Неточные совпадения
Сама хозяйка, женщина уже лет за пятьдесят, вдова александровского генерал-адъютанта, Александра Григорьевна Абреева, — совершенная блондинка, с лицом холодным
и малоподвижным, — по тогдашней моде в буклях, в щеголеватом капоте-распашонке, в вышитой юбке, сидела
и вязала бисерный шнурок.
Она воображала его будущим генерал-адъютантом, потом каким-нибудь господарем молдаванским; а там, пожалуй,
и королем греческим: воображение ее в этом случае ни перед чем не останавливалось!
Напротив Александры Григорьевны,
и особенно как-то прямо, сидел еще старик, — в отставном военном сюртуке, в петличке которого болтался Георгий,
и в военных с красными лампасами брюках, — это был сосед ее по деревне, Михаил Поликарпович Вихров, старый кавказец, курчавый, загорелый на южном солнце, некогда ординарец князя Цицианова [Цицианов Павел Димитриевич (1754—1806) —
генерал царской армии.
По переезде Александры Григорьевны из Петербурга в деревню, Вихров, вместе с другим дворянством, познакомился с ней
и на первом же визите объяснил ей: «Я приехал представиться супруге генерал-адъютанта моего государя!»
— Ваш сын должен служить в гвардии!.. Он должен там же учиться, где
и мой!.. Если вы не
генерал, то ваши десять ран, я думаю, стоят генеральства; об этом доложат государю, отвечаю вам за то!
— Да, поди, взыщи; нет уж, матушка, приучил теперь; поди-ка: понажми только посильнее, прямо поскачет к губернатору с жалобой, что у нас такой
и сякой исправник: как же ведь — генерал-адъютантша, везде доступ
и голос имеет!
— Какая она аристократка! — возразил с сердцем Еспер Иваныч. — Авантюристка — это так!.. Сначала по казармам шлялась, а потом в генерал-адъютантши попала!.. Настоящий аристократизм, — продолжал он, как бы больше рассуждая сам с собою, — при всей его тепличности
и оранжерейности воспитания, при некоторой брезгливости к жизни, первей всего благороден, великодушен
и возвышен в своих чувствованиях.
— Хорошо еще
и то, — произнес с грустной насмешкой Павел, — что обманывали по крайней мере с благодетельною целью!.. Что же ее будущий супруг — господин офицер, гусар,
генерал?
— Вот кто! — произнесла добродушно княгиня
и ласково посмотрела на Павла. — Я теперь еду, друг мой, на вечер к генерал-губернатору… Государя ждут… Естафет пришел.
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности,
и наконец эта дрянная Мари, думавшая выйти замуж за другого
и в то же время, как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.
— Ее обвинили, — отвечал как-то необыкновенно солидно Марьеновский, —
и речь генерал-прокурора была, по этому делу, блистательна. Он разбил ее на две части: в первой он доказывает, что m-me Лафарж могла сделать это преступление, — для того он привел почти всю ее биографию, из которой видно, что она была женщина нрава пылкого, порывистого, решительного; во второй части он говорит, что она хотела сделать это преступление, —
и это доказывает он ее нелюбовью к мужу, ссорами с ним, угрозами…
Ему
и хотелось съездить к Коптину, но в то же время немножко
и страшно было: Коптин был генерал-майор в отставке
и, вместе с тем, сочинитель. Во всей губернии он слыл за большого вольнодумца, насмешника
и даже богоотступника.
— Нельзя, братец, все-таки
генерал! — сказал он ему по этому поводу, —
и презамечательный на это, бестия!.. Даром что глядит по сторонам, все в человеке высмотрит.
— О, поди-ка — с каким гонором, сбрех только: на Кавказе-то начальник края прислал ему эту, знаешь, книгу дневную, чтобы записывать в нее, что делал
и чем занимался. Он
и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там — отдыхал от сих мыслей, — таким шутовским манером всю книгу
и исписал!.. Ему дали генерал-майора
и в отставку прогнали.
Самого
генерала Вихровы нашли в высокой
и пространной зале сидящим у открытого окна.
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «Вот за это-то бог
и не дает ему счастия в жизни:
генерал — а сидит в деревне
и пьет!» — думал он в настоящую минуту про себя.
— Он пишет, — продолжала Фатеева,
и ее голос при этом даже дрожал от гнева, — чтобы я или возвратила ему вексель, или он будет писать
и требовать меня через генерал-губернатора.
— Нет,
и никогда не возвращу! — произнесла Клеопатра Петровна с ударением. — А то, что он будет писать к генерал-губернатору — это решительный вздор! Он
и тогда, как в Петербург я от него уехала, писал тоже к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез меня в канцелярию генерал-губернатора; я рассказала там, что приехала в Петербург лечиться
и что муж мой требует меня, потому что домогается отнять у меня вексель. Мне сейчас же выдали какой-то билет
и написали что-то такое к предводителю.
— Нет, — отвечал Плавин, дружески пожимая ему руку, — я после вас заехал к генерал-губернатору с визитом,
и он был так любезен, что пригласил меня к себе на вечер;
и вот я отправляюсь к нему.
При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько
и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже
и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору
и тем, чтоб не измять
и не испачкать свой костюм как-нибудь.
— Ну,
и черт с тобой! — произнес Павел, когда Плавин ушел. — Но каков, однако, пролаза, — прибавил он, — на два дня приехал в Москву, успел уже съездить к генерал-губернатору
и получить от него приглашение на бал. У него
и маменька такая была, шлендой
и звали; по всем важным господам таскалась, вот
и он наследовал от нее это милое свойство.
Чтобы кататься по Москве к Печкину, в театр, в клубы, Вихров нанял помесячно от Тверских ворот лихача, извозчика Якова, ездившего на чистокровных рысаках; наконец, Павлу захотелось съездить куда-нибудь
и в семейный дом; но к кому же? Эйсмонды были единственные в этом роде его знакомые. Мари тоже очень разбогатела: к ней перешло все состояние Еспера Иваныча
и почти все имение княгини. Муж ее был уже
генерал,
и они в настоящее время жили в Парке, на красивой даче.
Через несколько минут маленький, толстенький
генерал, в летнем полотняном сюртуке, явился в сад; но, увидев Вихрова
и вспомнив при этом, что вышел без галстука, стал перед ним чрезвычайно извиняться.
Генерал наконец успокоился
и сел, а Мари принялась сынишку поить чаем, размешивая хлеб в чашке
и отирая салфеткой ему ротик: видно было, что это был ее баловень
и любимец.
Генерал склонил при этом голову
и придал такое выражение лицу, которым как бы говорил: «Почему же никакой?»
— Вот-с за это больше всего
и надобно благодарить бога! — подхватил
генерал. — А когда нет состояния, так рассуждать таким образом человеку нельзя!
Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он посмотрел
и на Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб, хотя этого хлеба никому
и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда был полковником, но как произвели его в
генералы, так
и поглупел… Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа становились в этих чинах
и больше высказывались…
— Отлично знали, — подтвердил
и генерал, — все, знаете, вычисления эти…
«Вот, внуши этому человеку, что честно
и что нечестно!» — думал Павел, слушая
генерала.
Мари наконец кончила свой туалет
и пришла к ним. Она заметно оделась с особенной тщательностью, так что
генерал даже это заметил
и воскликнул...
Тот этому очень обрадовался;
генерал же пошел делать свой туалет: он каждодневно подкрашивался немножко
и подрумянивался.
Павел последовал за ней. За обедом
генерал еще больше развернулся
и показал себя. Он, между прочим, стал доказывать, что университетское образование — так себе, вздор, химера!
Что этими последними словами об морском корпусе
и об артиллерийском училище
генерал хотел, собственно, сказать — определить трудно. Вихров слушал его серьезно, но молча. Мари от большей части слов мужа или хмурилась, или вспыхивала.
— Я вам покажу сегодня, какой я нерусский, — проговорил он Вихрову, но уж не столько гневно, сколько с лукавою улыбкою. Вскоре за тем последовал обед; любимцы-лакеи Александра Ивановича были все сильно выпивши. Сели за стол: сам
генерал на первом месте, потом Вихров
и Живин
и все духовенство,
и даже Добров.
Доктор
и генерал прежде всего очень дружелюбно между собой поздоровались
и потом уселись друг против друга.
Затем доктор опять сел, попросил у
генерала сигару себе, закурил ее
и, видимо, хотел поболтать кое о чем.
—
И не пошалили ни разу
и нигде? — спросил доктор уже почти на ухо
генерала.
— Конечно! — согласился
и генерал. — Только каких же
и красоточек выискал — прелесть! — произнес
генерал, пожимая плечами
и с глазами, уже покрывшимися светлой влагой.
В коридоре он, впрочем, встретился с
генералом, шедшим к жене,
и еще раз пошутил ему...
— Да иду, я только поприфрантился немного! — отвечал
генерал, охорашиваясь перед зеркалом: он в самом деле был в новом с иголочки вицмундире
и новых эполетах. За границей Евгений Петрович все время принужден был носить ненавистное ему статское платье
и теперь был почти в детском восторге, что снова облекся в военную форму.
Слова доктора далеко, кажется, не пропадали для
генерала даром; он явно
и с каким-то особенным выражением в лице стал заглядывать на всех молоденьких женщин, попадавшихся ему навстречу,
и даже нарочно зашел в одну кондитерскую, в окнах которой увидел хорошенькую француженку,
и купил там два фунта конфет, которых ему совершенно не нужно было.
«Ах, madame!» — воскликнул он
и сейчас просил меня садиться; а приехавши, не забудь, я сказала: «Генерал-лейтенантша такая-то!», но на него это, видно, не подействовало, а имя твое напротив!
Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари сидела с своей семьей за завтраком
и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров,
и герой мой с веселым
и сияющим лицом вошел в столовую.
С
генералом Вихров тоже дружески
и нежно поцеловался.
— Почему же мне дела нет? — сказал
генерал, более всего уколотый словами: дают за что-то кресты
и чины.
— Ах, сделай милость, не было! — воскликнул
генерал. — Как этих негодяев-блузников Каваньяк [Кавеньяк Луи Эжен (1802—1857) — французский реакционный политический деятель,
генерал. В дни июньского восстания 1848 года возглавил военную диктатуру
и использовал ее для беспощадного разгрома парижского пролетариата.] расстреливал, так только животы у них летели по сторонам…
Вихров, выйдя от него, отправился к Мари.
Генерала, к великому своему удовольствию он не застал дома: тот отправился в Английский клуб обедать,
и, таким образом, он с Мари все послеобеда пробеседовал с глазу на глаз.
Вечером у них собралось довольно большое общество,
и все больше старые военные
генералы, за исключением одного только молодого капитана, который тем не менее, однако, больше всех говорил
и явно приготовлялся владеть всей беседой. Речь зашла о деле Петрашевского, составлявшем тогда предмет разговора всего петербургского общества. Молодой капитан по этому поводу стал высказывать самые яркие
и сильные мысли.
«Пишу к вам почти дневник свой. Жандарм меня прямо подвез к губернаторскому дому
и сдал сидевшему в приемной адъютанту под расписку; тот сейчас же донес обо мне губернатору,
и меня ввели к нему в кабинет. Здесь я увидел стоящего на ногах довольно высокого
генерала в очках
и с подстриженными усами. Я всегда терпеть не мог подстриженных усов,
и почему-то мне кажется, что это делают только люди весьма злые
и необразованные.
В двенадцать часов
генерал действительно вышел
и, увидев Вихрова, как будто усмехнулся, — но не в приветствие ему, а скорее как бы в насмешку. Вихров почти дрожащими руками подал ему дело о бегунах.