Неточные совпадения
— Вот уж почти два года ни о чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти не могу, до
этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в
этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе.
С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее груди и что вот
поцеловать бы ее да и умереть.
Клим пошел домой. Ему не верилось, что
эта скромная швейка могла охотно
целовать Дронова, вероятнее, он
целовал ее насильно. И —
с жадностью, конечно. Клим даже вздрогнул, представив, как Дронов,
целуя, чавкает, чмокает.
Клим понял, что Варавка не хочет говорить при нем, нашел
это неделикатным, вопросительно взглянул на мать, но не встретил ее глаз, она смотрела, как Варавка, усталый, встрепанный, сердито поглощает ветчину. Пришел Ржига, за ним — адвокат, почти до полуночи они и мать прекрасно играли, музыка опьянила Клима умилением, еще не испытанным, настроила его так лирически, что когда, прощаясь
с матерью, он
поцеловал руку ее, то, повинуясь силе какого-то нового чувства к ней, прошептал...
Ее слезы казались неуместными: о чем же плакать? Ведь он ее не обидел, не отказался любить. Непонятное Климу чувство, вызывавшее
эти слезы, пугало его. Он
целовал Нехаеву в губы, чтоб она молчала, и невольно сравнивал
с Маргаритой, — та была красивей и утомляла только физически. А
эта шепчет...
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В
этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят
с ума.
С какой
целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на
эти вопросы он не искал.
— Народовольцы, например. Да ведь
это же перевод
с мексиканского,
это — Густав Эмар и Майн-Рид. Пистолеты стреляют мимо
цели, мины — не взрываются, бомбешки рвутся из десятка одна и — не вовремя.
Сквозь все
это мутное и угнетающее скукою раза два мелькнул Иноков
с голодным, суровым, лицом. Он
целый вечер грубо и сердито рассказывал о монастырях, ругал монахов глухим голосом...
Но уже утром он понял, что
это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все
это было скучно, потому что «мальчик» существовал.
Это ощущалось совершенно ясно.
С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею,
целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Через полчаса он убедил себя, что его особенно оскорбляет то, что он не мог заставить Лидию рыдать от восторга, благодарно
целовать руки его, изумленно шептать нежные слова, как
это делала Нехаева. Ни одного раза, ни на минуту не дала ему Лидия насладиться гордостью мужчины, который дает женщине счастье. Ему было бы легче порвать связь
с нею, если бы он испытал
это наслаждение.
— Этое орудие зарьяжается
с этого места, вот
этим снарьядом, который вам даже не поднять, и палит в данном направлении по
цели, значить — по врагу. Господин, не тыкайте палочкой, нельзя!
— Нет, иногда захожу, — неохотно ответил Стратонов. — Но, знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых»,
это так! Но дальше я не согласен. Или вы стоите на пути грешных, в
целях преградить им путь, или — вы идете в ногу
с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив нос, — умница и очень знающий человек, но стадо, пасомое им, —
это все разговорщики, пустой народ.
Самгин замолчал. Стратонов опрокинул себя в его глазах
этим глупым жестом и огорчением по поводу брюк. Выходя из вагона, он простился со Стратоновым пренебрежительно, а сидя в пролетке извозчика, думал
с презрением: «Бык. Идиот. На что же ты годишься в борьбе против людей, которые, стремясь к своим
целям, способны жертвовать свободой, жизнью?»
Самгин отказался пробовать коня, и Лютов ушел, не простясь. Стоя у окна, Клим подумал, что все
эти снежные и пыльные вихри слов имеют одну
цель — прикрыть разлад, засыпать разрыв человека
с действительностью. Он вспомнил спор Властова
с Кумовым.
Поняв, что человек
этот ставит
целью себе «вносить успокоение в общество», Самгин ушел в кабинет, но не успел еще решить, что ему делать
с собою, — явилась жена.
Он отказался от
этих прогулок и потому, что обыватели
с каким-то особенным усердием подметали улицу, скребли железными лопатами панели. Было ясно, что и Варвару терзает тоска. Варвара
целые дни возилась в чуланах, в сарае, топала на чердаке, а за обедом, за чаем говорила, сквозь зубы, жалобно...
Поцеловав его, она соскочила
с кровати и, погасив свечу, исчезла. После нее остался запах духов и на ночном столике браслет
с красными камешками. Столкнув браслет пальцем в ящик столика, Самгин закурил папиросу, начал приводить в порядок впечатления дня и тотчас убедился, что Дуняша, среди них, занимает ничтожно малое место. Было даже неловко убедиться в
этом, — он почувствовал необходимость объясниться
с самим собою.
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала медно-красной головой; пестренькое лицо ее светилось радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и,
поцеловав кулачок, развела руки, разбросила
поцелуй в публику.
Этот жест вызвал еще более неистовые крики, веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался, посматривая на людей рядом
с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, — он смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
Самгин ожидал не
этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень яркие, горячие глаза; она
поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе
с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Пришла Лидия, тоже измятая,
с кислым лицом,
с капризно надутыми губами; ее Марина встретила еще более ласково, и
это, видимо, искренно тронуло Лидию; обняв Марину за плечи,
целуя голову ее, она сказала...
Самгин сочувственно улыбнулся, не находя, что сказать, и через несколько минут, прощаясь
с нею, ощутил желание
поцеловать ей руку, чего никогда не делал. Он не мог себе представить, что
эта женщина, равнодушная к действительности, способна ненавидеть что-то.
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу
с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни.
Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
— Ага. Ну, что же? Красивую вещь — приятно испортить. Красивых убивают более часто, чем уродов. Но убивают мужья, любовники и, как правило, всегда
с фасада: в голову, в грудь, живот, а тут убили
с фасада на двор — в затылок.
Это тоже принято, но в
целях грабежа, а в данном случае — наличие грабежа не установлено. В
этом видят — тайну. А на мой взгляд — тайны нет, а есть трус!
Цель этой разнообразной и упорной работы сводилась к тому, чтоб воспитать русского обывателя европейцем и чтоб молодежь могла противостоять морально разрушительному влиянию людей, которые, грубо приняв на веру спорное учение Маркса, толкали студенчество в среду рабочих
с проповедью анархизма.
Открыл форточку в окне и, шагая по комнате,
с папиросой в зубах, заметил на подзеркальнике золотые часы Варвары, взял их, взвесил на ладони.
Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он положил часы в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное в зеркале озабоченное лицо свое, открыл сумку. В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени, золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками,
целая горсть серебра.
Самгин слушал
эту пьяную болтовню почти равнодушно. Он был уверен, что возмущение Ивана жуликами имеет
целью подготовить его к примирению
с жульничеством самого Дронова. Он очень удивился, когда Иван пришел красный, потный, встал пред ним и торжественно объявил...
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал.
С него и пошло
это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от
целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
— Он думает, что
это затеяно
с целью создать в обществе еще одну трещину, — объяснил Дронов, раскачиваясь на стуле.
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему
эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до
этого года.
Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками
с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют
целью дать
этим людям землю и работу.
— Ну — чего ж вы хотите?
С начала войны загнали
целую армию в болото, сдали немцам в плен. Винтовок не хватает, пушек нет, аэропланов… Солдаты все
это знают лучше нас…