Неточные совпадения
У него никогда не было никакой гувернантки, изобретающей приличные для его возраста causeries [легкий разговор, болтовня (франц.).] с ним; ему никогда никто не читал детских книжек, а он прямо схватился за кой-какие романы и путешествия, которые нашел на полке у отца в кабинете; словом,
ничто как бы не лелеяло и не поддерживало в нем детского возраста, а скорей игра и учение
все задавали ему задачи больше его лет.
Александра Григорьевна, никого и
ничего, по ее словам, не боявшаяся для бога, забыв всякое чувство брезгливости, своими руками пересчитала
все церковные медные деньги,
все пучки восковых свеч, поверила и подписала счеты.
— Вот это так, вернее, — согласилась с нею Александра Григорьевна. — «
Ничто бо от вас есть, а
все от меня!» — сочинила она сама текст.
— Ты сам меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко
всем этим играм в кости, в карты;
все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят
все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек
ничего уж и не думает даже.
— Не то что негодяйка, — возразил полковник, — а
все, ведь, эти баричи и аристократы наши
ничего не жалеют своих имений и зорят.
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт
всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на
всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, —
ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша
все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
Только на обеспеченной
всем и
ничего не делающей русской дворянской почве мог вырасти такой прекрасный и в то же время столь малодействующий плод.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать
ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом
все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
—
Ничего, — отвечал Плавин, вставая и выпрямляясь во
весь свой довольно уже высокий рост. Решительность, сообразительность и воодушевление заметны были во
всей его фигуре.
Отвратительный клеевой запах и пар разнеслись по
всей комнате; но молодые люди
ничего этого не почувствовали и начали склеивать листы бумаги для задних занавесов и декораций.
— Когда вот дяденьке-то бывает получше немножко, — вмещалась в разговор Анна Гавриловна, обращаясь к Павлу, — так такие начнут они разговоры между собою вести:
все какие-то одеялы, да твердотеты-факультеты, что я
ничего и не понимаю.
Он в продолжение пятницы отслушал
все службы, целый день почти
ничего не ел и в самом худшем своем платье и с мрачным лицом отправился в церковь.
— Напротив-с! Там
всему будут учить, но вопрос — как? В университете я буду заниматься чем-нибудь определенным и выйду оттуда или медиком, или юристом, или математиком, а из Демидовского —
всем и
ничем; наконец, в практическом смысле: из лицея я выйду четырнадцатым классом, то есть прапорщиком, а из университета, может быть, десятым, то есть поручиком.
Старик этот, во
всю жизнь чужой копейкой не пользовавшийся, вовсе
ничего дурного не чувствовал в том, что говорил ему теперь маленький негодяй.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него
все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время как бы
ничего не понимая,
ничего не соображая и даже
ничего не чувствуя.
Он чувствовал, что простая вежливость заставляла его спросить дядю о Мари, но у него как-то язык на это не поворачивался. Мысль, что она не вышла замуж,
все еще не оставляла его, и он отыскивал глазами в комнате какие-нибудь следы ее присутствия, хоть какую-нибудь спицу от вязанья, костяной ножик, которым она разрезывала книги и который обыкновенно забывала в комнате дяди, — но
ничего этого не было видно.
Павел на это ей
ничего не сказал и стал насмешливо оглядывать гостиную Мари, которая, в сущности, напоминала собой гостиные
всех, я думаю, на свете молодых из военного звания.
К Салову, между тем, пришел еще гость — какой-то совершенно черный господин, с черными, но
ничего не выражающими глазами, и
весь в брильянтах: брильянты были у него в перстнях, брильянты на часовой цепочке и брильянтовые запонки в рубашке.
— Та —
ничего! — согласился и Павел, ударяя слегка по клавишам. — И что же, они у вас и завтра
все утро пробудут?
Он, должно быть, в то время, как я жила в гувернантках, подсматривал за мною и знал
все, что я делаю, потому что, когда у Салова мне начинало делаться нехорошо, я писала к Неведомову потихоньку письмецо и просила его возвратить мне его дружбу и уважение, но он мне даже и не отвечал
ничего на это письмо…
— И теперь она, — продолжал Вихров, —
всей душой хочет обратиться к вам; она писала уж вам об этом, но вы даже не ответили ей
ничего на это письмо.
Видя, что Фатеева решительно
ничем не занимается и
все время только и есть, что смотрит на него, Павел вздумал поучить ее.
— Главное,
все это высокохудожественно.
Все эти образы, начертанные в «Илиаде», по чистоте, по спокойствию, по правильности линий — те же статуи греческие, — видно, что они произведение одной и той же эстетической фантазии!.. И неужели, друг мой, ты
ничего этого не знаешь? — спросил ее в заключение Павел.
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и больше уж
ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на
все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь на валторне играть?..» — «А гля че, говорит, не уметь — губы есть!»
— Потому что они никогда не высказывают
ничего, а только согласие на
все высокое и благородное проявляют.
— Вот как! — произнес Павел и сделал легкую гримасу. — Приятели мои: Марьеновский, Неведомов, Петин и Замин, — прибавил он, непременно ожидая, что Плавин будет сильно удивлен подрясником Неведомова и широкими штанами Петина; но тот со
всеми с ними очень вежливо поклонился, и на лице его
ничего не выразилось.
При этом
все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого
ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.
— Это входят в церковь разные господа, — начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично,
ничего особенного из себя не делает и только
все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
Павел, впрочем, старался
все это скрывать самым тщательным образом; но m-me Фатеева знала жизнь и людей: она очень хорошо видела, что она для Павла —
ничто и что он только великодушничал с ней.
Не сделаешь ты этого, ангельчик, у вас
все будет растащено, и если ты приедешь после его смерти,
ничего уж не найдешь.
—
Все уж сжег теперь,
ничего не осталось, — проговорил Неведомов.
—
Ничего не надо! Вздумайте-ка только это вы завести, у вас
все сейчас бедными притворятся. Мы ведь, мужики — плуты… Вы не то что позволяйте которому оброку не доносить, пусть он платит, как следует, а потом мне, что ли, хоть из оброку и отдадите, сколько пожелаете, а я в дом это к нему и пошлю, будто жалованья ему прибавляю, а коли не станет заслуживать того, так отдеру.
— Да потому, что если взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно… но ведь он
всех офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и пьют и едят, только не ночуют, — в кармане-то в итоге
ничего и не осталось.
—
Ничего, потому что я теперь уже
все знаю.
Сначала у меня помутилось
все в голове; я понять
ничего не могла.
Это люди, может быть, немного и выше стоящие их среды, но главное —
ничего не умеющие делать для русской жизни: за неволю они
все время возятся с женщинами, влюбляются в них, ломаются над ними; точно так же и мы
все, университетские воспитанники…
Исчезновение Салова объяснялось очень просто: он, еще прежде того, как-то на одном публичном гулянье встретил Анну Ивановну с мужем и вздумал было возобновлять с ней знакомство, но супруг ее, которому она, вероятно, рассказала
все, сделал ему такую сцену, что Салов едва жив от него ушел, а потому в настоящем случае, встретив их снова, он за лучшее счел стушеваться; но Вихров
ничего этого не знал.
— Ну, уж этого я не разумею, извините!.. Вот хоть бы тоже и промеж нас, мужиков, сказки эти разные ходят;
все это в них рассказываются глупости одни только, как я понимаю; какие-то там Иван-царевичи, Жар-птицы, Царь-девицы —
все это пустяки, никогда
ничего того не было.
Дело, впрочем, не совсем было так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда
ничего не говорил Прыхиной и не просил ее, чтобы жена к нему приехала, — это Прыхина
все выдумала, чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в такое положение, что, будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она, может быть, и не вывернулась бы из него.
Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего
ничего почти и не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на литературу: достойная девица эта, как мы знаем, была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя
всего приличнее описывать какого-нибудь рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне.
Если комнаты описывать, то, по ее мнению, лучше
всего было — богатые, убранные штофом и золотом; если же природу, то какую-нибудь непременно восточную, — чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять, так интереснее
всего — за тиграми или слонами, — но в произведении Вихрова
ничего этого не было, а потому оно не столько не понравилось ей, сколько не заинтересовало ее.
Герой мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать
все до конца — но и тут
ничего не вышло: он только страшно утомил и их и себя.
Нынче вот я отстал, мне
ничего водки не пить, а прежде дня без того не мог прожить, — вышла у меня
вся эта пекуния [Пекуния — от латинского слова pecuniae — деньги (бурсацкий жаргон).], что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись, не на что выпить!..
Жениться на мне вы не хотите, так как считаете меня недостойною этой чести, и потому — что я такое теперь? — потерянная женщина, живущая в любовницах, и, кроме того, дела мои
все запутаны; сама я
ничего в них не смыслю, пройдет еще год, и я совсем нищей могу остаться, а потому я хочу теперь найти человека, который бы хоть сколько-нибудь поправил мою репутацию и, наконец, занялся бы с теплым участием и моим состоянием…
Вихров
ничего ей не сказал, а только посмотрел на нее. Затем они пожали друг у друга руку и, даже не поцеловавшись на прощанье, разошлись по своим комнатам. На другой день Клеопатра Петровна была с таким выражением в лице, что краше в гроб кладут, и
все еще, по-видимому, надеялась, что Павел скажет ей что-нибудь в отраду; но он
ничего не сказал и, не оставшись даже обедать, уехал домой.
— И
ничего интересного не услышишь, — заметила ей с насмешкой Прыхина, и затем, заметив, что
все уже интересное для Юлии рассказала, она встала, простилась с ней и побежала еще к одной своей подружке, чтоб рассказать ей об этом же. Катишь каждою новостью любила поделиться со
всеми своими приятельницами.
Сам Александр Иванович продолжал пить по своей четверть-рюмочке и
ничего почти не ел, а вместо того курил в продолжение
всего обеда. Когда вышли из-за стола, он обратился к Вихрову и проговорил...
— А что, из Питера об романе
все еще нет
ничего? — спросил Живин.
Отправив
все это в городе на почту, Вихров проехал затем в погребок, который состоял
всего из одной только маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во
всем уезде: не было, я думаю, ни одного чиновника, ни одного помещика, который бы хоть раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено было
все так, что
ничего другого нельзя было делать, как только пить: сидеть можно было только около единственного стола, на котором всегда обыкновенно пили, и съесть чего-нибудь можно было достать такого, что возбуждает жажду пить, каковы: селедка, икра…
—
Ничего, бог даст,
все это пройдет когда-нибудь, — сказала она, протягивая ему руку.