Неточные совпадения
Впрочем, приезжий делал
не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом,
не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с
большею точностию, если даже
не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края:
не было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство.
Лица у них
были полные и круглые, на иных даже
были бородавки, кое-кто
был и рябоват, волос они на голове
не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, — волосы у них
были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица
больше закругленные и крепкие.
Характера он
был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то
есть чтению книг, содержанием которых
не затруднялся: ему
было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы
не отказался.
Комната
была, точно,
не без приятности: стены
были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на котором лежала книжка с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных бумаг, но
больше всего
было табаку.
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он положил руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте,
не было бы для меня
большего блаженства, как жить с вами если
не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
— Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь
не понести убытку. Может
быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того… они
больше как-нибудь стоят.
Для него решительно ничего
не значат все господа
большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое
поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед
не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ.
Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или
есть хозяин, и сколько дает доходу трактир, и с ними ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый человек, и какую взял жену, с
большим ли приданым или нет, и доволен ли
был тесть, и
не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе, — словом,
не пропустил ничего.
— А ведь
будь только двадцать рублей в кармане, — продолжал Ноздрев, — именно
не больше как двадцать, я отыграл бы всё, то
есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник.
Ноздрев, возвратившись, повел гостей осматривать все, что ни
было у него на деревне, и в два часа с небольшим показал решительно все, так что ничего уж
больше не осталось показывать.
Сначала они
было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему
не служит, брели прямо,
не разбирая, где
большая, а где меньшая грязь.
— Нет, сооружай, брат, сам, а я
не могу, жена
будет в
большой претензии, право, я должен ей рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты
не держи меня!
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту
будет бояться, чтобы
не сказать
больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
Известно, что
есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила,
не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы,
большим сверлом ковырнула глаза и,
не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ
был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей
не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
Чичиков начал как-то очень отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с
большою похвалою об его пространстве, сказал, что даже самая древняя римская монархия
не была так велика, и иностранцы справедливо удивляются…
Кажется, сами хозяева снесли с них дранье и тес, рассуждая, и, конечно, справедливо, что в дождь избы
не кроют, а в вёдро и сама
не каплет, бабиться же в ней незачем, когда
есть простор и в кабаке, и на
большой дороге, — словом, где хочешь.
В доме
были открыты все окна, антресоли
были заняты квартирою учителя-француза, который славно брился и
был большой стрелок: приносил всегда к обеду тетерек или уток, а иногда и одни воробьиные яйца, из которых заказывал себе яичницу, потому что
больше в целом доме никто ее
не ел.
Подошед к окну, постучал он пальцами в стекло и закричал: «Эй, Прошка!» Чрез минуту
было слышно, что кто-то вбежал впопыхах в сени, долго возился там и стучал сапогами, наконец дверь отворилась и вошел Прошка, мальчик лет тринадцати, в таких
больших сапогах, что, ступая, едва
не вынул из них ноги.
— Как же, пошлем и за ним! — сказал председатель. — Все
будет сделано, а чиновным вы никому
не давайте ничего, об этом я вас прошу. Приятели мои
не должны платить. — Сказавши это, он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно ему
не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя, особливо когда он увидел, что всех покупок
было почти на сто тысяч рублей. Несколько минут он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем
большого удовольствия и наконец сказал...
Иван Антонович понял, что посетитель
был характера твердого и
больше не даст.
Многие
были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще
была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!» так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для
большего сходства он даже в это время зажмуривал глаза.
При этом
было сказано как-то даже несколько обидно насчет тоненького мужчины: что он
больше ничего, как что-то вроде зубочистки, а
не человек.
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности
не могу передать слов губернаторши, но
было сказано что-то исполненное
большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Ноздрев
был так оттолкнут с своими безе, что чуть
не полетел на землю: от него все отступились и
не слушали
больше; но все же слова его о покупке мертвых душ
были произнесены во всю глотку и сопровождены таким громким смехом, что привлекли внимание даже тех, которые находились в самых дальних углах комнаты.
При расставании слез
не было пролито из родительских глаз; дана
была полтина меди на расход и лакомства и, что гораздо важнее, умное наставление: «Смотри же, Павлуша, учись,
не дури и
не повесничай, а
больше всего угождай учителям и начальникам.
Надобно заметить, что учитель
был большой любитель тишины и хорошего поведения и терпеть
не мог умных и острых мальчиков; ему казалось, что они непременно должны над ним смеяться.
Но так как все же он
был человек военный, стало
быть,
не знал всех тонкостей гражданских проделок, то чрез несколько времени, посредством правдивой наружности и уменья подделаться ко всему, втерлись к нему в милость другие чиновники, и генерал скоро очутился в руках еще
больших мошенников, которых он вовсе
не почитал такими; даже
был доволен, что выбрал наконец людей как следует, и хвастался
не в шутку тонким уменьем различать способности.
Как-то в жарком разговоре, а может
быть, несколько и
выпивши, Чичиков назвал другого чиновника поповичем, а тот, хотя действительно
был попович, неизвестно почему обиделся жестоко и ответил ему тут же сильно и необыкновенно резко, именно вот как: «Нет, врешь, я статский советник, а
не попович, а вот ты так попович!» И потом еще прибавил ему в пику для
большей досады: «Да вот, мол, что!» Хотя он отбрил таким образом его кругом, обратив на него им же приданное название, и хотя выражение «вот, мол, что!» могло
быть сильно, но, недовольный сим, он послал еще на него тайный донос.
— Простите, Павел Иванович, я виноват! — сказал тронутый Тентетников, схвативши признательно обе его руки. — Ваше доброе участие мне дорого, клянусь! Но оставим этот разговор,
не будем больше никогда об этом говорить.
— Я придумал вот что. Теперь, покуда новые ревижские сказки
не поданы, у помещиков
больших имений наберется немало, наряду с душами живыми, отбывших и умерших… Так, если, например, ваше превосходительство передадите мне их в таком виде, как бы они
были живые, с совершением купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он, как ни вертись, а наследство бы мне отдал.
Чичиков, чинясь, проходил в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это
было напрасно: хозяин бы
не прошел, да его уж и
не было. Слышно
было только, как раздавались его речи по двору: «Да что ж Фома
Большой? Зачем он до сих пор
не здесь? Ротозей Емельян, беги к повару-телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей в уху, а карасей — в соус. Да раки, раки! Ротозей Фома Меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?!» И долго раздавалися всё — раки да раки.
Чичиков занялся с Николашей. Николаша
был говорлив. Он рассказал, что у них в гимназии
не очень хорошо учат, что
больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки, что в городе стоит Ингерманландский гусарский полк; что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого полковника, хотя поручик Взъемцев ездит гораздо его почище.
Я и в университете
был, и слушал лекции по всем частям, а искусству и порядку жить
не только
не выучился, а еще как бы
больше выучился искусству побольше издерживать деньги на всякие новые утонченности да комфорты,
больше познакомился с такими предметами, на которые нужны деньги.
— Мои обстоятельства трудные, — сказал Хлобуев. — Да чтобы выпутаться из обстоятельств, расплатиться совсем и
быть в возможности жить самым умеренным образом, мне нужно, по крайней мере, сто тысяч, если
не больше. Словом, мне это невозможно.
— Знаем все об вашем положении, все услышали! — сказал он, когда увидел, что дверь за ним плотно затворилась. — Ничего, ничего!
Не робейте: все
будет поправлено. Все станет работать за вас и — ваши слуги! Тридцать тысяч на всех — и ничего
больше.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы ни
был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же
не защищать человека, когда знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту бываем причиной несчастья другого, даже и
не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также
большую несправедливость.
— Но что скажут они сами, если оставлю? Ведь
есть из них, которые после этого еще
больше подымут нос и
будут даже говорить, что они напугали. Они первые
будут не уважать…