Неточные совпадения
Иван Иванович уселся в покойное кресло
у письменного стола. Оба привезенных им молодых человека
были еще до такой степени возбуждены, головы их
были так бешено настроены, кровь так сильно кипела в венах, что они не
могли спокойно оставаться на местах и ходили взад и вперед по комнате, стараясь не столкнуться друг с другом.
— Я предпочел бы, чтобы
у Осипа
было меньше способностей, но больше характера и серьезности. Ты не
можешь себе представить, Сергей, к какой строгости мне приходится прибегать, чтобы как-нибудь справиться с ним.
— Что касается до меня, — отвечала Елизавета Петровна, — то раз-другой я
могу сказать, что меня нет дома, но в третий раз отказать уже
будет неловко… Да я и не имею на то причин… Вчера, например, как я
могла бы отказать ему, когда мы случайно встретились
у моего крыльца?
Из казарм все двинулись к Зимнему дворцу. Елизавета Петровна ехала медленно впереди роты гренадер. Только один человек
мог остановить войско — это
был Миних. Унтер-офицер, командовавший караулом
у его дома,
был участником заговора. Ему
было приказано захватить фельдмаршала и отвезти его во дворец цесаревны. Он так и сделал.
— Не он один виноват в этом, — сказала она. — Я тоже строго веду свою девочку, но тем не менее она знает, что
у нее
есть мать и что она дорога ей. Осип же не
может сказать того же о своем отце, он знает вас только со стороны строгости и неприступности, если бы он подозревал, что в глубине души вы обожаете его…
— Права, несомненно, права, — продолжала княгиня Васса Семеновна. — Это говорю я, потому что знаю, что значит иметь единственного ребенка. То, что вы взяли
у нее мальчика,
было в порядке вещей: подобная мать не пригодна для воспитания, но то, что теперь, через двена-дцать лет, вы запрещаете ей видеться с сыном, — жестокость, внушить которую
может только ненависть. Как бы ни
была велика ее вина — наказание слишком сурово.
— Отец, этого ты не
можешь и не должен мне приказывать! — горячо возразил он. — Она мне мать, которую я наконец нашел и которая одна в целом свете любит меня. Я не позволю отнять ее
у меня так, как ее отняли
у меня раньше. Я не позволю принудить себя ненавидеть ее только потому, что ты ее ненавидишь! Грози, наказывай, делай что хочешь, но на этот раз я не
буду повиноваться, я не хочу повиноваться.
Княгиня Васса Семеновна переглянулась с братом, но оба они не сказали ни слова. Они хорошо поняли, что Иван Осипович убедился сам, что сын нарушил данное им слово и перешел на сторону матери. Тогда действительно он
мог считаться погибшим для отца. Тогда действительно
у Ивана Осиповича не
было больше сына.
Впрочем, всемилостивейше дозволялось делать и более. Служителей же при экипажах по нижеписанной пропорции иметь: первого и второго классов персонам
у каждой кареты по два гайдука и от восьми до двенадцати лакеев, кто сколько похочет, токмо не менее восьми
было, такоже по два скорохода и кто
может еще по два или по одному пажу и по два егеря, и так далее. По этому расписанию даже лица четвертого класса обязаны
были иметь не менее четырех лакеев.
Граф Кирилл Григорьевич
был тоже охотник полакомиться. Его праздники, балы и банкеты не уступали праздникам его старшего брата, но, кроме того, утонченные блюда, приготовленные французскими поварами, и вкусные особливые рыбки предлагались всем, а не одним только избранным и знакомым приятелям.
У Кирилла Григорьевича
был всегда открытый стол, куда
могли являться и званые и незваные.
Княжна Людмила не отвечала ничего. Она сидела на кресле, стоявшем сбоку письменного стола,
у которого над раскрытой приходо-расходной книгой помещалась ее мать, и,
быть может, даже не слыхала этой мысли вслух, так как молодая девушка
была далеко от той комнаты, в которой она сидела. Ее думы, одинаково с думами ее матери, витали по дороге к Луговому, по той дороге, где,
быть может, идет за гробом своей матери молодой князь Луговой.
—
У нас в Зиновьеве
есть тоже хорошие места, но они не
могут сравниться с вашим парком, — ответила за дочь княгиня, — моя девочка летом чуть не каждый день ходила сюда.
Избушку заколотили до времени, хотя не
было надежды, что найдется человек, который бы решился в ней поселиться. Она простояла бы так пустая,
быть может, много лет, когда в Зиновьеве объявился беглый Никита. Когда возник вопрос, куда девать его на деревне,
у старосты Архипыча, естественно, возникла в уме мысль поселить его в избушке Соломониды.
У Кирилла Григорьевича, как я вам говорил, всегда и для всех
был открыт стол, куда
могли являться и званые и незваные.
— Какое же но… Ты
можешь выбрать себе девушку, даже двух или трех, из других… Мне же позволь позаботиться о судьбе Тани. Я ведь с детства воспитала ее как родную дочь… Ужели
у меня нет тоже сердца… Хотя сходство ее с тобой и небольшое, но все же она
будет несколько напоминать мне тебя… Я устрою ее счастье,
будь покойна… Я ведь тоже люблю ее…
«Бедная мама, — замелькало в ее голове, — она так любит Таню, кроме того, она
будет напоминать ей обо мне… Нет, не надо
быть эгоисткой… Здесь она
будет даже счастливее… Пройдет время, кого-нибудь да полюбит… Ведь я до князя никого не любила, никто даже мне не нравился… А
у нас бывали же гости из Тамбова, хотя редко, да бывали, даже офицеры… Так и с ней
может случиться… Теперь никто не нравится, а вдруг понравится…»
— Нет, голубчик,
у меня на груди крест
есть. Но оставим этот разговор.
Можешь, если опасаешься, даже совсем меня не знакомить с твоей невестой.
Так и теперь! Разве он
может быть спокойным хотя минуту?
Может ли
быть он уверен, что если не злодей, то сама смерть не отнимет
у него дорогую жизнь его невесты, потрясенной, видимо, и нравственно и физически? Перед ним восставал образ княжны Людмилы в траурном платье, какою он видел ее сегодня утром.
— Да, к примеру сказать, хоть относительно вас, ваше сиятельство; еще с неделю тому назад только вы, ваше сиятельство,
у нее и на языке
были, а теперь — ведь я своим глупым умишком раскидываю, следовало бы им вас принять, а то не
могу да не
могу. И какая тому причина, ума не приложу.
«Это пройдет, конечно, пройдет со временем, — думал князь Сергей Сергеевич. — Не
может же она не рассудить, что
у него не
было в данном случае никакого желания, ни даже мысли причинить ей зло. Она ведь знает, как он любит ее, знает, что он готов пожертвовать для нее жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли — это
было бы сумасшествием».
— Да так… Проведи она этот год в деревне, конечно,
у ней не
могло бы и явиться мысли, что она
может предпочесть тебя кому-нибудь другому, но она решилась поехать в Петербург, и там на самом деле,
быть может, она встретится с человеком, который произведет на нее большее, чем ты, впечатление. Ты прости меня за откровенность…
Жизнь Феофан, по словам императрицы Елизаветы Петровны, вел далеко не монашескую. Он имел
у себя лучшую, какая только
быть тогда
могла, музыку, инструментальную и вокальную. Иностранные министры находили удовольствие искать в нем дружество, часто посещали его и
были угощаемы постным столом. Такие пирушки иногда продолжались далеко за полночь.
Прежде всего поражало всех слуг княжны Людмилы Васильевны Полторацкой появление
у ее сиятельства «странника», с которым княжна подолгу беседовала без свидетелей. Странник этот появился вскоре после переезда в новый дом и приказал доложить о себе ее сиятельству. Оборванный и грязный, он, конечно, не
мог не внушить к себе с первого взгляда подозрения, и позванный на совет старший дворецкий решительно отказался
было беспокоить ее сиятельство. Но странник настаивал.
Часть состояния, которую она оставила на свою долю,
была предназначена ею на внесение вклада, без которого невозможно поступление ни в один из католических монастырей. Сумма вклада
была внушительна и открывала ей дорогу к месту настоятельницы. Это, конечно,
было впоследствии, но графиня Свянторжецкая
была из тех женщин, которые не
могут существовать без честолюбивых замыслов и
у которых их собственное «я», даже при посвящении себя Богу, не играло бы первенствующую роль.
Необходимо проследить шаг за шагом жизнь княжны в течение недели, двух,
может быть месяца, узнать, кто бывает
у ней, нет ли в ее дворне подозрительного лица, и таким образом напасть на след убийцы. Тогда только можно считать дело совершенно выигранным. Никита
будет в руках графа и сознание его — он, граф, доведет его до этого сознания, захватив врасплох — явится грозным доказательством в его руках относительно этой соблазнительной самозванки.
Он понимал, что при таких отношениях он не
может сделать ей серьезного предложения, что это предложение
будет бесцельно, потому что княжна и ведет себя так относительно его, чтобы отнять
у него возможность заговорить серьезно о любви и о браке.
Надо заметить, что Яков, хотя и продолжал жить
у графа Свянторжецкого,
был теперь свободный человек и, конечно, на продолжительность его услуг в качестве расторопного и сметливого камердинера хозяин не
мог рассчитывать, хотя Яков, видимо, не собирался уходить с покойного и выгодного места. Мысли графа снова перенеслись на помощь «чародея». Он стал припоминать слышанные им в детстве и в ранней юности рассказы о волшебствах, наговорах, приворотных корнях и зельях.
А если другой пользуется такими же, как он,
быть может, и большими правами, то он вправе считать это изменой и жестоко отомстит за нее. Отомстит смертью. Надо
было убедиться в этом. Он все равно не спал ночей под влиянием тревожных дум. Он стал проводить их
у дома княжны Полторацкой, сторожа заветную калитку.
— Несколько капель на два-три цветка
будет достаточно, — сказал он. — Она
может отделаться только сильным расстройством всего организма, но затем поправится.
У меня
есть средство, восстанавливающее силы. Если захочешь, сын мой, сохранить ей жизнь, то не увеличивай дозы, а затем приходи ко мне. Она
будет жива.
Сердце князя Сергея Сергеевича сжалось мучительной тоской. Ему суждено
было при роковых условиях переживать смерть своей невесты. Лучше
было бы, если бы он тогда, в Зиновьеве, узнал бы об этом. Теперь,
быть может, горечь утраты уже притупилась бы в его сердце. Судьба решила отнять
у него любимую девушку — ее не существовало. Надо
было примириться с таким решением судьбы. И он бы примирился.