первое, что бросилось в глаза Вронскому,
были песенники в кителях, стоявшие подле боченка с водкой, и здоровая веселая фигура полкового командира, окруженного офицерами:
выйдя на первую ступень балкона, он, громко перекрикивая музыку, игравшую Офенбаховскую кадриль, что-то приказывал и махал стоявшим в стороне солдатам.
Горница
была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа
был шкафчик с посудой. Ставни
были закрыты, мух
было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин
вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
— Как же новые условия могут
быть найдены? — сказал Свияжский,
поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы не
выйдете.
Но записывать
было некогда, потому что пришли начальники к наряду, и Левин
вышел к ним в переднюю.
Но этак нельзя
было жить, и потому Константин пытался делать то, что он всю жизнь пытался и не умел делать, и то, что, по его наблюдению, многие так хорошо умели делать и без чего нельзя жить: он пытался говорить не то, что думал, и постоянно чувствовал, что это
выходило фальшиво, что брат его ловит на этом и раздражается этим.
Вронский
был в эту зиму произведен в полковники,
вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Честолюбивые планы его опять отступили на задний план, и он, чувствуя, что
вышел из того круга деятельности, в котором всё
было определено, отдавался весь своему чувству, и чувство это всё сильнее и сильнее привязывало его к ней.
Алексей Александрович развернул плед, под которым
были закутаны его зябкие ноги, и,
выйдя из кареты, пробрался чрез снег к Дарье Александровне.
— Ну, скажи же, пожалуйста, что ты делал за границей? где
был? — сказал Степан Аркадьич, когда мужик
вышел.
Но это
было к лучшему, потому что,
выйдя в столовую, Степан Аркадьич к ужасу своему увидал, что портвейн и херес взяты от Депре, а не от Леве, и он, распорядившись послать кучера как можно скорее к Леве, направился опять в гостиную.