Неточные совпадения
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и
с твердым характером; для
этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку
с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и не для выгоды какой-нибудь, а
с целью только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич в
этом случае был больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Странное дело, —
эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился
с особенной ясностью
этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему
с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей
целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей было, слова не смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях
с нею или
с какою бы то ни было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить
целый мир, что он вовсе не знал утех любви и что
это никогда для него и не существовало.
Для
этой цели она напросилась у мужа, чтобы он взял ее
с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно в деревню, где рос ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь в губернский город, написала какое-то странное письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать к ней.
Павла приняли в третий класс. Полковник был
этим очень доволен и, не имея в городе никакого занятия, почти
целые дни разговаривал
с переехавшим уже к ним Плавиным и передавал ему самые задушевные свои хозяйственные соображения.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама
с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на
этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих
это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз
это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он
целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
Мари приняла
это известие
с неописанным восторгом; как бы помешанная от радости, она начала
целовать руки у отца, начала
целовать Анну Гавриловну.
Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что
это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж не будет расставаться
с ней; но, как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для
этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.
— Прощай! — проговорил Еспер Иваныч и поспешил племянника поскорее
поцеловать. Он боялся, кажется, расплакаться и, чтобы скрыть
это, усилился даже прибавить
с усмешкою: — Не плачь, не плачь, скоро воротимся!
Прежнее эстетическое чувство заменилось теперь в Еспере Иваныче любовью к изящным игрушкам; кроме собаки, у него еще была картина
с музыкой, где и танцевали, и пилили, и на скрипке играли; и на все
это он смотрел иногда по
целым часам неотстанно.
— Что же
это они священный союз [Священный Союз — союз, заключенный в Париже в 1815 году Россией, Австрией и Пруссией
с целью подавления революционных и национально-освободительных движений.], что ли, хотят вспомнить? — заметил Еспер Иваныч.
— Как
это, например, хорошо его стихотворение, — подхватил Павел, желавший перед Неведомовым немножко похвастаться своим знакомством
с Виктором Гюго. — «К красавице», где он говорит, что когда б он богом был, то он отдал бы за ее
поцелуй власть над ангелами и над дьяволами… У нас де ля Рю, кажется, перевел
это и попался за то.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все
эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я
с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, —
целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
Самое большое, чем он мог быть в
этом отношении,
это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при том, как старик отец по
целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над тем, как крестьянские и дворовые старушки
с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, — все
это, если не раскрыло в нем религиозного чувства, то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к
этому чувству; и в первое же воскресенье, когда отец поехал к приходу, он решился съездить
с ним и помолиться там посреди
этого простого народа.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в
это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший
целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть
с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
Павел
с дрожащими губами потянул к себе и
поцеловал эту руку. Затем к нему притянулось лицо m-me Фатеевой, и они поцеловались, и Павел еще было раз хотел ее
поцеловать, но m-me Фатеева тихо его отстранила.
Как некогда Христос сказал рабам и угнетенным: «Вот вам религия, примите ее — и вы победите
с нею
целый мир!», — так и Жорж Занд говорит женщинам: «Вы — такой же человек, и требуйте себе
этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом
с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно, миру предстоит со временем преобразоваться.
— Вы не должны никогда более встречаться
с этой противной Мари!.. Ну, подите сюда, я вас
поцелую.
Вечером он садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по
целым часам не спускала
с него глаз. Такого рода жизнь барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он,
с своей стороны, тоже продолжал строить куры горничной Фатеевой и в
этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко на все комнаты шутил
с нею, толкал ее… Павел однажды, застав его в
этих упражнениях, сказал ему...
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает
это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в
этом дело:
этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят
с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди, герои его, возводятся до богов; и
это до такой степени,
с одной стороны, простое, а
с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы
это сочинил один человек, а думали, что
это песни
целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
Павел на
этот раз почему-то
с большим чувством
поцеловал ее руку.
Этого маленького разговора совершенно было достаточно, чтобы все ревнивое внимание Клеопатры Петровны
с этой минуты устремилось на маленький уездный город, и для
этой цели она даже завела шпионку, старуху-сыромасленицу, которая, по ее приказаниям, почти каждую неделю шлялась из Перцова в Воздвиженское, расспрашивала стороной всех людей, что там делается, и доносила все Клеопатре Петровне, за что и получала от нее масла и денег.
— На ваше откровенное предложение, — заговорил он слегка дрожащим голосом, — постараюсь ответить тоже совершенно откровенно: я ни на ком и никогда не женюсь; причина
этому та: хоть вы и не даете никакого значения моим литературным занятиям, но все-таки они составляют единственную мою мечту и
цель жизни, а при такого рода занятиях надо быть на все готовым: ездить в разные местности, жить в разнообразных обществах, уехать, может быть, за границу, эмигрировать, быть, наконец, сослану в Сибирь, а по всем
этим местам возиться
с женой не совсем удобно.
Беседовал
с ним на
этот раз уж не один священник, а
целый причет, и, сверх того, был тут же и Добров, который Вихрову ужасно обрадовался.
Все действующие лица выучили уже свои роли, так как все они хорошо знали, что строгий их предприниматель,
с самого уже начала репетиции стоявший у себя в зале навытяжке и сильно нахмурив брови, не любил шутить в
этом случае и еще в прошлом году одного предводителя дворянства, который до самого представления не выучивал своей роли, распек при
целом обществе и, кроме того, к очередной награде еще не представил.
— Где он, друг мой любезный? — говорил он, входя почему-то
с необыкновенною живостью; затем крепко обнял и
поцеловал Вихрова, который при
этом почувствовал, что к нему на щеку упала как бы слеза из глаз Живина.
Девичники в то время в уездных городках справлялись еще
с некоторою торжественностью. Обыкновенно к невесте съезжались все ее подружки
с тем, чтобы повеселиться
с ней в последний раз; жених привозил им конфет, которыми как бы хотел выкупить у них свою невесту. Добродушный и блаженствующий Живин накупил, разумеется,
целый воз конфет и, сверх того, еще огромные букеты цветов для невесты и всех ее подруг и вздумал было возложить всю
эту ношу на Вихрова, но тот решительно отказался.
Она, конечно, сделала
это с целью, чтобы оставить Вихрова
с Фатеевой наедине, и полагала, что
эти два, некогда обожавшие друг друга, существа непременно пожелают поцеловаться между собой, так как
поцелуй m-lle Прыхина считала высшим блаженством, какое только существует для человека на земле; но Вихров и m-me Фатеева и не думали целоваться.
Груша только уж молчала и краснела в лице. Вихров все
эти дни почти не говорил
с нею. На
этот раз она, наконец, не вытерпела и бросилась
целовать его руку и плечо.
— Повинуюсь вам, хоть и
с неудовольствием! — сказала, наконец, она, принимая деньги, и затем
поцеловала Вихрова в губы, перекрестила его и, войдя снова к Мари, попросила еще раз не оставлять больного; простилась потом
с горничными девушками и при
этом раздала им по крайней мере рублей двадцать.
— Хорошо! — отвечала Юлия опять
с усмешкою и затем подошла и села около m-me Эйсмонд, чтобы повнимательнее ее рассмотреть; наружность Мари ей совершенно не понравилась; но она хотела испытать ее умственно — и для
этой цели заговорила
с ней об литературе (Юлия единственным мерилом ума и образования женщины считала то, что говорит ли она о русских журналах и как говорит).
— А что, ваше превосходительство, Кошка [Кошка Петр — матрос флотского экипажа, участник почти всех вылазок во время Севастопольской обороны 1854—1855 годов, приобретший храбростью легендарную славу; умер около 1890 года.]
этот — очень храбрый матрос? — спросил он Эйсмонда как бы из любопытства, а в самом деле
с явно насмешливою
целью.
— Извольте к нам чаще ездить, — вот что-с! — сказал ему генерал и взял при
этом руку жены и стал ее
целовать.
Вихров сидел довольно долгое время, потом стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и взялся за шляпу
с целью уйти; но Мари в
это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук.
Не забыть мне, милостивые государи, и того, — продолжал Вихров, — как некогда блестящий и светский полковник обласкал и заступился за меня, бедного и гонимого литератора, как меня потом в
целом городе только и оприветствовали именно за то, что я был гонимый литератор, —
это два брата Захаревские: один из них был прокурор и бился до последних сил
с деспотом-губернатором, а другой — инженер, который давно уже бросил мелкое поприще чиновника и даровито принялся за дело предпринимателя «…