Неточные совпадения
— Он у меня, ваше превосходительство,
один! — отвечал полковник. — Здоровья слабого… Там, пожалуй, как
раз затрут… Знаю я эту военную службу, а в нынешних армейских полках и сопьется еще, пожалуй!
Он всякий
раз, когда беседа между отцом и матерью заходила о службе и о делах, не проронял ни
одного слова.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала
одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько
раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только
одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
Одно новое обстоятельство еще более сблизило Павла с Николаем Силычем. Тот был охотник ходить с ружьем. Павел, как мы знаем, в детстве иногда бегивал за охотой, и как-то
раз, идя с Николаем Силычем из гимназии, сказал ему о том (они всегда почти из гимназии ходили по
одной дороге, хотя Павлу это было и не по пути).
Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый же
раз, как та поехала с Павлом в
одном экипаже (по величайшему своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый же
раз, как они таким образом поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным голосом спросила его...
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что
одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он
раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки… У него
одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня — и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку
раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.
Я знала, что я лучше, красивее всех его возлюбленных, — и что же, за что это предпочтение; наконец, если хочет этого, то оставь уж меня совершенно, но он напротив, так что я не вытерпела наконец и сказала ему
раз навсегда, что я буду женой его только по
одному виду и для света, а он на это только смеялся, и действительно, как видно, смотрел на эти слова мои как на шутку; сколько в это время я перенесла унижения и страданий — и сказать не могу, и около же этого времени я в первый
раз увидала Постена.
Раза два, матерь божья, на сеновале места присматривал, чтобы удавиться, а тут, прах дери, на мельницу меня еще с мешками вздумали послать, и жил тоже в монастыре мужичонко
один, — по решению присутственного места.
Барин наш терпел, терпел, — и только
раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался
один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
Проворно взбежав по лестнице, Вихров сбросил с себя в передней загрязненную, замоченную шубу; но Клеопатра Петровна не выходила что-то на этот
раз его встречать, а вместо нее вышла
одна только горничная Маша.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в
одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «
Раз, два,
раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Беседовал с ним на этот
раз уж не
один священник, а целый причет, и, сверх того, был тут же и Добров, который Вихрову ужасно обрадовался.
Отправив все это в городе на почту, Вихров проехал затем в погребок, который состоял всего из
одной только маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во всем уезде: не было, я думаю, ни
одного чиновника, ни
одного помещика, который бы хоть
раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено было все так, что ничего другого нельзя было делать, как только пить: сидеть можно было только около единственного стола, на котором всегда обыкновенно пили, и съесть чего-нибудь можно было достать такого, что возбуждает жажду пить, каковы: селедка, икра…
Костюм Офелии Пиколова переменила, по крайней мере,
раз пять и все совещалась об этом с Вихровым; наконец, он ее одел для последнего акта в белое платье, но совершенно без юбок, так что платье облегало около ее ног, вуаль был едва приколот, а цветы — белые камелии — спускались тоже не совсем в порядке на
одну сторону.
— Помилуйте, ваше высокоблагородие, — заговорили они все в
один голос, — и то уж мы с ними намаялись: тот
раз по их делу таскали-таскали, теперь тоже требуют.
— Сами они николи не ездят и не ходят даже по земле, чтобы никакого и следа человеческого не было видно, — а по пням скачут, с пенька на пенек, а где их нет, так по сучьям; уцепятся за
один сучок, потом за другой, и так иной
раз с версту идут.
Это звонили на моленье, и звонили в последний
раз; Вихрову при этой мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и увидел, что со всех сторон села идут мужики в черных кафтанах и черных поярковых шляпах, а женщины тоже в каких-то черных кафтанчиках с сборками назади и все почти повязанные черными платками с белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных церквей, какие прежде строились в селах, и только колокольни не было, а вместо ее стояла на крыше на четырех столбах вышка с
одним колоколом, в который и звонили теперь; крыша была деревянная, но дерево на ней было вырезано в виде черепицы; по карнизу тоже шла деревянная резьба; окна были с железными решетками.
— Благодарим, батюшка, покорно, государь наш милостивый, — оттрезвонили они еще
раз в
один голос и, опять низко-низко поклонившись, скрылись в народе, который в большом уже количестве собрался около моленной.
Раз они в чем-то разругались на баллотировке: «Ты, — говорит
один другому, — не смей мне говорить: я два
раза в солдаты был разжалован!» — «А я, — говорит другой, — в рудниках на каторге был!» — хвастаются друг перед другом тем; а вон нынешние-то лизуны — как съедутся зимой, баль-костюме сейчас надо для начальника губернии сделать.
Беседа их была прервана приездом Кергеля. Сей милый человек был на этот
раз какой-то растерянный: коричневый фрак со светлыми пуговицами заменен на нем был черным, поношенным, обдерганным; жилетка тоже была какая-то шелковенькая и вряд ли не худая на карманах, и
один только хохолок был по-прежнему завит. Услышав, что на девичнике Вихров, он прямо подошел к нему.
На
одну из ближайших ко входу в лес колод Вихров обыкновенно садился отдыхать, а Иван в почтительной позе устанавливался невдалеке от него — и Вихров всякий
раз, хоть и не совсем ласковым голосом, говорил ему...
— Нет, Поль, пощади меня! — воскликнула Мари. — Дай мне прежде уехать
одной, выдержать эти первые ужасные минуты свидания, наконец — оглядеться, осмотреться, попривыкнуть к нашим новым отношениям… Я не могу вообразить себе, как я взгляну ему в лицо. Это ужасно! Это ужасно!.. — повторяла несколько
раз Мари.
Сколько
раз и с каким тяжелым чувством подъезжал Вихров к этому крыльцу, да и он ли
один; я думаю, все чиновники и все обыватели то же самое чувствовали! Ему ужасно захотелось поскорей увидать, как себя Абреев держал на этом посту.
— Тут не
один был Кошка, — отвечал он простодушно, — их, может быть, были сотни, тысячи!.. Что такое наши солдатики выделывали. — уму невообразимо; иду я
раз около траншеи и вижу, взвод идет с этим покойным моим капитаном с вылазки, слышу — кричит он: «Где Петров?.. Убит Петров?» Никто не знает; только вдруг минут через пять, как из-под земли, является Петров. «Где был?» — «Да я, говорит, ваше высокородие, на место вылазки бегал, трубку там обронил и забыл». А, как это вам покажется?
Они поехали. На Мещанской они взобрались на самый верхний этаж, и в
одну дверь генерал позвонил. Никто не ответил. Генерал позвонил еще
раз, уже посильней; послышались, наконец, шаги.