Неточные совпадения
Но Павел об Саше грустил несколько дней и вместе с тем
стал просить отца, чтобы тот отдал ему
свое ружье.
— Валите на телегу! — закричал он строгим, почти недетским, голосом и сам
своими ручонками
стал подсоблять, когда егерь и Кирьян потащили зверя на телегу.
Еспер Иваныч, между тем,
стал смотреть куда-то вдаль и заметно весь погрузился в
свои собственные мысли, так что полковник даже несколько обиделся этим. Посидев немного, он встал и сказал не без досады...
Еспер Иваныч
стал полным распорядителем и себя, и
своего состояния.
Молодого казака Климовского
стал играть гимназист седьмого класса, большой франт, который играл уже эту роль прежде и известен был тем, что, очень ловко танцуя мазурку, вылетал в
своем первом явлении на сцену.
Когда молодой человек этот
стал переодеваться, то на нем оказалось превосходнейшее белье (он очень был любим одной
своею пожилой теткой); потом, когда он оделся в костюм, набелился и нарумянился, подвел себе жженою пробкою усики, то из него вышел совершеннейший красавчик.
Публика несколько раз хохотала над ним и хлопала ему, и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и
стали выходить. Николай Силыч, с другом
своим Насосычем, снова отправился к актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.
Громадное самолюбие этого юноши до того было уязвлено неудачею на театре, что он был почти не в состоянии видеть Павла, как соперника
своего на драматическом поприще; зато сей последний, нельзя сказать, чтобы не
стал в себе воображать будущего великого актера.
Затем они каждый почти праздник
стали отправляться: Николай Силыч — в болотных сапогах, в чекмене и в черкесской шапке, нарочно для охоты купленной, а Павел — в
своей безобразной гимназической шинели, подпоясанной кушаком, и в Ванькиных сапогах. Места, куда они ходили, были подгородные, следовательно, с совершенно почти выстрелянною дичью; а потому кровавых жертв охотники с собой приносили немного, но зато разговоров между ними происходило большое количество.
В страстной понедельник его снова не оставили по этому предмету в покое, и часу в пятом утра к нему вдруг в спальню просунул
свою морду Ванька и
стал будить его.
Все это в соединении с постом, который строжайшим образом наблюдался за столом у Крестовниковых, распалило почти до фанатизма воображение моего героя, так что к исповеди он
стал готовиться, как к страшнейшему и грознейшему акту
своей жизни.
«Неужели это, шельмец, он все сам придумал в голове
своей? — соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по
своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве — и только в этом случае не
стал бы откладывать и сберегать денег для него же.
Павел, со
своими душевными страданиями, проезжая по Газетному переулку, наполненному магазинами, и даже по знаменитой Тверской, ничего почти этого не видел, и, только уже выехав на Малую Дмитровку, он с некоторым вниманием
стал смотреть на дома, чтобы отыскать между ними дом княгини Весневой, в котором жил Еспер Иваныч; случай ему, в этом отношении, скоро помог.
— Да нашу Марью Николаевну и вас — вот что!.. — договорилась наконец Анна Гавриловна до истинной причины, так ее вооружившей против Фатеевой. — Муж ее как-то
стал попрекать: «Ты бы, говорит, хоть с приятельницы
своей, Марьи Николаевны, брала пример — как себя держать», а она ему вдруг говорит: «Что ж, говорит, Мари выходит за одного замуж, а сама с гимназистом Вихровым перемигивается!»
По трусоватости
своей Ванька думал, что Макар Григорьев в самом деле
станет его сечь, когда только ему вздумается, и потому, по преимуществу, хотел себя оградить с этой стороны.
Павел пришел в
свой номер в весьма миротворном расположении духа. Ванька его встретил также веселый; он очень уж был рад, что они переехали от Макара Григорьева, которого он сразу же
стал ненавидеть и бояться.
Словом, вся эта природа, интересовавшая его прежде только каким-нибудь очень уж красивым местоположением, очень хорошей или чрезвычайно дурной погодой, каким-нибудь никогда не виданным животным, —
стала теперь понятна ему в
своих причинах, явилась машиной, в которой все было теснейшим образом связано одно с другим.
Вообще, он был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных
своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел
стал часто видать у Салова какого-то молоденького студента, который приходил к нему, сейчас же садился с ним играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на то, Салов без всякой жалости продолжал с ним играть.
Вследствие разного рода гуманных идей и мыслей, которыми герой мой напитался отовсюду в
своей университетской жизни, он, в настоящий приезд
свой в деревню,
стал присматриваться к быту народа далеко иначе, чем смотрел прежде.
— И вслед затем, он
стал изо всей силы колотить
свою лошаденку находящейся у него в руках хворостиной; лошаденка поскакала.
— Мне нельзя, сударь, — отвечал тот ему
своим басом, — я точно что человек слабый — на хороших местах меня держать не
станут.
Павел дал шпоры
своей лошади и поехал. Вся жизнь, которую он видел в
стану, показалась ему, с одной стороны, какою-то простою, а с другой — тяжелою, безобразною и исковерканною, точно кривулина какая.
М-me Фатеева, когда он сблизился с ней, напомнила ему некоторыми чертами жизни
своей героинь из романов Жорж Занд, которые, впрочем, он и прежде еще читал с большим интересом; а тут, как бы в самой жизни,
своим собственным опытом, встретил подтверждение им и
стал отчаянным Жорж-3андистом.
Развивая и высказывая таким образом
свою теорию, Вихров дошел наконец до крайностей; он всякую женщину, которая вышла замуж, родит детей и любит мужа,
стал презирать и почти ненавидеть, — и странное дело: кузина Мари как-то у него была больше всех в этом случае перед глазами!
В доме между тем
стали говорить, чтобы я занималась или детьми, или
своим женихом; тогда он перевез меня к себе на квартиру.
Слышу — шампанское пьют, веселятся; это меня взорвало; я что есть силы
стала стучаться в запертую дверь
свою, так что он даже прибежал.
Трудно вообразить себе что-нибудь счастливее жизни, которую на первых порах
стали вести мои возлюбленные в
своем уединенном флигельке на Петровском бульваре.
— Послушай, Макар Григорьев, я не могу от тебя этого принять, — начал Павел прерывающимся от волнения голосом. — Чтобы я на
свое… как, быть может, ты справедливо выразился… баловство
стал у тебя деньги, кровным трудом нажитые, брать, — этого я не могу себе позволить.
Павел был замечательно хорош в роли Ромео, так что Неведомов, несмотря на
свое душевное расстройство,
стал его слушать.
Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого: целовал у меня руки, плакал и сейчас же
стал жаловаться мне на
своих горничных девиц, которые днем и ночью оставляют его, больного, одного; в то время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут, песни поют.
Павел между тем глядел в угол и в воображении
своем представлял, что, вероятно, в их длинной зале расставлен был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен был на него, а теперь отец уже лежит в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он в
своем одночасье не умер еще совершенно и ожил в гробу? У Павла сердце замерло, волосы
стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
— А вот этот господин, — продолжал Салов, показывая на проходящего молодого человека в перчатках и во фраке, но не совсем складного
станом, — он вон и выбрит, и подчищен, а такой же скотина, как и батька; это вот он из Замоскворечья сюда в собрание приехал и танцует, пожалуй, а как перевалился за Москву-реку, опять все
свое пошло в погребок, — давай ему мадеры, чтобы зубы ломило, — и если тут в погребе сидит поп или дьякон: — «Ну, ты, говорит, батюшка, прочти Апостола, как Мочалов, одним голосам!»
Он полагал, что те с большим вниманием
станут выслушивать его едкие замечания. Вихров начал читать: с первой же сцены Неведомов подвинулся поближе к столу. Марьеновский с каким-то даже удивлением
стал смотреть на Павла, когда он
своим чтением
стал точь-в-точь представлять и барь, и горничных, и мужиков, а потом, — когда молодая женщина с криком убежала от мужа, — Замин затряс головой и воскликнул...
Отчего и пьем мы все подрядчики… чтобы дух в себе ободрить… а то уж очень сумнительно и опасно, как об делах
своих раздумывать
станешь.
Пока шли все эти разговоры, ужин
стал приближаться к концу; вдруг Макар Григорьев встал со
своего стула.
«Приходи, говорит, ужо вечером: настоящий расчет сделаем, а то, говорит, теперь заметят!» Я тоже вижу, что так складней будет сделать, выбежал, догнал
свою лошадь, приехал в монастырь,
стал мешки сдавать, — не досчитываются одного мешка.
Священник испугался, почесть на колена
стал перед ними, и мало что тысячу, которую взял у помещика, отдал, да и
свою еще им приплатил!
Ванька в этом случае сделал благоразумнее Петра: он и править
своей лошадью не
стал, а ограничился только тем, что лег вниз грудью в сани и держался обеими руками за окорчева [Окорчева — гнутая часть головки саней или полозьев.] и только по временам находил нужным выругать за что-то лошадь.
Вихрова окончательно
стало это выводить из терпения, и он почему-то всю злобу
свою — впоследствии он очень раскаивался в этом, — всю
свою злобу вздумал выместить на m-lle Прыхиной.
Когда после ужина
стали расходиться, Вихров, по обыкновению, вошел в отводимый ему всегда кабинет и, к удивлению
своему, увидел, что там же постлано было и доктору.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете,
стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь
свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
За себя — нельзя, а за другую можно! — отвечала Прыхина и больше уже до самого бала не уходила от Захаревских; даже
свой бальный наряд она
стала надевать на себя у них, а вместе с тем наряжала и Юлию, вряд ли еще не с большим увлечением, чем самое себя.
— В чужой монастырь со
своим уставом не ходят, — заметил Александр Иванович, — когда он у вас, вы можете не советовать ему пить, а когда он у меня, я советую ему, ибо когда мы с ним пить не
станем, то лопнет здешний откупщик.
Все пошли в нее. Добров очень нежничал с Александром Ивановичем. Он даже поддерживал его под руку, когда тот всходил на крыльцо. Все уселись в передний угол перед столом. Прибежавшая откуда-то впопыхах старуха хозяйка сейчас же
стала ставить на стол водку, пироги, орехи, изюм… Александр Иванович начал сейчас же пить
свои четверть-рюмочки, но Вихров и Живин отказались.
Все они, молодые и немолодые, красивые и некрасивые, были набелены и нарумянены и,
став в круг, ходили и пели: «Ой, Дунай ты, мой Дунай, сын Иванович Дунай!» или: «Ой, Дидо-Ладо, вытопчем, вытопчем!» Около этих хороводов ходили также и молодые парни из купцов и мещан, в длинных сюртуках
своих и чуйках.
В почти совершенно еще темном храме Вихров застал казначея, служившего заутреню, несколько стариков-монахов и старика Захаревского. Вскоре после того пришла и Юлия. Она
стала рядом с отцом и заметно была как бы чем-то недовольна Вихровым. Живин проспал и пришел уж к концу заутрени. Когда наши путники, отслушав службу, отправились домой, солнце уже взошло, и мельница со
своими амбарами, гатью и берегами реки, на которых гуляли монастырские коровы и лошади, как бы тонула в тумане росы.
Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию
своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто
стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари сидела с
своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой мой с веселым и сияющим лицом вошел в столовую.
Когда я приехал туда и по службе сошелся с разными людьми, то мне стыдно
стало за самого себя и за
свои понятия: я бросил всякие удовольствия и все время пребывания моего в Париже читал, учился, и теперь, по крайней мере, могу сказать, что я человек, а не этот вот мундир.
По всему было заметно, что Илариону Захаревскому тяжело было слышать эти слова брата и стыдно меня; он переменил разговор и
стал расспрашивать меня об деревне моей и, между прочим, объявил мне, что ему писала обо мне сестра его, очень милая девушка, с которой, действительно, я встречался несколько раз; а инженер в это время распорядился ужином и в
своей маленькой, но прелестной столовой угостил нас отличными стерлядями и шампанским.
Вихров указал ему рукою на стул. Стряпчий сел и
стал осматривать Павла
своими косыми глазами, желая как бы изучить, что он за человек.