Неточные совпадения
Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения,
и что будто бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их
генералами,
и далее, наконец, бог знает что такое, чего уже он
и сам никак не мог разобрать.
Ближний этот был Ноздрев,
и нечего сказать, он был так отделан со всех боков
и сторон, как разве только какой-нибудь плут староста или ямщик бывает отделан каким-нибудь езжалым, опытным капитаном, а иногда
и генералом, который сверх многих выражений, сделавшихся классическими, прибавляет еще много неизвестных, которых изобретение принадлежит ему собственно.
Почему казалось мужчинам, что в них заключалось скверное
и нехорошее, сию минуту узнаем: в губернию назначен был новый генерал-губернатор — событие, как известно, приводящее чиновников в тревожное состояние: пойдут переборки, распеканья, взбутетениванья
и всякие должностные похлебки, которыми угощает начальник своих подчиненных.
Инспектор врачебной управы вдруг побледнел; ему представилось бог знает что: не разумеются ли под словом «мертвые души» больные, умершие в значительном количестве в лазаретах
и в других местах от повальной горячки, против которой не было взято надлежащих мер,
и что Чичиков не есть ли подосланный чиновник из канцелярии генерал-губернатора для произведения тайного следствия.
Председатель отвечал, что это вздор,
и потом вдруг побледнел сам, задав себе вопрос, а что, если души, купленные Чичиковым, в самом деле мертвые? а он допустил совершить на них крепость да еще сам сыграл роль поверенного Плюшкина,
и дойдет это до сведения генерал-губернатора, что тогда?
В самом деле, назначение нового генерал-губернатора,
и эти полученные бумаги такого сурьезного содержания,
и эти бог знает какие слухи — все это оставило заметные следы в их лицах,
и фраки на многих сделались заметно просторней.
Он один не изменялся в постоянно ровном характере
и всегда в подобных случаях имел обыкновение говорить: «Знаем мы вас, генерал-губернаторов!
Не говоря уже о разногласиях, свойственных всем советам, во мнении собравшихся обнаружилась какая-то даже непостижимая нерешительность: один говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций,
и потом сам прибавлял: «а может быть,
и не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии,
и тут же присовокуплял: «а впрочем, черт его знает, на лбу ведь не прочтешь».
Они, сказать правду, боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не вышло; а я насчет генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос
и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает.
Все мысли их были сосредоточены в это время в самих себе: они думали, каков-то будет новый генерал-губернатор, как возьмется за дело
и как примет их.
По движениям губ
и рук их видно было, что они были заняты живым разговором; может быть, они тоже говорили о приезде нового генерал-губернатора
и делали предположения насчет балов, какие он даст,
и хлопотали о вечных своих фестончиках
и нашивочках.
Но так как все же он был человек военный, стало быть, не знал всех тонкостей гражданских проделок, то чрез несколько времени, посредством правдивой наружности
и уменья подделаться ко всему, втерлись к нему в милость другие чиновники,
и генерал скоро очутился в руках еще больших мошенников, которых он вовсе не почитал такими; даже был доволен, что выбрал наконец людей как следует,
и хвастался не в шутку тонким уменьем различать способности.
Генерал был такого рода человек, которого хотя
и водили за нос (впрочем, без его ведома), но зато уже, если в голову ему западала какая-нибудь мысль, то она там была все равно что железный гвоздь: ничем нельзя было ее оттуда вытеребить.
Я бы мог быть ему полезным, потому что у меня
и в Петербурге,
и даже при…»
Генерал речи не оканчивал.
— Но все же таки… но как же таки… как же запропастить себя в деревне? Какое же общество может быть между мужичьем? Здесь все-таки на улице попадется навстречу
генерал или князь. Захочешь —
и сам пройдешь мимо каких-нибудь публичных красивых зданий, на Неву пойдешь взглянуть, а ведь там, что ни попадется, все это или мужик, или баба. За что ж себя осудить на невежество на всю жизнь свою?
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он
генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье,
и даже отроду не был в театре.
Генерал жил
генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал книги
и имел дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
Генерал принимал сначала Тентетникова довольно хорошо
и радушно; но совершенно сойтись между собою они не могли.
Генерал не любил противуречья
и возраженья, хотя в то же время любил поговорить даже
и о том, чего не знал вовсе.
Впрочем, ради дочери прощалось многое отцу,
и мир у них держался до тех пор, покуда не приехали гостить к
генералу родственницы, графиня Болдырева
и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы, не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге,
и перед которыми
генерал немножко даже подличал.
Тентетникову показалось, что с самого дня приезда их
генерал стал к нему как-то холоднее, почти не замечал его
и обращался как с лицом бессловесным или с чиновником, употребляемым для переписки, самым мелким.
— Я должен благодарить вас,
генерал, за ваше расположение. Вы приглашаете
и вызываете меня словом ты на самую тесную дружбу, обязывая
и меня также говорить вам ты. Но позвольте вам заметить, что я помню различие наше в летах, совершенно препятствующее такому фамильярному между нами обращению.
Генерал смутился. Собирая слова
и мысли, стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том смысле, что старику иной раз позволительно сказать молодому человеку ты(о чине своем он не упомянул ни слова).
Раздобаривая почасту с дворовыми людьми, он, между прочим, от них разведал, что барин ездил прежде довольно нередко к соседу
генералу, что у
генерала барышня, что барин было к барышне, да
и барышня тоже к барину… но потом вдруг за что-то не поладили
и разошлись.
— Это другое дело, — сказал Тентетников. — Если бы он был старик, бедняк, не горд, не чванлив, не
генерал, я бы тогда позволил ему говорить мне ты
и принял бы даже почтительно.
«Он совсем дурак! — подумал про себя Чичиков. — Оборвышу позволить, а
генералу не позволить!»
И вслед за таким размышлением так возразил ему вслух...
Чудная, однако же, вещь: на другой день, когда подали Чичикову лошадей
и вскочил он в коляску с легкостью почти военного человека, одетый в новый фрак, белый галстук
и жилет,
и покатился свидетельствовать почтение
генералу, Тентетников пришел в такое волненье духа, какого давно не испытывал.
Подкативши к подъезду, Чичиков с почтеньем соскочил на крыльцо, приказал о себе доложить
и был введен прямо в кабинет к
генералу.
Генерал Бетрищев, как
и все мы грешные, был одарен многими достоинствами
и многими недостатками.
Всего больше доставалось от него его прежнему сотоварищу, которого считал он ниже себя
и умом
и способностями,
и который, однако же, обогнал его
и был уже генерал-губернатором двух губерний,
и как нарочно тех, в которых находились его поместья, так что он очутился как бы в зависимости от него.
— Помилуйте, что ж он?.. Да ведь я не сержусь! — сказал смягчившийся
генерал. — В душе моей я искренно полюбил его
и уверен, что со временем он будет преполезный человек.
— Историю… — тут Чичиков остановился,
и оттого ли, что перед ним сидел
генерал, или просто чтобы придать более важности предмету, прибавил: — историю о
генералах, ваше превосходительство.
— Он к тому не допустит, он сам приедет, — сказал Чичиков,
и в то же время подумал в себе: «
Генералы пришлись, однако же, кстати; между тем ведь язык совершенно взболтнул сдуру».
— Рекомендую вам мою баловницу! — сказал
генерал, обратясь к Чичикову. — Однако ж, я вашего имени
и отчества до сих пор не знаю.
И тут же, обратясь к
генералу, сказал с улыбкой, уже несколько плутоватой...
И туловище
генерала стало колебаться от смеха. Плечи, носившие некогда густые эполеты, тряслись, точно как бы носили
и поныне густые эполеты.
Чичиков разрешился тоже междуиметием смеха, но, из уважения к
генералу, пустил его на букву э: хе, хе, хе, хе, хе!
И туловище его также стало колебаться от смеха, хотя плечи
и не тряслись, потому что не носили густых эполет.
— Только, пожалуйста, не гневайся на нас, — сказал
генерал. — Мы тут ни в чем не виноваты. Поцелуй меня
и уходи к себе, потому что я сейчас буду одеваться к обеду. Ведь ты, — сказал
генерал, вдруг обратясь к Чичикову, — обедаешь у меня?
— Ты мне позволишь одеваться при себе? — сказал
генерал, скидая халат
и засучивая рукава рубашки на богатырских руках.
Генерал стал умываться, брызгаясь
и фыркая, как утка. Вода с мылом летела во все стороны.
— Выжил глупый старик из ума,
и больше ничего, — сказал
генерал. — Только я не вижу, чем тут я могу пособить.
Тут
генерал разразился таким смехом, каким вряд ли когда смеялся человек: как был, так
и повалился он в кресла; голову забросил назад
и чуть не захлебнулся. Весь дом встревожился. Предстал камердинер. Дочь прибежала в испуге.
Чичиков отправляется, по поручению
генерала Бетрищева, к родственникам его, для извещения о помолвке дочери,
и едет к одному из этих родственников, полковнику Кошкареву».]
— Да как сказать — куда? Еду я покуда не столько по своей надобности, сколько по надобности другого.
Генерал Бетрищев, близкий приятель
и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать,
и для самого себя; ибо видеть свет, коловращенье людей — кто что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
Генерал Бетрищев, близкий приятель
и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников.
— Об этом я уже слышал. Мне к нему
и дела нет. Но так как
генерал Бетрищев — близкий приятель
и, даже так сказать, благотворитель… так уж как-то
и неловко.
— Это я не могу понять, — сказал Чичиков. — Десять миллионов —
и живет как простой мужик! Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно сделать. Ведь это можно так завести, что
и общества другого у тебя не будет, как
генералы да князья.
— Да-с, — прибавил купец, — у Афанасия Васильевича при всех почтенных качествах непросветительности много. Если купец почтенный, так уж он не купец, он некоторым образом есть уже негоциант. Я уж тогда должен себе взять
и ложу в театре,
и дочь уж я за простого полковника — нет-с, не выдам: я за
генерала, иначе я ее не выдам. Что мне полковник? Обед мне уж должен кондитер поставлять, а не то что кухарка…
Говорю-с вам это по той причине, что генерал-губернатор особенно теперь нуждается в таких людях;
и вы, мимо всяких канцелярских повышений, получите такое место, где не бесполезна будет ваша жизнь.
«Приказано сей же час явиться к генерал-губернатору!» Чичиков так
и обомлел.