Неточные совпадения
— Прощай, мой ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя родная мать;
не меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем
будет большой, обратится к тебе (по службе ли, с денежной ли нуждой),
не смей ни минуты ему отказывать и сделай все, что
будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя мать.
Паша сначала
не обратил
большого внимания на это известие; но тетенька действительно приехала, и привезенный ею сынок ее — братец Сашенька — оказался почти ровесником Павлу: такой же
был черненький мальчик и с необыкновенно востренькими и плутоватыми глазками.
У него никогда
не было никакой гувернантки, изобретающей приличные для его возраста causeries [легкий разговор, болтовня (франц.).] с ним; ему никогда никто
не читал детских книжек, а он прямо схватился за кой-какие романы и путешествия, которые нашел на полке у отца в кабинете; словом, ничто как бы
не лелеяло и
не поддерживало в нем детского возраста, а скорей игра и учение все задавали ему задачи
больше его лет.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и
не для выгоды какой-нибудь, а с целью только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич в этом случае
был больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Поверхность воды
была бы совершенно гладкая, если бы на ней то тут, то там
не появлялись беспрестанно маленькие кружки, которые расходились все
больше и
больше, пока
не пропадали совсем, а на место их появлялся новый кружок.
С ним
были знакомы и к нему ездили все богатые дворяне, все высшие чиновники; но он почти никуда
не выезжал и, точно так же, как в Новоселках, продолжал
больше лежать и читать книги.
Имплева княгиня сначала совершенно
не знала; но так как она одну осень очень уж скучала, и у ней совершенно
не было под руками никаких книг, то ей кто-то сказал, что у помещика Имплева очень
большая библиотека.
Затем отпер их и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула на них. Стены в комнатах
были какого-то дикого и мрачного цвета; пол грязный и покоробившийся; но
больше всего Павла удивили подоконники: они такие
были широкие, что он на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою
не бывал ни в одном каменном доме.
— Приехали; сегодня представлять
будут. Содержатель тоже тут пришел в часть и просил, чтобы драчунов этих отпустили к нему на вечер — на представление. «А на ночь, говорит, я их опять в часть доставлю, чтобы они
больше чего еще
не набуянили!»
Темнота
была — зги
не видать; надобно
было сходить с довольно
большой горы; склоны ее
были изрыты яминами, между которыми проходила тропинка.
Река оказалась
не что иное, как качающиеся рамки, между которыми
было большое отверстие в полу.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и
не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить в Семеновский трактир и
пить там?
Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь
будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может
быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына, на это покачал только головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще
не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов
не было: ему казалось, что у него нет уже
больше сына, что тот умер и ненавидит его!.. Искаженное лицо солдата беспрестанно мелькало перед глазами старика.
— Надо
быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и думал, что я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «
Не ходи, говорю, брат
больше ко мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то
была.
— Барин вы наш будущий
будете, — властвовать над нами станете, — продолжал Макар Григорьев почти насмешливым тоном. — В маменьку только
больше будете, а
не в папеньку, — прибавил он совершенно уже серьезно.
— Еще бы!.. — проговорила княгиня. У ней всегда
была маленькая наклонность к придворным известиям, но теперь, когда в ней совершенно почти потухли другие стремления, наклонность эта возросла у ней почти в страсть.
Не щадя своего хилого здоровья, она всюду выезжала, принимала к себе всевозможных особ из
большого света, чтобы хоть звук единый услышать от них о том, что там происходит.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам,
не откладывая времени (ему невыносимо
было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно
был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно
большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то
больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих
большая часть
были очень красивые молодые люди, и все в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела
не было, — все это очень понравилось Павлу.
— А, это уж, видно, такая повальная на всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она
больше развивается, а у северных меньше. Но
не в этом дело:
не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем говорить о Конте. Вы ведь его
не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
К концу обеда он, впрочем, поуспокоился — может
быть потому, что Салова вызвал кто-то приехавший к нему, и тот, уходя, объявил, что
больше не воротится.
Вне этой сферы, в практической жизни, с героем моим в продолжение этого времени почти ничего особенного
не случилось, кроме разве того, что он еще
больше возмужал и
был из весьма уже немолодых студентов.
Макар Григорьев видал всех, бывавших у Павла студентов, и разговаривал с ними:
больше всех ему понравился Замин, вероятно потому, что тот толковал с ним о мужичках, которых, как мы знаем, Замин сам до страсти любил, и при этом, разумеется,
не преминул представить, как богоносцы, идя с образами на святой неделе, дикими голосами
поют: «Христос воскресе!»
Инженер в это время встал из-за стола и, выкинув на стол двадцатипятирублевую бумажку, объявил, что он
больше играть
не будет.
Словом, он знал их
больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это
были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи,
был, конечно, лучше половины бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот
не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
— Чем же дурно? — спросил полковник, удивленный этим замечанием сына. — Так же, как и у других. Я еще
больше даю, супротив других, и месячины, и привара, а мужики
едят свое,
не мое.
Самое
большое, чем он мог
быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при том, как старик отец по целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над тем, как крестьянские и дворовые старушки с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, — все это, если
не раскрыло в нем религиозного чувства, то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому чувству; и в первое же воскресенье, когда отец поехал к приходу, он решился съездить с ним и помолиться там посреди этого простого народа.
— Павел перебирал в уме всех, могущих там
быть лиц, но ни на кого, хоть сколько-нибудь подходящего к тому,
не напал, а уверенность между тем росла все
больше и
больше, так что ему сделалось даже это смешно.
И, вслед затем, он встал и подошел к поставленной на стол закуске,
выпил не больше четверти рюмочки водки и крикнул: «Миша!».
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить
не мог. Старик, привыкший целый день
быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по
большей части, старался
быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
— Еще
больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей, играет,
пьет с ними на своей половине, и
не адресуется уж ко мне ни с разговорами, ни с нежностями.
M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг на друга, оставаясь вдвоем, почти
не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно
быть,
больше нечаянно) проговорили...
Чтобы
больше было участвующих, позваны
были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется,
не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою
не надобно; это даже заметил и полковник.
Павел попал прямо в цель. Приставша действительно любила очень близкого к ней человека — молодого письмоводителя мужа, но только о чувствах с ним
не говорила, а
больше водкой его
поила.
Оставшись один, Павел почти в лихорадке стал прислушиваться к раздававшемуся — то тут, то там — шуму в доме; наконец терпения у него уж
больше недостало: он выглянул в залу — там никого
не было, а в окошечке чайной светился уже огонек.
— Нет, и вы в глубине души вашей так же смотрите, — возразил ему Неведомов. — Скажите мне по совести: неужели вам
не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы с гораздо
большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для человека одно из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
— Может
быть, — произнес Неведомов, закидывая голову назад, — но я
больше уж никогда
не могу возвратиться к прежнему чувству к ней.
Павел на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему
был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею
не видался. Потом Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых малых, Петина и Замина. С Саловым он уже
больше не видался.
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и
больше уж ничего
не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь на валторне играть?..» — «А гля че, говорит,
не уметь — губы
есть!»
— «О, вижу ясно, что у тебя в гостях
была царица Маб!» — все тут же единогласно согласились, что они такого Меркуцио
не видывали и
не увидят никогда. Грустный Неведомов читал Лоренцо грустно, но с
большим толком, и все поднимал глаза к небу. Замин, взявший на себя роль Капулетти, говорил каким-то гортанным старческим голосом: «Привет вам, дорогие гости!» — и
больше походил на мужицкого старосту, чем на итальянского патриция.
Вихров посмотрел ему в лицо. «Может
быть, в самом деле он ни на что уж
больше и
не годен, как для кельи и для созерцательной жизни», — подумал он.
— Идет точь-в-точь так, это я слышал. Им ничего
больше не надо прибавлять,
будет с них, дьяволов!
Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство
был сильно простоват; затем он посмотрел и на Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб, хотя этого хлеба никому и
не нужно
было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда
был полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел… Это, впрочем, тогда
было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа становились в этих чинах и
больше высказывались…
В сущности письмо Клеопатры Петровны произвело странное впечатление на Вихрова; ему, пожалуй, немножко захотелось и видеться с ней, но
больше всего ему
было жаль ее. Он почти
не сомневался, что она до сих пор искренно и страстно любила его. «Но она так же, вероятно, любила и мужа, и Постена, это уж
было только свойством ее темперамента», — примешивалась сейчас же к этому всеотравляющая мысль. Мари же между тем, после последнего свидания, ужасно стала его интересовать.
— И
не многие, потому это выходит человеку по рассудку его, а второе, и по поведенью; а у нас разве много
не дураков-то и
не пьяниц!.. Подрядчик! — продолжал Макар Григорьев, уж немного восклицая. — Одно ведь слово это для всех — «подрядчик», а в этом
есть большая разница: как вот тоже и «купец» говорят; купец
есть миллионер, и купец
есть — на лотке кишками протухлыми торгует.
Потом осень, разделка им начнется: они все свои прогулы и нераденье уж и забыли, и давай только ему денег
больше и помни его услуги; и тут я, — может
быть, вы
не поверите, — а я вот, матерь божья, кажинный год после того болен бываю; и
не то, чтобы мне денег жаль, — прах их дери, я
не жаден на деньги, — а то, что никакой справедливости ни в ком из псов их
не встретишь!
Дедушка ваш… форсун он этакий
был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, —
не приходи ты
больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и
не умеют никакого дела, — и начали они
пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него
есть.
— Видал-с в трактирах, но
не глядывал в них. Мы
больше газеты смотрим — потому те нам нужней: объявления там разные и всякие
есть… Что же вы сочинять
будете изволить? — спросил он потом Вихрова.
В тот же день после обеда Вихров решился ехать к Фатеевой. Петр повез его тройкой гусем в крытых санях. Иван в наказание
не был взят, а брать кого-нибудь из других людей Вихров
не хотел затем, чтобы
не было большой болтовни о том, как он
будет проводить время у Фатеевой.
Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны
были быть или люди знатные, в
больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она
не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
Сделай милость, говорит, чтобы
не было большой огласки, похорони ты у меня этого покойника без удостоверения полиции, а я, говорит, тебе за это тысячу рублей дам!» И с этими словами, знаете, вынимает деньги, подает священнику.