Неточные совпадения
Только двое людей из великосветского петербургского общества знали более
других об этой таинственной истории. Это были два молодых офицера:
граф Петр Игнатьевич Свиридов и князь Сергей Сергеевич Луговой.
Первый молодой человек был агент министра иностранных дел; второй был
граф де Мань,
друг маркиза Шетарди.
От Преображенских казарм, расположенных на окраине тогдашнего Петербурга, до Зимнего дворца было очень далеко. Пришлось идти по Невскому проспекту, безмолвному и пустынному. По обеим сторонам его высились уже в то время обширные дома, в которых жили сановники. Проходя мимо этих домов, солдаты входили в них и арестовывали тех, которых им было велено отвезти во дворец Елизаветы Петровны. Таким образом, они арестовали
графа Остермана,
графа Головнина,
графа Левенвольда, барона Менгдена и многих
других.
Императрица выехала из Москвы. Поезд государыни был огромный. Ее сопровождали Разумовский, гофмейстер Шепелев,
граф Салтыков, Феодор Яковлевич Дубянский, два архиепископа, графиня Румянцева, князь Александр Михайлович Голицын,
граф Захар Григорьевич Чернышев, Брюммер, Берхгольц, Декен и
другие. Вся свита состояла из 230 человек.
Он приставил к молодому и неопытному Бекетову
другого адъютанта, состоявшего при
графе Алексее Григорьевиче, Ивана Перфильевича Елагина, который в то же время служил и под его начальством в Коллегии иностранных дел.
Летом 1751 года, когда
граф Кирилл был уже в Малороссии, Никита Афанасьевич Бекетов, любивший литературу и занимавшийся вместе с
другом своим Елагиным писанием стихотворений, стал перекладывать стихи свои на музыку. Песни, им сочиненные, певали у него молоденькие придворные певчие. Некоторых из них Бекетов полюбил за их прекрасные голоса и в простоте душевной иногда гулял с ними по Петергофским садам.
Австрийский посол
граф Эстергази, некогда лучший
друг канцлера, стал требовать не только исполнения договора, но еще и того, чтобы Россия всеми своими силами помогала Марии-Терезии. Скоро понял он, что от Бестужева ожидать ему нечего, перешел на сторону Шувалова и Воронцова и из приятеля сделался злейшим врагом канцлера. Барона Черкасова, доброго помощника и советника, не было уже в живых. На стороне Бестужева оставалась одна великая княгиня, но в настоящем ее положении она могла мало принести ему пользы.
Таким образом прошли 1755 и 1756 годы. Со всех сторон готовились к войне. Бестужев не переставал надеяться, что, по крайней мере для России, до открытой войны дело не дойдет, и, верный своему плану, выдвинул к границе войска под начальством фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина, лучшего своего
друга, находившегося тоже в самых дружеских отношениях с
графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.
Князь остался в Зиновьеве обедать и пить вечерний чай и только поздним вечером возвратился к себе в Луговое. Там ожидала его новая радость. К нему неожиданно приехал гость из Петербурга,
друг его детства и товарищ по полку,
граф Петр Игнатьевич Свиридов.
Граф Петр Игнатьевич слушал
друга улыбаясь. Он понимал, что тот преувеличивает.
В сопровождении вошедшего камердинера оба
друга отправились в спальню, разделись и легли, но еще долго не засыпали, беседуя о всевозможных вещах. Впрочем, их разговор не касался теперь ни Лугового, ни Зиновьева,
граф Свиридов рассказывал своему
другу о петербургских новостях. Они заснули наконец, когда солнышко уже поднялось над горизонтом.
Граф не произвел на нее особого впечатления. Вся поглощенная созерцанием своего милого «Сережи», как княжна уже мысленно давно называла князя, она не обратила внимания на характерную, хотя совершенно в
другом роде, красоту
графа Петра Игнатьевича.
Для
графа Петра Игнатьевича, не говоря уже о князе Луговом, день, проведенный в Зиновьеве, показался часом. Освоившаяся быстро с
другом своего жениха, княжна была обворожительно любезна, оживлена и остроумна. Она рассказывала приезжему петербуржцу о деревенском житье-бытье, в лицах представляла провинциальных кавалеров и заставляла своих собеседников хохотать до упаду. Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и радовали материнский слух княгини Вассы Семеновны.
— Вот почему княжна и эта девушка были так похожи
друг на
друга, — обратился
граф к князю Сергею Сергеевичу, задумчиво сидевшему в кресле у письменного стола кабинета, в котором происходил этот разговор.
Князь Сергей Сергеевич и
граф Свиридов прибыли на
другой день к утренней панихиде.
Князь Сергей Сергеевич быстро и внимательно посмотрел на нее. Она сидела с опущенным вниз взглядом. В глазах князя мелькнул ревнивый огонек. Уже не
графу ли Свиридову обязан он, князь, изменившимися к нему отношениями княжны Людмилы? Нехорошее чувство шевельнулось в его душе к его
другу, но князь тотчас же осудил себя мысленно за это чувство.
Для того чтобы совершенно успокоиться, по крайней мере, насколько это было возможно, ему надо было переменить место. Он отдал приказание готовиться к отъезду, который назначил на завтрашний день. На
другой день князь призвал в свой кабинет Терентьича, забрал у него все наличные деньги, отдал некоторые приказания и после завтрака покатил в Тамбов. По въезде в этот город князь приказал ехать прямо к
графу Свиридову, к дому графини Загряжской.
Князь Сергей Сергеевич передал почти дословно разговор свой с княжной Полторацкой, разговор, каждое слово которого глубоко и болезненно запечатлелось в его памяти.
Граф Петр Игнатьевич слушал внимательно своего
друга, медленно ходя из угла в угол комнаты, пол комнаты был устлан мягким ковром, заглушавшим шум шагов. Когда князь кончил,
граф выразил свое мнение не сразу.
— В
другого, в кого же? — даже остановил свою прогулку по комнате
граф Петр Игнатьевич.
Приятели действительно переменили разговор, и
граф стал рассказывать князю о легкой интрижке, заведенной им с одной из представительниц тамбовского света. Интрижка оказалась, впрочем, непродолжительной, и
друзья недели через полторы покатили восвояси, в Петербург, куда и мы, дорогой читатель, за ними последуем.
Напротив, на
другой стороне Фонтанки, стоял на углу, где теперь кабинет Его Величества, двор лесоторговца Д. Л. Лукьянова, купленный Елизаветою Петровною 6 августа 1741 года для постройки Аничковского дома для
графа Алексея Григорьевича Разумовского.
Дом
графа Шереметьева считался загородным, как и
другой такой же дом
графа Апраксина, где жил Апраксин, когда был сослан с запрещением въезда в столицу. Полиция обязала владельцев дач по Фонтанке вырубить леса, «дабы ворам пристанища не было». То же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге, на тридцать сажен в каждую сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения».
Княжна помнила, что при прощанье с князем Луговым в Зиновьеве она выразила ему желание, чтобы
граф посетил ее в Петербурге, была уверена, что эти ее слова дошли по назначению, о чем ей сказал сам князь Сергей Сергеевич, явившийся на
другой же день ее приезда и посещавший свою бывшую невесту довольно часто, а между тем
граф Свиридов не подавал признаков жизни.
Против своей воли он ревниво следил за своими соперниками,
графом Петром Игнатьевичем и «поляком», как не особенно дружелюбно называл он
графа Свянторжецкого. Соперничество с
графом Свиридовым не могло, конечно, не отразиться на отношениях князя Сергея Сергеевича к его
другу. Постепенно возникла холодность, которая заставила недавних задушевных
друзей отдалиться
друг от
друга.
Какое-то странное, необъяснимое предчувствие его останавливало, и язык, уже не раз готовый его выразить, говорил, как бы против его воли,
другое. Неожиданное обстоятельство вдруг изменило совершенно отношения
графа Свянторжецкого к княжне Полторацкой.
Граф Свянторжецкий и князь Луговой стали посещать
друг друга запросто. Первый, конечно, выждал удобный случай, чтобы начать интересующий его разговор. Случай этот наконец представился. Разговор коснулся княжны Полторацкой.
Князь Луговой промолчал и переменил разговор. Он не мог не заметить действительно странного поведения княжны со дня убийства ее матери, но приписывал это
другим причинам и не верил, или, лучше сказать, не хотел верить в ее сумасшествие. Ведь тогда действительно она была бы для него потеряна навсегда.
Граф прав — связать себя с сумасшедшей было бы безумием. Но ведь в ней, княжне, его спасение от последствий рокового заклятия его предков. На память князю Сергею Сергеевичу пришли слова призрака. Он похолодел.
Яков действительно принялся за дело умело и энергично. Он собрал шесть молодцев, которые терпеливо и зорко, по двое, стали дежурить у калитки сада княжны Людмилы Васильевны Полторацкой. Дня через четыре
графу Свянторжецкому донесли, что странник прошел в калитку, и Иосиф Янович, переодевшись в нагольный тулуп, в сопровождении Якова и
других его товарищей отправился и сел в засаду около калитки сада княжны Полторацкой. Ночь была темная, крутила вьюга.
Нашелся
другой обличитель ее самозванства, не чета беглому Никите —
граф Свянторжецкий.
Но теперь эта мысль была отравлена ядом возникавших в ее уме сомнений. Она полагала, что
граф, добыв случайно доказательства ее самозванства, — конечно, случайно, она узнает непременно, как удалось ему это, — тотчас поспешит ими воспользоваться. Она ждала его на
другой же день после визита ее сообщника. Она в его власти, не станет же он медлить, он влюблен. При последнем условии сила была на ее стороне. Но
граф медлил.
Елагин был старый адъютант
графа Алексея Кирилловича Разумовского,
друг Понятовского, очень привязанный к великой княгине, равно как и Ададуров, учивший ее русскому языку.
Граф тоже встал. Они несколько мгновений молча стояли
друг против
друга. Взгляды их черных глаз пересекались, как острия шпаг.
— Опять целую вечность я вас не видела,
граф… Он положительно, как красное солнышко осенью, покажется и нет его… — обратилась она к сидевшим в гостиной хозяйке и
другим дамам… — Приедет ко мне с визитом, насмешит меня до слез и затем скроется на несколько недель.
Положение
графа было ужасно. Он должен был улыбаться, отшучиваться, когда на сердце у него клокотала бессильная злоба против безумно любимой им девушки. Только теперь, когда он увидел снова девушку, обладание которой он так недавно считал делом решенным,
граф понял, до каких размеров успела вырасти страсть к ней в его сердце. Он любезно дал слово исполнить требование каждой из дам, но только при условии полного tet-a-tet. Дамы жеманно стали отказываться от своего требования. Разговор перешел на
другие темы.
Так думал
граф, возвращаясь, повторяем, очарованный из дома княжны Полторацкой.
Другой внутренний голос, однако, говорил ему иное и как чудодейственный бальзам действовал на его измученное сердце.
Граф слишком любил, чтобы не надеяться, слишком желал, чтобы не рассчитывать на исполнение своих желаний.
Уже несколько раз, бывая у ней и проводя с ней обворожительные tete-a-tete’ы,
граф Иосиф Янович начинал серьезный разговор о своих чувствах, но княжна всегда умела перевести этот разговор на
другой или ответить охлаждающей, но не отнимающей надежды шуткой.
С окончанием траура
граф стал очень редко заставать княжну одну. В ее приемные дни и часы ее гостиная, а иногда будуар, смотря по тому, где принимала княжна, были обыкновенно переполнены. Одних гостей сменяли
другие.
Граф Иосиф Янович не успел поблагодарить княжну, как она уже отошла от него к
другим гостям. При прощании, когда он взял ее руку, чтобы поцеловать, он ощутил в своей руке ключ. «Это, быть может, тот же ключ, которым пользовался Никита!» — мелькнуло в его уме, но он поспешил отогнать от себя эту злобную мысль. Он постарался, напротив, настроить себя на более веселые мысли.
Положим, этого не знали в обществе, но было все-таки два человека, которые знали об этой деревенской помолвке, — один из них
граф Свиридов, сильно ухаживавший за княжной, и, как казалось, пользовавшийся ее благосклонностью, а
другой — Сергей Семенович Зиновьев, которому покойная Васса Семеновна написала об этом незадолго до смерти. Об этом знала княжна, лежавшая в могиле под деревянным крестом, но не знала княжна, прибывшая в Петербург.
Под влиянием последнего настроения она удваивала свое кокетство с
графом Свиридовым, видя в этом своего рода мщение князю Сергею Сергеевичу, и даже назначала и ему свидания по ночам в своем будуаре, давая ключ от садовой калитки. Потом, написав письмо одному и вызвав его на свиданье, она на
другой день писала
другому письмо в тех же выражениях.
Граф Петр Игнатьевич, конечно, не имел понятия об этой тройной игре молодой девушки, где двое ее партнеров, он и
граф Свянторжецкий, играли довольно жалкую роль. Он, как и оба
другие, считал себя единственным избранником и глубоко ценил доверие, оказываемое ему княжной, принимавшей его в глухой ночной час и проводившей с ним с глазу на глаз иногда более часу. Она слушала благосклонно его признания в любви.
Разговор был прерван появлением
другого гостя, но глубоко запал в душу
графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. В тот же вечер, вернувшись домой, он обратился к пришедшему его раздевать Якову...
—
Друг! — на том же языке отвечал
граф Иосиф Янович.
Граф молчал. У него уже вползла в ум ревнивая мысль: «А что, если действительно она и
другим назначала подобные же свидания?»
— Вы на них принимаете только
друзей? — спросил
граф, пристально смотря на молодую девушку.
Прошло два дня, и настал срок, назначенный патером Вацлавом для приезда к нему за снадобьем, долженствовавшим бросить княжну Людмилу Васильевну Полторацкую в объятия
графа Свянторжецкого. Последний не спал всю ночь и почти минута в минуту был у «чародея» на далекой окраине Васильевского острова. Патер Вацлав был тоже аккуратен. После взаимных приветствий он удалился в
другую комнату, служившую ему и спальней и лабораторией, и вынес оттуда небольшой темного стекла пузырек, плотно закупоренный.
На
другой же день
граф поехал с визитом к княжне Людмиле Васильевне.
Княжна давала ему к этому повод своим странным поведением. Накануне, на свиданье с ним наедине, в ее будуаре, пылкая и ласковая, доводящая его выражением своих чувств до положительного восторга, она на
другой день у себя в гостиной или в доме их общих знакомых почти не обращала на него внимания, явно кокетничала с
другими и в особенности с
графом Петром Игнатьевичем Свиридовым.
Князь Сергей Сергеевич положительно возненавидел своего бывшего
друга, и
граф, видимо, платил ему той же монетой. Они ограничивались при встрече лишь вежливыми, холодными поклонами.
В театре, если припомнит читатель, произошло у него столкновение с
графом Петром Игнатьевичем Свиридовым и объяснение его с бывшим
другом в кабинете Ивана Ивановича Шувалова, в присутствии последнего.