Неточные совпадения
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый
в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный
суд в древних Афинах,
в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
Все переходили по недоделанному полу
в комнату Мари, которая оказалась очень хорошенькой комнатой, довольно большою, с итальянским окном, выходившим на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и
суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег, на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами.
— Во Франции так называемые les tribunaux ordinaires [обыкновенные
суды (франц.).] были весьма независимы: король не мог ни сменять, ни награждать, ни перемещать даже судей; но зато явился особенный
суд, le tribunal exceptionnel [
суд для рассмотрения дел, изъятых из общего судопроизводства (франц.).],
в который мало-помалу перенесли все казенные и общественные дела, а затем стали переносить и дела частных лиц.
Если какой-нибудь господин был довольно силен, он подавал прошение королю, и тот передавал дело его
в административный
суд, — вот вам и несменяемость судей!
— Что их вознаграждать-то! — воскликнул Замин. — Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и
в казну подати подай, и дороги почини, и
в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: «Страшный
суд написан, а ни одного барина
в рай не ведут, все простой народ идет с бородами».
—
В надворном
суде, — и такой взяточник, что чудо! — заключил Замин и еще более покраснел.
Кергель теперь был заседателем земского
суда в уездном городке и очень обрадовался Вихрову.
— Живин, давай петь нашу священную песнь «Gaudeamus igitur» [«Gaudeamus igitur» («Будем радоваться») — первая строчка известной средневековой студенческой песни. Здесь приведена
в переделке. Pereat justitia! — Да погибнет
суд! Pereat policia! — Да погибнет полиция!]! — воскликнул Вихров.
«До сведения моего дошло, что
в деревне Вытегре крестьянин Парфен Ермолаев убил жену, и преступление это местною полициею совершенно закрыто, а потому предписываю вашему высокоблагородию немедленно отправиться
в деревню Вытегру и произвести строжайшее о том исследование. Дело сие передано уже на рассмотрение уездного
суда».
Говоря по правде, герой мой решительно не знал, как приняться за порученное ему дело, и, приехав
в маленький город,
в уезде которого совершилось преступление, придумал только послать за секретарем уездного
суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою полициею.
—
В глупости их, невежестве и изуверстве нравов, — проговорил он, — главная причина, законы очень слабы за отступничество их… Теперь вот едем мы, беспокоимся, трудимся, составим акт о захвате их на месте преступления, отдадут их
суду — чем же решат это дело? «Вызвать, говорят, их
в консисторию и сделать им внушение, чтобы они не придерживались расколу».
Дня через три Вихров опять уже ехал по новому поручению,
в тарантасе, с непременным членом земского
суда.
Губернатор послал его
в этот раз на довольно даже опасное поручение: помощник его, непременный член
суда (сам исправник схитрил и сказался больным), был очень еще молодой человек, с оловянными, тусклыми глазами и с отвислыми губами.
Когда он встал на ноги, то оказалось (Вихров до этого видел его только сидящим)… оказалось, что он был необыкновенно худой, высокий,
в какой-то длинной-предлинной ваточной шинели, надетой
в рукава и подпоясанной шерстяным шарфом; уши у него были тоже подвязаны, а на руках надеты зеленые замшевые перчатки; фамилия этого молодого человека была Мелков; он был маменькин сынок, поучился немного
в корпусе, оттуда она по расстроенному здоровью его взяла назад, потом он жил у нее все
в деревне — и
в последнюю баллотировку его почти из жалости выбрали
в члены
суда.
Находившиеся на улице бабы уняли, наконец, собак, а Мелков, потребовав огромный кол, только с этим орудием слез с бревна и пошел по деревне. Вихров тоже вылез из тарантаса и стал осматривать пистолеты свои, которые он взял с собой, так как
в земском
суде ему прямо сказали, что поручение это не безопасно.
Юный член
суда дремал
в это время.
— Я журнала их о предании вас
суду не пропустил, — начал прокурор. — Во-первых,
в деле о пристрастии вашем
в допросах спрошены совершенно не те крестьяне, которых вы спрашивали, — и вы, например, спросили семьдесят человек, а они — троих.
В деле аки бы ваших сношений через становую приставшу с раскольниками есть одно только голословное письмо священника; я и говорю, что прежде, чем предавать человека
суду, надо обследовать все это законным порядком; они не согласились,
в то же присутствие постановили, что они приведут
в исполнение прежнее свое постановление, а я, с своей стороны, донесу министру своему.
В вашем доме этот господин губернатор… когда вы разговаривали с ним о разных ваших упущениях при постройке дома, он как бы больше шутил с вами, находя все это, вероятно, вздором, пустяками, — и
в то же время меня, человека неповинного ни
в чем и только исполнившего честно свой долг, предает
суду; с таким бесстыдством поступать
в общественной деятельности можно только
в азиатских государствах!
Что я не нерадив к службе — это я могу доказать тем, что после каждой ревизии моего
суда он объявлял мне печатную благодарность; бывал-с потом весьма часто у меня
в доме; я у него распоряжался на балах, был приглашаем им на самые маленькие обеды его.
«Для госпожи Пиколовой, — я пишу, — выгнаны четыре исправника и заменены ее родственниками; за госпожу Пиколову ратман за то, что
в лавке у него не поверили ей
в долг товару, был выдержан целый месяц при полиции; за госпожу Пиколову господин Вихров за то, что он произвел следствие об ее родном брате не так, как тому желалось, предан теперь
суду».
«Наконец бог мне помог сделать для тебя хоть что-нибудь: по делу твоему
в сенате я просила нескольких сенаторов и рассказала им все до подробности; оно уже решено теперь, и тебя велено освободить от
суда.
— Клеопаша всегда желала быть похороненною
в их приходе рядом с своим мужем. «Если, говорит, мы несогласно жили с ним
в жизни, то пусть хоть на страшном
суде явимся вместе перед богом!» — проговорила Катишь и, кажется, вряд ли не сама все это придумала, чтобы хоть этим немного помирить Клеопатру Петровну с ее мужем: она не только
в здешней, но и
в будущей даже жизни желала устроивать счастье своих друзей.
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, —
в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось,
в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил
суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
— Может быть, — продолжал Вихров, — но все-таки наш идеал царя мне кажется лучше, чем был он на Западе: там, во всех их старых легендах, их кениг — непременно храбрейший витязь, который всех сильней, больше всех может выпить, съесть; у нас же, напротив, наш любимый князь — князь ласковый, к которому потому и сошлись все богатыри земли русской, — князь
в совете мудрый, на
суде правый.
Мы
в последние пять лет, говоря высокопарным слогом, шагнули гигантски вперед: у нас уничтожено крепостное право, устроен на новых порядках
суд, умерен произвол администрации, строятся всюду железные дороги — и для всех этих преуспеяний мы будем иметь
в нашем маленьком собрании по представителю: у нас будет и новый судья Марьеновский, и новый высоко приличный администратор Абреев, и представитель народа Замин, и прокурорский надзор
в особе любезнейшего Захаревского, и даже предприниматель по железнодорожному делу, друг мой Виссарион Захаревский.
Замин обыкновенно, кроме мужиков, ни
в каких других сословиях никаких достоинств не признавал: барин, по его словам, был глуп, чиновник — плут, а купец — кулак. Покончив с Абреевым, он принялся спорить с Иларионом Захаревским, доказывая, что наш народный самосуд есть высочайший и справедливейший
суд.