Боярщина

Село Каменки графа Сапеги, сделавшееся в настоящее время главнейшим пунктом внимания окружных дворян, превосходило все прочие усадьбы красивым местоположением и богатством строений. Огромный каменный дом стоял на самом возвышенном месте. По крутому скату горы, которая начинала склоняться от переднего его фаса, разбит был в виде четвероугольника английский сад, с своими подстриженными деревьями и песчаными дорожками. Весь сад был обхвачен чугунной решеткой. Прочие усадебные строения и службы были тоже каменные. Село это с незапамятных времен находилось во владении Сапег. Несмотря на то, что владельцы никогда не жили в нем, оно постоянно поддерживалось и улучшалось, что было, я думаю, не столько по желанию самих графов, сколько делом немцев-управителей, присылаемых из Петербурга. Настоящий владелец, граф Юрий Петрович Сапега, всего раза три в жизнь свою приезжал в Каменку и проживал в ней обыкновенно лето.

Часов в шесть пополудни, это было в пятницу, граф, принявши от всех соседей визиты, сам никуда еще не выезжал, — и теперь, отобедавши, полулежал на широком канапе в своем кабинете.

В углу, около курильницы, на маленьком табурете, в почтительном положении сидел Иван Александрыч. Сапега, как видно, был в самом приятном, послеобеденном расположении духа. Это был лет шестидесяти мужчина, с несколько измятым лицом, впрочем, с орлиным носом и со вздернутым кверху подбородком, с прямыми редкими и поседевшими волосами; руки его были хороши, но женоподобны; движения медленны, хотя в то же время серые проницательные глаза, покрывавшиеся светлой влагой, показывали, что страсти еще не совершенно оставили графа и что он не был совсем старик.

— Что, Иван, все уж у меня перебывали здешние помещики? — спросил Сапега, даже не взглянув на того, к кому относились эти слова.

— Все, ваше сиятельство, решительно все, — отвечал, вытянувшись, Иван Александрыч, — или нет… позвольте, не все… Задор-Мановский не был.

— Задор-Мановский? Кто же это Задор-Мановский и почему он не был?

— Я полагаю, ваше сиятельство, — отвечал Иван Александрыч протяжно, придумывая средство оправдать Мановского, которого в эту минуту считал уже погибшим. — Я полагаю, что у него или жена умирает, или сам он при смерти болен.

— Жена умирает! — повторил граф. — А он женат?

— Женат, ваше сиятельство.

— На хорошенькой?

— Нет-с, не очень счастлив партией.

— А на ком он женат? — спросил граф.

— На… на… дай бог память, она не здешняя, на… на… на немке какой-то, на Кронштейн.

— На дочери генерала Кронштейна? — спросил стремительно граф.

— Именно, ваше сиятельство, должно быть, что генерала Кронштейна.

— Анета Кронштейн! — говорил граф, как бы припоминая. Глаза его заблистали. — Помню, — продолжал он, — стройная блондинка, хорошенькая, даже очень хорошенькая. А что, Иван, нравится тебе она?

— Кто, ваше сиятельство?

— Ну, жена этого Задора, что ли?

— Задор-Мановского? Худа очень, ваше сиятельство.

— Да ты знаток, Иван, в женской красоте? — спросил граф.

— Ха-ха-ха, ваше сиятельство! Как вам сказать, конечно-с, больших красавиц не случалось видать.

— А разве ты не видал Анеты Кронштейн?

— То есть Задор-Мановской-с, ваше сиятельство? Как-же-с, сколько раз обедывал, ночевал у них.

— Как же ты говоришь, что не видал красавиц? Вот тебе красавица!

— Красавица, ваше сиятельство? — спросил удивленный Иван Александрыч.

— Трудное, брат, дело понимать женскую красоту; ни ты, да и многие, не понимают ее.

— Конечно, ваше сиятельство, мы люди необразованные.

— Тут не образование, мой милый, а собственное, внутреннее чутье, — возразил граф. — Видал ли ты, — продолжал он, прищуриваясь, — этих женщин с тонкой нежной кожей, подернутой легким розовым отливом, и у которых до того доведена округлость частей, что каждый член почти незаметно переходит в другой?

Иван Александрыч слушал, покраснев и потупившись.

— А замечал ли ты, — продолжал Сапега одушевляясь, — у них эти маленькие уши, сквозь которые как будто бы просвечивает, или эти длинные и как бы без костей пальцы? — Сапега остановился.

Иван Александрыч решительно не знал, что ему отвечать.

— Или эта эластичность тела, — продолжал граф, как бы более сам с собою. — Это не опухлость и не надутость жира; напротив: это полнота мускулов! И, наконец, это влияние свежей, благоухающей женской теплоты? Что, Иван, темна вода во облацех? — заключил Сапега, обратившись к Ивану Александрычу.

— Вы, ваше сиятельство, так говорите, что… — начал было тот.

— Что — что?

— Ничего, ваше сиятельство, я говорю, что вы уж очень хорошо говорите.

— Словами не передашь всех тонкостей! — произнес граф, вздохнув, и замолчал.

— Вот, если осмелюсь доложить, — начал Иван Александрыч, ободренный вниманием дяди, — здесь есть еще красавица.

— Красавица?

— Да, ваше сиятельство, прелесть женщина, только ух какая!

— Какая же?

— Кокетка, ваше сиятельство, ужасная.

— Девушка?

— Вдова, ваше сиятельство.

— Вдова? — произнес граф. — Чем же она красавица?

— Да уж, этак, женщина высокая, белая-с, — начал Иван Александрыч, — глаза карие… нет, позвольте… голубые, зубы тоже белые.

— Купчиха!.. Мерзость какая-нибудь, должно быть! Расскажи лучше, нет ли других? — перебил Сапега.

— Других, ваше сиятельство, лучше этой нет.

— Дрянь же, брат, видно, у вас женщины.

— Известное дело, ваше сиятельство, не в Петербурге!

— Нынче и в Петербурге ничего нет порядочного, — возразил граф, — или толстая, или больная!

— Последние, видно, времена приходят, ваше сиятельство. Народ уж заметно очень мельчает.

— Послушай, Иван, — перебил Сапега, — отчего это у меня не был этот Мановский?

— Болен, должно быть, ваше сиятельство.

— Кто он такой?

— Помещик-с.

— Как бы заставить его приехать ко мне?

— Заставить, ваше сиятельство? Заставить-то трудно: очень упрям…

— Упрям? — сказал граф, подумав. — Стало быть, он не был у меня не потому, что болен, а потому, что не хочет.

Иван Александрыч, пойманный во лжи, побледнел.

— Богат он? — прибавил граф.

— Богат, ваше сиятельство, триста душ да денег куча! Вряд ли не будет на следующую баллотировку губернским.

— Чин его?

— Полковник-с.

— Завтра я поеду к нему, — сказал граф, вставая.

— К Задор-Мановскому, ваше сиятельство? — спросил Иван Александрыч, как бы не веря ушам своим.

— Да, — отвечал отрывисто граф, — ты теперь ступай в их усадьбу и как можно аккуратней узнай: будут ли дома муж и жена? Теперь прощай, я спать хочу!

Граф лег на диван и повернулся к стене, Иван Александрыч на цыпочках вышел из кабинета.

— Иван! — крикнул граф.

Племянник снова появился в дверях.

— Вели к восьми часам приготовить мне карету: я еду к предводителю, а сам сегодня же исполни, что я говорил.

— Будьте покойны, ваше сиятельство, — отвечал Иван Александрыч и вышел.

— Приготовить карету его сиятельству к восьми часам, — сказал он, проходя важно по официантской.

Несколько слуг посмотрели ему вслед с усмешкой.

— Вишь, какой командир! — сказал один из них.

— Видно, граф дал синенькую на бедность, так и куражится, чучело гороховое! — подхватил другой.