Неточные совпадения
На середине реки ей захотелось напиться, и для этого она вдруг опустила голову; но Павел дернул поводьями и даже выругался: «Ну, черт, запалишься!» В такого рода приключениях он доезжает до
села, объезжает там кругом церковной ограды, кланяется
с сидящею у окна матушкой-попадьею и, видимо гарцуя перед нею, проскакивает
село и возвращается домой…
Потом
сел рядом
с медведем и поехал.
Сев в экипаж, Александра Григорьевна пригласила
с собой ехать и Захаревских: они пришли в церковь пешком.
— А и бог
с ним!.. — отозвался Еспер Иваныч, отходя от астролябии и
садясь на прежнее место. — А ты вот что! — прибавил он Анне Гавриловне, показывая на Павла. — Принеси-ка подарок, который мы приготовили ему.
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился
с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему
с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали
селах и деревнях.
На обратном пути в Новоселки мальчишки завладевали и линейкой: кто помещался у ней сзади, кто
садился на другую сторону от бар, кто рядом
с кучером, а кто — и вместе
с барями.
— Мебели тут человек на двадцать на пять будет, а всего
с зальною человек шестьдесят
сядет, — публика не малая будет! — заключил он
с гордостью.
Павел подумал и сказал. Николай Силыч,
с окончательно просветлевшим лицом, мотнул ему еще раз головой и велел
садиться, и вслед за тем сам уже не стал толковать ученикам геометрии и вызывал для этого Вихрова.
— Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! — сказала она и, вместе
с тем, близко-близко
села около Павла.
— Я, в таком случае, сама перееду в деревню, — проговорила она,
садясь около Мари и стряхивая
с платья пыль.
Экзамен Павел начал держать почти что шутя; он выходил, когда его вызывали, отвечал и потом тотчас отправлялся домой и
садился обедать
с Крестовниковыми.
При размещении за столом Павлу предназначили
сесть рядом
с кадетом.
В остальную часть дня Александра Григорьевна, сын ее, старик Захаревский и Захаревский старший
сели играть в вист. Полковник стал разговаривать
с младшим Захаревским; несмотря на то, что сына не хотел отдать в военную, он, однако, кадетов очень любил.
Павел, как только
сел в экипаж, — чтобы избежать всяких разговоров
с отцом, — притворился спящим, и в воображении его сейчас же начал рисоваться образ Мари, а он как будто бы стал жаловаться ей.
— Да ты
садись, пожалуйста, — сказал Павел, заметив, наконец, что Макар Григорьевич все чаще и чаще начинает переступать
с ноги на ногу.
— Справедливое слово, Михайло Поликарпыч, — дворовые — дармоеды! — продолжал он и там бунчать, выправляя свой нос и рот из-под подушки
с явною целью, чтобы ему ловчее было храпеть, что и принялся он делать сейчас же и
с замечательной силой. Ванька между тем, потихоньку и, видимо, опасаясь разбудить Макара Григорьева, прибрал все платье барина в чемодан, аккуратно постлал ему постель на диване и сам
сел дожидаться его; когда же Павел возвратился, Ванька не утерпел и излил на него отчасти гнев свой.
«Это что такое значит?» — подумал Вихров и пошел вслед за монахом. Тот направился к Александровскому саду и под ближайшим более тенистым деревом
сел. Павел тоже поместился рядом
с ним. Монах своим кротким и спокойным взором осмотрел его.
Салов
сел рядом
с Павлом.
Потом, Неведомов
сел рядом
с Марьеновским и продолжал любовно смотреть на него; они перекинулись еще несколькими словами.
Павел велел Ивану подать чаю и трубок. Анну Ивановну, как самую почетную гостью, посадили на диване; около нее
сел почти
с каким-то благоговением Неведомов.
— Можем! — произнес Петин, и оба они
сели с Заминым друг против друга за маленький столик.
Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в двух от
села) и вошел в небольшие сенцы, то увидел сидящего тут человека
с обезображенным и совершенно испитым лицом,
с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.
— Ужасно как трудно нам, духовенству,
с ним разговаривать, — начал он, — во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде, бывало,
сядет на маленькую лошаденку, а мужикам и бабам велит платки под ноги этой лошаденке кидать; сначала и не понимали, что такое это он чудит; после уж только раскусили, что это он патриарха, что ли, из себя представляет.
М-me Фатеева между тем
села с Павлом несколько в стороне на диване. Он был почти в лихорадке: пожатие прелестной ручки m-me Фатеевой пронзило как бы электрическими иглами все тело его.
В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и
с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и,
сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь
с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом
с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз...
— Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)… вчерашнего числа к нам в
село прибежал ваш крестьянский мальчик — вот этакий крошечка!.. — и становая, при этом, показала своею рукою не более как на аршин от земли, — звать священника на крестины к брату и, остановившись что-то такое перед нашим домом, разговаривает
с мальчиками.
Павел решительно не знал куда девать себя; Клеопатра Петровна тоже как будто бы пряталась и, совершенно как бы не хозяйка,
села,
с плутоватым, впрочем, выражением в лице, на довольно отдаленный стул и посматривала на все это. Павел поместился наконец рядом
с становою; та приняла это прямо за изъявление внимания к ней.
— Господь
с вами, кто над вами смеется;
с вами говорить после этого нельзя! — возразил Павел и, отойдя от становой,
сел около Прыхиной.
—
С ним, вероятно, удар повторился? — спросил Павел у Мари,
садясь около нее.
Вихров
сел около нее. Его самого снедало любопытство узнать, что такое
с ней произошло.
— Прежде всего, — сказал Павел уже
с беспокойством,
садясь против нее, — скажите мне, отчего вы так сегодня нехорошо выглядите?
Вечером он
садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по целым часам не спускала
с него глаз. Такого рода жизнь барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он,
с своей стороны, тоже продолжал строить куры горничной Фатеевой и в этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко на все комнаты шутил
с нею, толкал ее… Павел однажды, застав его в этих упражнениях, сказал ему...
— Monsieur Неведомов, madame Фатеева, — сказал Павел, и Клеопатра Петровна оприветствовала Неведомова уж как следует гостя и
села затем в довольно красивой позе; некоторое недоумение, впрочем, не сходило еще у ней
с ее лица.
— В чем дело? Слушаю-с!.. — сказала Анна Ивановна,
с важностью
садясь на свое креслице. — Впрочем, погодите, постойте, здорова ли madame Фатеева?
Они дошли до Москворецкого моста, ни слова не сказав друг
с другом, и только когда
сели в лодку и поехали, Павел спросил Неведомова, как-то внимательно и грустно смотревшего на воду...
Неведомов тоже скоро возвратился к нему и
сел рядом
с ним на скамеечку.
Людям остающимся всегда тяжелее нравственно — чем людям уезжающим. Павел
с каким-то тупым вниманием смотрел на все сборы; он подошел к тарантасу, когда Клеопатра Петровна, со своим окончательно уже могильным выражением в лице,
села в него; Павел поправил за ней подушку и спросил, покойно ли ей.
С Вихровым продолжалось тоскливое и бессмысленное состояние духа. Чтобы занять себя чем-нибудь, он начал почитывать кой-какие романы. Почти во все время университетского учения замолкнувшая способность фантазии — и в нем самом вдруг начала работать, и ему вдруг захотелось что-нибудь написать: дум, чувств, образов в голове довольно накопилось, и он
сел и начал писать…
Официант в это время повестил гостей и хозяина, что ужин готов. Вихров настоял, чтобы Макар Григорьев
сел непременно и ужинать
с ними. Этим старик очень уж сконфузился, однако
сел. Ваньку так это обидело, что он не пошел даже и к столу.
Он
с утра, в огромном кабинете Абреева,
садился работать за большой стол, поставленный посредине комнаты.
Юлию в самом деле, должно быть, заинтересовал Вихров; по крайней мере, через несколько дней она вошла в кабинет к отцу, который совсем уже был старик, и
села невдалеке от него, заметно приготовляясь к серьезному
с ним разговору.
«Да правда ли, говорит, сударь… — называет там его по имени, — что вы его не убили, а сам он убился?» — «Да, говорит, друг любезный, потяну ли я тебя в этакую уголовщину; только и всего, говорит, что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни не было, я, говорит, велю к тебе в дом принести покойника, а ты, говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!» Понравилось это мнение священнику: деньгами-то
с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться.
Походивши таким образом, она
села, как бы утомившись от бальных танцев, и распустила зачем-то свой корсет, и в этом распущенном виде продолжала сидеть перед зеркалом и любоваться на себя; но негу таковую, впрочем, она не долго себе позволила: деятельная натура сейчас же заставила ее снова одеться, позвать свою горничную и приняться вместе
с ней устраивать бальный наряд.
— О, этот разговор длинен будет; угодно вам
сесть со мною, — продолжала она, указывая в гостиной на одно из кресел и сама
садясь рядом
с этим креслом.
Как только от него отошла Юлия, к нему сейчас же подошла и
села на ее место Прыхина. О, Катишь сейчас ужасную штучку отпустила
с Кергелем. Он подошел к ней и вдруг стал ее звать на кадриль. Катишь вся вспыхнула даже в лице.
Когда Вихров возвращался домой, то Иван не
сел, по обыкновению,
с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры:
с какой-то радости он счел нужным мертвецки нализаться в городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы не сердиться, счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом...
— Я вам покажу сегодня, какой я нерусский, — проговорил он Вихрову, но уж не столько гневно, сколько
с лукавою улыбкою. Вскоре за тем последовал обед; любимцы-лакеи Александра Ивановича были все сильно выпивши.
Сели за стол: сам генерал на первом месте, потом Вихров и Живин и все духовенство, и даже Добров.
Те проворно побежали, и через какие-нибудь четверть часа коляска была подана к крыльцу. В нее было запряжено четыре худощавых, но, должно быть, чрезвычайно шустрых коней. Человек пять людей, одетых в черкесские чапаны и
с нагайками, окружали ее. Александр Иванович заставил
сесть рядом
с собою Вихрова, а напротив Живина и Доброва. Последний что-то очень уж облизывался.
По отъезде приятеля Вихров несколько времени ходил по комнате, потом
сел и стал писать письмо Мари, в котором извещал ее, что
с известной особой он даже не видится, так как между ними все уже покончено; а потом, описав ей, чем он был занят последнее время, умолял ее справиться, какая участь постигла его произведения в редакции.
Самовар
с приготовленным в нем глинтвейном внес сам хозяин. Вихров
сел на пустое место перед столом; лицо у него в одно и то же время было грустное и озлобленное.