Неточные совпадения
— Для чего, на кой черт? Неужели
ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только
говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела
я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
—
Ты сам
меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой
говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
— Да вот поди
ты, врет иной раз, бога не помня; сапоги-то вместо починки истыкал да исподрезал; тот и потянул его к себе; а там испужался, повалился в ноги частному: «Высеките,
говорит,
меня!» Тот и велел его высечь.
Я пришел — дуют его, кричит благим матом.
Я едва упросил десятских, чтобы бросили.
— Не прикажите, Михайло Поликарпыч, мамоньке жать; а то она
говорит: «
Ты при барчике живешь, а
меня все жать заставляют, — у
меня спина не молоденькая!»
— Что же,
ты так уж и видаться со
мной не будешь, бросишь
меня совершенно? —
говорил полковник, и у него при этом от гнева и огорченья дрожали даже щеки.
—
Я?.. Кто же другой, как не
ты!.. — повторил полковник. — Разве про то
тебе говорят, что
ты в университет идешь, а не в Демидовское!
—
Говорил я тебе: до чего
тебя довел твой университет-то; плюнь на него, да и поезжай в Демидовское!
— Да, знаю, знаю, за
тебя мне бог все это мстит! —
говорил он, кивая своему видению, как бы старому приятелю, головой…
— Жена твоя все уверяла отца, что
я могу остановиться у
тебя, —
говорил Павел, видимо, еще занятый своим прежним горем.
— Да помилуйте, Макар Григорьич за что-то хочет
меня бить и сечь. «
Я,
говорит, и без барина буду
тебя драть, когда хочу!»
— Какой славный малый, какой отличный, должно быть! — продолжал Замин совершенно искренним тоном. —
Я тут иду, а он сидит у ворот и песню мурлыкает.
Я говорю: «Какую
ты это песню поешь?» — Он сказал;
я ее знаю. «Давай,
говорю, вместе петь». — «Давайте!» —
говорит… И начали… Народу что собралось — ужас! Отличный малый, должно быть… бесподобный!
— У
меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и
говорит ему: «Послушай,
я взял деньги, чтобы
тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш
мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у
меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— Боже мой, боже мой! — воскликнул он, забегав по комнате. — Этот Гоголь ваш — лакей какой-то!.. Холоп! У него на сцене ругаются непристойными словами!.. Падают!.. Разбивают себе носы!..
Я еще Грибоедову
говорил: «Для чего это
ты, мой милый, шлепнул на пол Репетилова — разве это смешно?» Смешно разве это? — кричал Александр Иванович.
— Оттого, что
я здесь слыву богоотступником. Уверяю вас! — отнесся Александр Иванович к Павлу. — Когда
я с Кавказа приехал к одной моей тетке, она вдруг
мне говорит: — «Саша, перекрестись, пожалуйста, при
мне!»
Я перекрестился. — «Ах,
говорит, слава богу, как
я рада, а
мне говорили, что
ты и перекреститься совсем не можешь, потому что продал черту душу!»
—
Ты говоришь вздор и
меня только вводишь в смущение, — сказал он ему.
Я говорю: «Душенька, что
ты такое это рассказываешь?» — «А наш молодой балин, —
говорит, — завтла едет в гости в Пелцово.
А m-lle Прыхина, молча подавшая при его приходе ему руку, во все это время смотрела на него с таким выражением, которым как бы ясно
говорила: «О, голубчик! Знаю
я тебя; знаю, зачем
ты сюда приехал!»
— Ангел мой,
я сам не меньше
тебя люблю, —
говорил Павел, тоже обнимая и крепко целуя ее, — но кто же
тебе рассказал — где
я?
— И
я пойду с
тобой, сокровище мое! —
говорил Павел и, обняв Фатееву, крепко поцеловал ее.
«Что же,
говорю,
ты, значит,
меня не любишь, если не женишься на
мне и держишь
меня, как мышь какую, — в мышеловке?» А он
мне, знаете, на эту Бэлу — черкешенку в романе Лермонтова — начнет указывать: «Разве Печорин,
говорит, не любил ее?..
— Очень! Но
меня гораздо более тревожит то, что
я как поехала —
говорила) ему, писала потом, чтобы он
мне проценты по векселю выслал, на которые
я могла бы жить, но он от этого решительно отказывается… Чем же
я после того буду жить?
Тебя мне обременять этим,
я вижу, невозможно:
ты сам очень немного получаешь.
— А
ты знаешь, что сказать ей это… не
говоря уже, как это лично тяжело для
меня… сказать ей это — все равно что убить ее.
— Ну, прости
меня. Скажи
мне, что
ты меня прощаешь, —
говорила она, целуя его руки.
— Да не выдадут же,
говорят тебе! — кричала Марья из коридора, в который она ушла. —
Я — не Клеопатры Петровны, а баринова. Он
меня и за то уж съест теперь, что
я с барыней уезжала.
— Бог с ними, ничего этого
я видеть не хочу; батюшка, милый мой, бесценный!
Я никогда
тебя уже больше не увижу! —
говорил с слезами на глазах Павел, всплескивая горестно руками.
«Я-ста,
говорит, хощу —
тебя обогащу, а хощу — и по миру пущу!», — а глядишь, как концы-то с концами придется сводить, младший-то пайщик и оплел старшего тысяч на пять, на десять, и что у нас тяжбы из-за того, — числа несть!
— «Ну,
говорит,
тебе нельзя, а ему можно!» — «Да,
говорю, ваше сиятельство, это один обман, и вы вот что,
говорю, один дом отдайте тому подрядчику, а другой
мне; ему платите деньги, а
я пока стану даром работать; и пусть через два года, что его работа покажет, и что моя, и тогда
мне и заплатите, сколько совесть ваша велит вам!» Понравилось это барину, подумал он немного…
«Ах, бестия, шельма, ругает того маляра, перепортил всю работу; у
тебя,
говорит, все глаже и чище становится, как стеклышко, а у того все уж облезло!» И пошел
я, братец, после того в знать великую; дворянство тогда после двенадцатого года шибко строилось, — ну, тут уж
я и побрал денежек, поплутовал, слава
тебе господи!
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот,
говорит,
тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к
тебе, — не приходи
ты больше ко
мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
— Какого
я бель-ома встретила, боже
ты мой, боже
ты мой! —
говорила Катишь, придя на этот раз к подружке и усаживаясь против нее.
— Можно бы об чем-нибудь и другом
говорить;
ты понимаешь ли, что этим
мне можешь повредить?
«Что
ты, —
говорит, — жалуешься все, что выпить
тебе не на что; свали мешок в кабак, целовальник сколько за него даст
тебе водки!»
Я, однако же, на первых-то порах только обругал его за это.
«Что это,
я говорю,
ты мне предлагаешь, бестия
ты этакая!» — и, на мельницу ехавши, проехал мимо кабака благополучно, а еду назад — смерть: доподлинно, что уж дьявол
мною овладел, — в глазах помутилось, потемнело, ничего не помню, соскочил с телеги своей, схватил с задней лошади мешок — и прямо в кабак…
Десять мешков
я сейчас отдам за это монастырю; коли,
говорю, своих не найду, так прихожане за
меня сложатся; а сделал это потому, что не вытерпел, вина захотелось!» — «Отчего ж,
говорит,
ты не пришел и не сказал
мне:
я бы
тебе дал немного, потому — знаю, что болезнь этакая с человеком бывает!..» — «Не посмел,
говорю, ваше преподобие!» Однакоже он написал владыке собственноручное письмо, товарищи они были по академии.
Сделай милость,
говорит, чтобы не было большой огласки, похорони
ты у
меня этого покойника без удостоверения полиции, а
я,
говорит,
тебе за это тысячу рублей дам!» И с этими словами, знаете, вынимает деньги, подает священнику.
«Да правда ли,
говорит, сударь… — называет там его по имени, — что вы его не убили, а сам он убился?» — «Да,
говорит, друг любезный, потяну ли
я тебя в этакую уголовщину; только и всего,
говорит, что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже,
говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни не было,
я,
говорит, велю к
тебе в дом принести покойника, а
ты,
говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!» Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться.
Все будут
меня обвинять, что
я тебе развратничать позволяю, а лучше,
говорит, после, как
ты уедешь,
я вышлю ее!» Ну, и он тоже, как вы знаете, скромный, скрытный, осторожный барин, — согласился с ней, уехал…
Он и пишет ей: «Как же это, маменька?» — «А так же,
говорит, сын любезный,
я, по материнской своей слабости, никак не могла бы отказать
тебе в том; но тетка к
тебе никак уж этой девушки не пустит!» Он, однако, этим не удовлетворился: подговорил там через своих людей, девка-то бежала к нему в Питер!..
—
Я думал, брат, ехать к
тебе, напомнить о себе, —
говорил Живин, — да поди, пожалуй, не узнаешь!
— Да
я, кроме
тебя, никому и не
говорил, — солгал Кергель.
— Приятели даже! — отвечал не без гордости Живин. — Ну и разговорились о том, о сем, где, знаешь,
я бываю;
я говорю, что вот все с
тобою вожусь. Он, знаешь, этак по-своему воскликнул: «Как же,
говорит, ему злодею не стыдно у
меня не побывать!»
— «Мужики,
говорит, все нынешние писатели, необразованные все,
говорит, худородные!..» Знаешь, это его выражение…
Я, признаться сказать, поведал ему, что и
ты пишешь, сочинителем хочешь быть!
—
Я этого не знаю: пьешь ли
ты или нет, а у
меня ты должен выпить, —
говорил свое Александр Иванович.
— Ну, — произнес с ударением Живин, — это еще под сомнением…
Я только
тебе говорить не хочу.
— А какой случай! — сказал он. — Вчера
я, возвращаясь от
тебя, встретил Захаревского с дочерью и, между прочим, рассказал им, что вот мы с
тобой идем богу молиться; они стали, братец, проситься, чтобы и их взять, и особенно Юлия Ардальоновна. «Что ж,
я говорю, мы очень рады». Ну, они и просили, чтобы зайти к ним; хочешь — зайдем, не хочешь — нет.
— Дедушка, дай барышне напиться водицы, а
я тебе за это грибы отдам, —
говорил Живин, кладя старику в подол кафтана все грибы.
— И не
говори уж лучше! — сказала Мари взволнованным голосом. — Человек только что вышел на свою дорогу и хочет
говорить — вдруг его преследуют за это; и, наконец, что же
ты такое сказал?
Я не дальше, как вчера, нарочно внимательно перечла оба твои сочинения, и в них, кроме правды, вопиющей и неотразимой правды — ничего нет!
— Это
я слышала, и
меня, признаюсь, это больше всего пугает, — проговорила мрачно Мари. — Ну, послушай, — продолжала она, обращаясь к Вихрову и беря его за руку, —
ты говоришь, что любишь
меня; то для
меня, для любви моей к
тебе, побереги себя в этом случае, потому что все эти несчастия твои пройдут; но этим
ты погубишь себя!
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну,
я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но
я все-таки всегда ей
говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую
я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился доктор, и
мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы.
Я это
говорю не из глупого какого-нибудь барства, но
ты вспомни, какого невысокого рода самое искусство это.